Жанна Браун - Переправа
Эрих удивленно поднял брови, стараясь вникнуть в смысл сказанного. Луч его фонарика перепрыгнул с книги на лицо старика, скользнул по его тощей фигуре в грязном пальто и упал на нераспечатанную бутылку.
— О-о-о! — радостно завопил он и, бросив книгу под ноги старику, схватил бутылку. — Вилли! Русский шнапс!
Вилли мгновенно вылез из кабины.
— Давай сюда быстрее! Я замерз, как сто русских медведей!
Высвечивая фонариком бутылку, Эрих пошел к тягачу, забыв о старике.
— Настоящий русский шнапс! Я пил его два раза, Вилли, чертовски приятная штука. У тебя найдется чем закусить?
Поднявшись в кабину, он завел мотор и тронул тягач с места. Сотрясая землю, железная громада с лязгом поползла прямо на Ваксина.
…Тягач успел отъехать уже метров на пять, когда профессор поднялся на ноги и, чуть отступив, сел, с ужасом разглядывая впрессованный в землю мешок и уничтоженные книги. Если бы он вовремя не увернулся, удачно упав на спину, машина краем гусеницы раздавила бы и его.
— Менделеева гусеницей… — вытирая слезы, забормотал он, — вот, значит, как с нами…
Он еще несколько раз повторил свое «вот, значит, как…», затем бросился к сумке убитого красноармейца, вытащил вторую бутылку и, что-то крича, путаясь в длинных полах пальто, побежал за медленно уползавшим тягачом.
Через минуту красное зарево пожара властно раздвинуло прифронтовую мглу.
Постояв возле тягача, пылающего факелом, старый профессор посмотрел на свои руки, перевел взгляд на исковерканную взрывом бензобаков машину и снова на свои руки, словно только сейчас осознав, что он сделал.
От едкого дыма запершило в горле. Он закашлялся и засмеялся одновременно.
— А мы вас вот так! — торжествуя, выкрикивал он сквозь кашель и смех, тыча костлявым пальцем в сторону пылавшей машины. — Не взыщите, господа… А мы вас вот так!
Прочитав, Светлана Петровна некоторое время молчала, перебирая страницы рукописи. Потом начала читать ее еще раз, почесывая двумя пальцами, указательным и большим, невидные брови. Иногда она брала карандаш и подчеркивала слова, казавшиеся ей неточными.
Владимир Лукьянович привалился к столу грудью и почти не дышал, ожидая приговор. «Все, — отрешенно думал он, — если Петровне не понравится, амба… Значит, не дано».
В комнате стояла тишина, только шуршали страницы рукописи да за стеной вполголоса напевала Ксюша.
— Знаешь, солдатик, — неожиданно сказала Светлана Петровна, — по-моему, это хорошо. Мне нравится.
Владимир Лукьянович вздрогнул от этого давнего, почти забытого им обращения «солдатик», счастливо задохнулся, но, не поверив до конца в удачу, спросил:
— Врешь?
— Ага. Вру. Не хорошо, а просто здорово! Прошлый твой рассказ о пулеметчике был куда слабее… Растешь, растешь, Груздев. И кто бы мог подумать, а? Помнишь, какие ты мне письма писал из училища?
Она засмеялась и процитировала по памяти, подражая низкому голосу мужа и его напевному северному говору, от которого Груздев за последние годы практически избавился:
— Светлана, здравству-уй. С приветом к тебе твой муж Владими-ир, точка. Экзамены сда-ал, точка. Физика четы-ыре, точка. Математика три-и, точка. Все остальное в норме-е, и тоже точка.
— Отличное письмо, — уязвленно сказал Владимир Лукьянович, — просто образец информативности. Между прочим, ради тебя, глупой, старался.
— Да? — удивилась Светлана Петровна.
— А то! Даже не догадываешься, Свет Петровна, какой муж у тебя, однако, умница! Какой, однако, молодец! — И самодовольно постучал себя кулаком по груди. — А ты бы сама могла догадаться, легко ли было солдату догонять студентку? Лесорубу из Архангельской области — горожанку? Дубине неотесанной — девицу, читавшую Шекспира по-английски…
Груздев кончал заочно Военно-политическую академию в тридцать шесть лет, пройдя до этого все армейские ступени от солдата до капитана. И в школе младших командиров, и в офицерском училище ему приходилось вдвое труднее многих. Знаний, полученных в вечерней школе лесосплавного предприятия на Двине, катастрофически не хватало.
Письма… Знала бы тогда Светлана Петровна, как боялся он этих писем. Нарочно писал короткими, фразами, чтобы, кроме точки, не нужны были другие знаки препинания… Чтобы не пожалела Свет Петровна, что вышла замуж за неуча.
Они познакомились в читальном зале Публички, где Груздев проводил все свое свободное время, готовясь самостоятельно к экзаменам в офицерское училище. Светлана была студенткой истфака Герценовского института.
Резкая, языкатая девчонка в очках не понравилась ему сразу. Студенты готовились к сессии, и Груздев слышал, как в коридоре она командовала парнями. Нет, такая девушка определенно не могла ему понравиться. Груздев вырос в уверенности, что девушка должна стесняться мужчин, держать себя степенно и гордо и ждать, пока парень сам ее заметит. А эта… В первый же раз, когда они случайно вышли из библиотеки вместе, предложила:
— Солдатик, если у вас есть время, можете проводить меня.
И уцепилась за рукав шинели, точно ноги ее перестали держать. Груздев чуть не выругался вслух от неожиданности. Десять часов… Добро бы красавицей была — не так обидно получать втык за опоздание, а то и смотреть-то не на что: очки, носик пуговкой, волосы белобрысые, прилизанные, словно нормальную прическу сделать не умеет… Одним словом — пигалица. И по всему видно — нахальная. А отказать неудобно, какая ни есть, а женский пол.
К счастью, жила она недалеко от библиотеки. Несколько плохо освещенных переулков, длинный как тоннель мрачный двор, в глубине этого мусорного двора старый двухэтажный деревянный дом со сломанной дверью, висящей на одной петле. Возле этой сломанной двери — опаздывать в часть, так хоть не даром — Груздев обнял ее и… получил такую оплеуху — в глазах потемнело.
— Ты чего?! — возмущенно завопил он. — Сама же навязалась!
Она поспешно отступила к двери — бесстрашный лягушонок в детских матерчатых варежках.
— Извини, пожалуйста… ошиблась в темноте, приняла тебя за человека. Ради бога, прости.
Ну разве не нахалка? Еще и издевается!
— А что, солдат не человек, что ли?
— Как видишь — бывает. Гуд бай, Казанова!
И ушла.
Через несколько дней Груздев в курительной комнате случайно услышал разговор двух парней из ее группы:
— Витя, проводи Светлану сегодня. У меня мать девятичасовым уезжает. Сегодня моя очередь, а тут такое дело.
— Ладно. Слушай, что она всегда до упора сидит, с ее-то глазами? Так и до диплома не дотянет.
— Да нет, так она ничего, только в темноте не видит. Блокада, брат, даром не проходит.
Груздев ошеломленно сидел возле урны, не замечая, что папироса давно истлела и он, зажигая одну спичку за другой, пытается раскурить мундштук. Потом оделся, вышел на улицу и стал терпеливо прохаживаться по набережной Фонтанки, поглядывая на входную дверь библиотеки. Его решимости и злости на себя хватило бы и на недельное ожидание.
Когда Светлана и ее провожатый вышли из библиотеки, Груздев расправил шинель под ремнем и, вбивая подошвы подкованных сапог в подмерзшие плиты мостовой, направился к ним.
— Разрешите обратиться, — от волнения голос его зазвучал на самой низкой ноте.
Парень испуганно оглянулся, точно хотел звать на помощь, но улица была безлюдна. А Светлана стояла спокойно, держа тяжелый портфель впереди себя обеими руками в своих смешных самодельных варежках. Круглые выпуклые очки бесстрастно отражали свет фонаря, и Груздев вдруг засомневался: захочет ли она вообще говорить с ним? Ладно, захочет, не захочет — ее дело.
— Послушай, товарищ, как тебя, Виктор, кажется? Да не дергайся, я же по-человечески… Понимаешь, я тут обидел Светлану, как… как последний подонок. Она знает. Разреши, я провожу ее сам. Нам поговорить надо.
Много позже, когда Груздев учился на заочном отделении академии, Светлана Петровна сказала как-то:
— Знаешь, Груздев, пожалуй именно тогда в тебе и проклюнулся будущий политрук.
— Ага, — довольно сказал Груздев, — попалась, голубушка. Вот когда ты влюбилась в меня без памяти!
Светлана Петровна не приняла шутки, сказала серьезно:
— Нет. Тогда я начала тебя уважать.
Все было в их жизни: и шутки, и недоразумения, и верная дружба, и дальние гарнизоны с примитивным комфортом, и любовь, но «солдатиком» Светлана Петровна больше никогда его не называла.
И вот… как награда возвращением в молодость. Груздев растроганно расхаживал по комнате, с умилением поглядывая на жену, притихшую в уголке между столом и полкой с книгами.
— Свет, поговори со мной, — не выдержав молчания, попросил он, — расскажи мне еще, какой я талантливый.
Она засмеялась и встала, зябко кутаясь в клетчатый суконный платок. Платок был стандартного размера, но на Светлане Петровне выглядел одеялом — кисти волоклись по полу.
