Эсфирь Цюрупа - Олешек
Попоздней вечером забежала за книжкой медицинская сестра Люся. Стала книжку с полки доставать, увидала луковицу, да как расхохочется:
— Ты зачем её вниз макушкой на банку посадил?
— А другой стороной она до воды не достаёт, — ответил Олешек.
— Ах ты, чудак! Так давай подольём воды до верха. И поставим в спокойное местечко…
Подлили воды до верха, пересадили луковицу правильно, вверх макушкой, и отнесли в кухню, за плиту, и тихий угол. Там у Олешка хранились ценные вещи: лапта — летом мяч забивать, и сачок — мальков ловить, и всякие полезные железки, которые когда-нибудь для чего-нибудь обязательно пригодятся. Ещё там в стене была одна потайная щёлка. Но Люся про эту щёлку ничего не знала.
Они пристроили луковицу поудобней. Потом, сидя возле неё на корточках, сочинили ей вдвоём песню и спели:
Гони, гони стужу,
Весенний денёк!
Выгляни наружу,
Зелёный росток!
— А если зелёный росток скорей выглянет, он правда выздоровеет? — спросил Олешек.
— Кто? — удивилась Люся.
— Лётчик.
Люся поднялась с корточек и сверху вниз пристально взглянула на Олешка.
— Да, — сказала она. — А ты откуда знаешь?
Тут Олешек испугался, что сейчас она догадается, кто открыл кран, поскорей встал и сказал про другое:
— А у меня из луковицы тюльпан вырастет! — И поскакал на одной ножке вон из кухни.
…Утром Олешек потрогал луковицу за хвостик на макушке: не проглядывает ли из него зелёный росток? Но хвостик под пальцами шелестел от сухости.
— Сколько ж тебя ждать? — рассердился Олешек. И пошёл искать весну в другом месте.
Над речкой Вертушинкой, на солнечном склоне оврага, где весной раньше, чем везде, зацветают желтые звёздочки мать-и-мачехи, Олешек толстым суком долго раскапывал снег. Земля под снегом была мёрзлая, но ему всё-таки удалось оторвать твёрдый комок. И под слоем мёртвой седой травы он увидал зелёные стебельки.
— Ур-ра! — закричал Олешек, прижал к груди мёрзлый комок и помчался вверх по тропке.
А навстречу ему в это время спускался Николаи Иванович. Олешек с разбегу угодил ему головой прямо в живот, отлетел назад и шлёпнулся в снег.
— Ты что безобразничаешь? — сердито сказал Николай Иванович.
— Я нашёл! — ответил Олешек. Он стал выковыривать из глубокого снега свой оброненный драгоценный комок.
— А ну выбирайся сюда, показывай, что нашёл?
Олешек на четвереньках выбрался из снега на тропку и показал Николаю Ивановичу находку:
— Во! Весна!
Николай Иванович посмотрел на зелёную травинку сквозь очки.
— Какая тебе весна! Прошлогодняя трава под снегом прозимовала. — И он пошёл дальше, приминая снег своими лохматыми собаками.
— А я её всё равно найду! — крикнул Олешек ему вслед, встал на цыпочки и притянул к себе тонкую ветку молодого тополька. На ветке сидела почка, остренькая и твёрдая. Олешек расколупал её. Она раскрыла липкие зелёные чешуйки, и пальцы его ста ли зелёными от сока. В зимнем лесу вдруг остро запахло весной.
— Я нашёл! Я ещё весну нашёл! — крикнул Олешек. Он догнал Николая Ивановича и протянул ему липкую почку.
— Чудак, — засмеялся Николай Иванович, — такой весне ещё сидеть и сидеть внутри, носа ей нельзя показывать наружу.
— Что ли, тоже не настоящая? — грустно спросил Олешек.
— Запомни, — сказал Николай Иванович, — настоящая весна приходит в установленные сроки. Почки распускаются по плану природы во втором квартале…
Он хотел бросить почку, но она крепко прилипла к его толстым пальцам, и он долго сердито махал рукой, пока почка не упала в снег.
Николай Иванович зашагал дальше, а Олешек долго ещё бродил по разным дорожкам и пришёл к маленькому белому домику с высокой трубой. Котельная!
Большие горы угля весело и таинственно поблёскивали из-под снега чёрным блеском. Они как будто предлагали Олешку: «Выбери самый чистый, самый блестящий, самый чёрный кусок! Его можно спрятать за спину и спросить у Валерки: «Уголь пачкается, а?» — «Ещё как!» — ответит Валерка. — «А вот и нет, гляди-ка!»…
Но грустный Олешек прошёл мимо прекрасных угольных куч. Он совсем не знал, где ещё искать весну, и шёл куда ноги вели. И вот ноги привели его…
Вы, может быть, не поверите, но это чистая правда.
Ноги Олешка, засыпанные снегом, ноги, по-зимнему обутые в валенки, привели его на густую, зелёную, свежую траву. Она росла на узкой длинной проталине, на бесснежной тёмной земле, среди высоких сугробов под зимним небом.
— Ой! — только и смог сказать Олешек.
Он хорошенько протёр глаза и два раза стукнул себя по лбу, пока понял, что не спит и что трава растёт на самом деле.
Он снял рукавичку и потрогал траву. Она была упругая и нежная, а по одной травинке лениво пробирался какой-то совсем летний, совсем обыкновенный жучок.
Олешек разжал пальцы. Нет, он не будет рвать её, нет! Он возьмёт лопату и коробку от своих новых башмаков, он выкопает кусок земли вместе с травой, вместе со всеми травяными корешками, и тогда он пойдёт к летчику и скажет: «Поднимите-ка крышку на коробке!» И лётчик поднимет крышку и обрадуется: «Вот она, весна, уже началась! Уберите от меня все невкусные лекарства, я уже здоров!»
И Олешек громко рассмеялся от радости.
И так ему захотелось поскорей хоть на одну минутку увидеть лётчика и сказать ему, что весна уже есть!
И он вприпрыжку помчался к дому отдыха.
Возле каменных перил Олешек в удивлении остановился. На террасе раздавался тонкий Люсин голос:
— Раз, два, три, четыре! Раз, два, три, четыре!
Отдыхающие люди, толстые и худые, седые и лысые, в таких же лыжных костюмах, как у Олешка, все разом, будто ребята в детском саду, поднимали вверх руки, присаживались на корточки, вставали. Стараясь повыше удержаться на цыпочках, они покачивались, как кегли.
Олешек просунул свой нос между толстыми столбиками перил и стал смотреть.
— Раз, два, три, четыре! — командовала Люся. И опять: — раз, два, три, четыре! — как будто они все умели считать только до четырёх.
Когда она опять сказала «четыре», Олешек не удержался и громко крикнул: «Пять!» — и все отдыхающие сразу перестали поднимать руки и повернули голову в его сторону.
— Не мешай! У нас гимнастика! — строго сказала Люся. И звонко скомандовала: — Правое плечо вперёд, шагом — арш! Вдыхать носом, выдыхать ртом!
И все пошли за ней гуськом, один за одним, вниз по ступенькам и дальше по снежной дорожке меж сугробов.
— Это мы дорожку чистили! — крикнул им вслед Олешек, но никто не обернулся. Тогда он пролез сквозь решётку перил на террасу, немного там один поприседал, как они, и пошёл к двери.
«Прри-вет!» — сказала дверь удивлённо, потому что, с тех пор как приехали отдыхающие, никакие дети в дом не ходили.
Гардеробщица Петровна сидела возле рогатых металлических вешалок и вязала свою белую скатерть, большую, как футбольное поле. Над самым её ухом радио пело про широкое раздолье, поэтому Петровна не услышала, как рядом с ней скрипнула дверь, и не заметила Олешка, который проскочил по мягкой ковровой дорожке в коридор.
Пальма попыталась уколоть его в ухо, но он не обратил на неё никакого внимания. На дверь ванной он тоже постарался не смотреть. Он сразу отыскал комнату лётчика и поглядел в замочную скважину. Увидал ровно застеленную кровать. Комната была пуста.
«Значит, ему уже позволили встать», — обрадовался Олешек и пошёл по дому искать лётчика.
Из «громкой гостиной» слышались голоса и музыка. Олешек стал смотреть туда через стеклянную дверь. Толстый отдыхающий в полосатой пижаме сидел в кресле и играл на балалайке: «Трень-брень, трень-брень». Олешек удивился, что из таких коротеньких, быстрых «трень-брень» складывалась длинная песня.
Напротив в кресле сидел лётчик и негромко подпевал добрым и грустным голосом:
Где же вы теперь, друзья-однополчане.
Боевые спутники мои… —
И сам в это время вынимал из клетчатого столика шахматы и ставил их на белые и чёрные квадраты.
— Да быть того не может! — вдруг сказал он и заглянул в ящичек.
— Что случилось? — спросил полосатый отдыхающий, и балалайка в его руках тоже спросила: «Трень-брень?» — и замолкла.
— Ну и диво! — ответил лётчик. — Погляди: два белых короля, четыре белых слона, четыре белых коня, оба войска белые. Скажи, ты когда-нибудь видал такие шахматы?
Полосатый так удивился, что даже отложил балалайку.
— В жизни не видал! Может, к нам в дом завезли одни белые, а в соседний дом — одни чёрные?
— Экая досада! — огорчился лётчик. — Значит, наше сражение не состоится? Куда ж могли подеваться чёрные?
