Фред Лорд - Слово имеет кенгуру
Стараясь достать листья, растущие на высоких деревьях, они тянулись изо всех сил вверх, и постепенно их ноги и шеи становились длиннее. Некоторые стали питаться мясом.
Король-ящер не дал Креветке договорить. Он давно пытался вступить в разговор.
— Я был одним из самых свирепых пресмыкающихся,— прорычал Ящер.— Поэтому меня назвали Тираном. Я правил с помощью зубов и когтей. Животные вдвое больше меня, с хвостами толще деревьев и шеями в три раза длиннее, чем у жираф, боялись попадаться мне на глаза. Каждый день они поедали три тонны папоротника, а я съедал их. Ну не разини, а? Но, увы, у нас, пресмыкающихся, была холодная кровь, а не теплая, как у людей, и мы не переносили ни жары, ни холода. И вот, после того как мы миллионы лет царствовали на земле, нас вытеснили теплокровные животные.
Не успел он замолчать, как к нам подбежало маленькое существо, не более собаки.
— Я доисторическая Лошадь,— гордо сообщило оно.— Когда-то у нас было четыре пальца, но со временем мы убедились, что нам не нужно так много, и сейчас у лошадей всего по одному пальцу, или, как его называют, копыту. Послушайте, что я расскажу вам,— продолжала Лошадь.— В наши дни, а это было давным-давно, жили птицы высотой три метра, они откладывали яйца величиной с футбольный мяч. Устрицы смело могли меряться ростом с тыквой, а вот верблюды, представьте себе, были не больше кошек. Но те животные, которые жили на суше, все время росли. В это время уже появились собаки, кошки, коровы, и овцы, и обезьяны.
Неожиданно мы услышали шум и, обернувшись, увидели странного человека, бежавшего прямо на меня.
— Ой, это же мой дедушка! — крикнул я.
— Дедушка? Какой я вам дедушка,— проворчал он, бросив каменный топор.— Я доисторический человек и жил в пещере миллион лет назад.
В тот момент, когда я собирался спросить у него, не сдаст ли он мне свою пещеру на лето, кто-то потряс меня за плечо. Теперь это действительно оказался мой дедушка, работавший служителем в музее.
— Ты спишь уже несколько часов,— сказал он.
— Всего лишь часов? — спросил я.— Мне казалось, что я проспал не меньше двух миллиардов лет.
— Ты, наверно, очень устал, мой мальчик. Иди-ка домой. Мне пора закрывать.
Я шел и смотрел по сторонам. Доисторические животные замерли на своих местах, и можно было подумать, что они и шагу никогда не ступали. Наверно, это действительно был сон. Только одно вот странно: когда я уходил, я заметил, как дедушка удивленно пожал плечами, подняв с пола каменный топор.
XIII. КУЗНЕЧИК
— Ага,— обрадовался Кузнечик, увидев мой блокнот и карандаш.— Наконец-то признали старого музыканта! Вы наверняка пришли, чтобы записать некоторые мои пьесы для скрипки. Угадал, а? — И он неистово запиликал ногой по крылу.
— Нет,— сказал я, морщась от раздиравшего душу скрипа,— я пришел взять у вас интервью.
— Если вы пришли только для того, чтобы узнать подробности о том прискорбном случае, когда один из кузнечиков пошел зимой на поклон к муравьям и попросил у них поесть, потому что все лето играл, а они работали, заранее предупреждаю, никакого интервью не будет. Пустая выдумка этого баснописца Эзопа. Басня «Стрекоза и Муравей» намного правдивее.
— Нет, нет. Я хочу, чтобы вы мне рассказали о себе, господин Кузнечик, а я напишу об этом в моей книге.
— Тогда извини меня, сынок. Я очень впечатлительный. Сказывается характер артиста. Ничего не поделаешь. Что же тебе рассказать?
— Ну, начните, пожалуйста, с ваших родственников,— попросил я.
— О, у нас большая родня! Тут и сверчки, и тараканы, и богомолы, и стрекозы, и термиты, и уховертки. Многих я даже сам не знаю. А самый наш близкий родственник, но, прямо скажем, мало кто его любит,— это саранча.
— Как же вас отличить друг от друга? — спросил я.
— Очень просто, по усам. У нас усы длиннее, чем у саранчи. Длиннее нашего тела. У саранчи уши находятся где-то на животе. Правда, смешно?
— На животе? — удивился я.— Ну, а у вас, кузнечиков?..
— У нас-то уши находятся на своем месте, под коленками,— с достоинством сказал мой новый знакомый,— но мы отличаемся от саранчи не только этим. Мы любим часами сидеть в кустарниках и на деревьях. Кое-кто из нас хорошо плавает и может подолгу не вылезать из воды. У наших жен на конце хвоста есть острая лопатка, которой они выкапывают в твердой земле ямку и откладывают туда яйца.
— А теперь расскажите мне об этом шуме, то есть музыке,— поспешил поправиться я,— которую вы сочиняете и исполняете. Не слишком ли она громкая, господин Кузнечик?
— Да, изумительно громкая. У нас в теле есть маленькие звуковые усилители. Но вы, вероятно, не знаете, что у нас только мужчины могут играть. А женщины слушают и наслаждаются нашей музыкой. Однажды один ученый проделал такой опыт: он позвонил приятелю, у которого жила кузнечиха. И заставил своего кузнечика сыграть рядом с телефонной трубкой. Находившаяся на другом конце провода кузнечиха услышала знакомую мелодию и прыгнула прямо на телефонную трубку. Кузнечики играют так громко, что прямо оглушают вас.
— А почему больших зеленых кузнечиков иногда называют Катятут? — спросил я.
— Потому, что они целый день играют один и тот же мотив: «Катя тут, Кати нету, Катя тут». И никто не знает, «Катя тут» или «Кати нет». Да, мы удивительные насекомые. У нас кровь бежит не по венам. Она жидкая, как вода, и в ней плавают наши органы. А по всему телу у нас тянутся трубки, по которым пробирается воздух. Мы живем почти во всех странах мира, а короткоусые, или саранча, составляют иногда многомиллионные армии.
— Но откуда берется саранча?
— Мамы-саранчи закладывают в землю яички, а сами улетают. Яички упрятаны в прозрачные коробочки, там их лежит от тридцати до сорока штук. На маленьком кусочке земли, величиной с ладонь, умещается до двух тысяч саранчат. Они растут, тоже откладывают яички. И вот уже их целые миллионы. Если всех их взвесить, то это будет не одна тонна!
Наступает теплый денек... На земле заметно какое-то движение. Это подросшая саранча собирается в отлет. Вдруг в воздух поднимается одна горстка, за ней другая, а за ними сотни, тысячи, миллионы. Небо становится черным от саранчи...
— Вы напугали меня,— сказал я и невольно вздрогнул.
— Саранча наводит страх на людей уже многие тысячи лет. Какая-то неодолимая сила толкает саранчу вперед и вперед. Она начинает путь еще бескрылыми кузнечиками; немного погодя у нее отрастают крылья. Саранча двигается очень быстро. Люди смотрят на это с ужасом, бессильные остановить полчища саранчи. Они опускаются на хлебные поля, а когда через несколько минут взмывают вверх, на полях остаются лишь голые стебли — все зерно съедено. Даже ветки деревьев ломаются под тяжестью саранчи. Если на железнодорожное полотно уселось полчище саранчи, то поезд сойдет с рельсов, не затормози машинист вовремя. Кузнечик перевел дыхание и продолжал:
— В отчаянии люди поджигают траву, чтобы остановить саранчу. Миллионы передовых отрядов саранчи умирают в пламени; погибая, они гасят его, и задние отряды идут по трупам сгоревших. Саранча отдыхает по ночам, а с восходом солнца снова продолжает лететь вперед. Люди опрыскивают ее ядом с самолетов. В большом количестве поедают саранчу птицы и животные, но все равно ее остается очень и очень много.
— А что потом? — спросил я шепотом.
— Странный порыв, который гнал саранчу вперед, внезапно исчезает. И эта обессилевшая армия наконец останавливается.
— Фу-у! — сказал я и вытер лоб.— Рад слышать это. И сколько километров проходит саранча во время своих походов?
— Иногда более тысячи километров. А в какую высь они забираются! Саранча порой летит в трех километрах над землей. Бывает, она перелетает через моря, а иногда от усталости падает на палубы кораблей или в воду.
— Мне как-то не по себе от этих рассказов. Давайте лучше поговорим о другом.
— Я не против. А знаете ли вы, что в Южной Америке и Австралии кузнечики питаются маленькими мышами?
— Я же просил вас рассказать что-нибудь более приятное.
— Приятное? Пожалуйста! Некоторые народы считают нас деликатесом. Во время последней войны ученые Японии внесли нас в список продуктов, которые по питательности превосходят рыбу. И когда не было других продуктов, они ели нас.
Вспомнив об этом, Кузнечик вытер глаза передними лапками, тщательно прочистив правой ногой правый лаз, а левой ногой левый. У него было три маленьких глаза, чтобы рассматривать предметы на близком расстоянии, и два больших — состоящих из тысячи крошечных глазков,— чтобы смотреть вдаль.
— Не огорчайтесь,— сказал я.— Наверное, приятно сознавать, что ты нравишься...
— О, я не от этого плачу. Иногда кузнечики едят собственные ноги. Я думаю о своем родственнике из Европы — полевом сверчке. Его жена настолько ревнива, что, когда они поженились, она оторвала его скрипичное крыло, чтобы он никому другому не играл,— всхлипнул Кузнечик.
