Федор Камалов - Здравствуй, Артем!
— Ха, это мы запросто! На небо сейчас позвоним! Алло, небесная канцелярия? Где там бог? Что, совещается с чертом? А кто снегом распоряжается? Снег на Ташкент когда будете сыпать?
Артур долго еще изощрялся в остроумии, а Люся на него холодно посмотрела, откровенно зевнула и затосковала.
— Капризная Веселюся ужасно! — сказал дома Артур. — Снег ей подайте!..
— А горы далеко? — спросил Сережка.
— Не очень.
— Там снег есть, наверное?
— А самолет в Магадан не хотите заказать, господин барон?
— Зачем самолет, поездом до гор.
— Мерси, разогнался! — Артур повертел пальцем у виска. — Снег хочу, звезду хочу, в рабы тебя, несчастного, хочу! Интересно всю жизнь прожить рабом?!
— Царем, конечно, интереснее, — ответил Сережка. — Захотел — ледяную гору сделают, захотел — полстраны тебе заморозят.
— Ты, Серый, оказывается, толковый-бестолковый у меня брат! Тебя не переспоришь!
Утром Артур встал поздно. Сережки дома не было.
— Мам, где Сережка?
— Я у тебя хотела спросить, где Сережка?
Решили, что любопытный мальчишка спозаранку пошел смотреть город.
Сережка в это время подъезжал к горам. Полупустая электричка с размаху ныряла в туннель, сердито стучала колесами: и чего тебе, мальчик, не спится?
Тропа уходила в тучи, как в вечер. Сережка скользил по мокрой желтой тропе, падал, съезжал вниз боком, спиной, животом, но вставал и упрямо лез вверх.
А шел дождь, хитрый дождь, — будто он и не дождь вовсе, а просто водяная пыль, но внутри от него становилось сыро и холодно.
Наконец посветлело.
Сережка оказался будто на чердаке под высокой стеклянной крышей. На верхних тонких тучах золотым диском лежало солнце. И под этой крышей блестели снега.
В стороне от тропинки дымил короткой трубой домик. Сережа постучал. С широкой скамьи поднялся бородач, удивленно посмотрел на мокрого, измазанного желтой глиной мальчика.
— Садись к печи, обсыхай! — велел он. — Чай в термосе, хлеб на столе, сахара нет. Управляйся!
Сережка обжигался чаем и осматривался. Жилище было — избушка, а человек в нем — огромный.
— Всех встречаю по пословице: сначала накормить, обогреть, а потом расспросить. Куда путь держишь, добрый молодец? За солнцем?
— За снегом, — хлюпая носом, сказал Сережка.
— Ну-у, брат! И для чего? Или для кого?
— Так, одному человеку.
— Не хочешь говорить, дело твое!
Посматривая на заляпанное глиной лицо Сережки, бородач достал уголек и лист твердой бумаги.
— Выдержишь десять минут не шевелить ноздрями?
— Вы художник?
— Я не просто художник, я, брат, ленивый художник. Писать сейчас нечего, от сырости сердце расклеивается. Я когда нашел этот домишко, обрадовался, дровами запасся, продуктами. Сначала под солнцем жил, хорошо. Потом тучи пришли, мрак. Рисовать неохота. Все бока отлежал. Но вот тебя дождался…
Художник скрипел угольками и все говорил, говорил, а Сережке захотелось спать. Хорошо бы сейчас оказаться в постели, он уже ощущал, как голова вминается в подушку… Артур пошел к Веселюсе… По ее окну стучит дождь… «Хоть комочек снега!» — произносит она… Сережа встряхнулся.
— Я пойду!
Куртка высохла до жесткости панциря.
— Богатырь ты, брат! — попрощался с ним художник.
Нижняя кромка снегов состояла из коротких грязных сосулек. Дальше снег лежал ослепительно белый. Сережке хотелось лечь на сверкающем склоне, вытянуть дрожащие ноги. Но он поднялся еще выше и услышал, как снег морозно поскрипывает под ногами. И он набрал снега полный целлофановый мешочек.
Спускался он через висящий дождь тяжело. А добравшись до станции, увидел, что снег в мешочке раскисает. Что делать? «Холодильник бы с собой взять», — с грустной иронией подумал он.
Пришла электричка, распахнула двери. Сережка послонялся по перрону, хотелось плюнуть на все, влезть в вагон. Он подходил к дверям вагона, но — «комочек бы снега!» — с тоской говорит, наверное, в эту минуту Люся… Так он промыкался у электрички, пока она не ушла. Сережка выплеснул из мешочка снежную кашицу и полез опять в гору.
Артура в этот час мать допрашивала:
— Вспомни, о чем разговаривали вечером. Может, он собирался куда-нибудь?
— Никуда, вроде.
Артур после вопроса матери вспомнил, что они с Сережкой накануне говорили о снеге. Точно, укатил в горы, простофиля. Вот брат нашелся!
— Где же его искать теперь? — Мать тревожилась.
Артур слонялся по кухне, пока не уперся взглядом в холодильник. Ага! Морозильная камера в холодильнике одета в легкое платье из инея. Артур накрутил до отказа регулятор холода, моторчик загудел, погнал мороз по трубкам. «Мы и на кухне слепим шикарный снежок!» — Он развеселился.
Однако Сережка не приехал и вечером. Это оборачивалось бедой. Артур то одевался, собираясь идти искать пропавшего брата, то со злостью швырял куртку в угол. Так он и заснул полуодетый, решив: как только братишка объявится, он ему и снег и раков в горах покажет.
Сережка с художником пили чай, говорили. Печка тихо взрывалась, потрескивала.
— Дома попадет?
— Может, нет, а может, попадет.
— Сам не знаешь?
— Мама уехала домой, а тетка — не знаю еще — добрая или нет.
— Если тебя, брат, есть кому ругать, это хорошо!
На горы опускалась ночь.
— А вы где живете?
— Да в Ташкенте вообще квартира… Ничего город?
— Я не видал еще толком, — сказал Сережка. — Может, красивый. А отчего вы не рисуете просто людей, просто дома и улицы в городе?
— Ну как тебе объяснить?.. Ты же можешь спросить: а отчего вы не фотографируете? Это быстрее и точнее, чем рисунок. Правда?.. Ты пионер?
— Я знаменосец в дружине! — гордо сказал Сережка.
— Тем более. Вот идешь ты со знаменем впереди строя… Гремят барабаны… Блестит медь… И ты идешь, как на пружинах… Разве сможет фотография передать, как ты и знамя, вы взаимно освещаете друг друга, разве передаст всю трепетность красок? Нет!
Сережка задумался.
— Вот растет в городе клен зеленый, или в лесу вдруг встретился человек — это тема для художника. Тут, понимаешь, есть столкновение: живое дерево — бетон и металл города; лес, природа — человек, истребитель или защитник природы. Посмотри на эту черную скучную печку. Допустим, я сфотографирую ее такой. Ну и что?! Будет черная скучная фотография. А ты взгляни, Сережа, какие прекрасные блики бросает огонь на стену! Маленькие красные всадники мчатся в бой, несутся вперед — ты видишь? Мы, брат, показываем людям то, на что они смотрят и не видят.
— А зачем?
— Видишь ли… Ты в музеях бывал, конечно. Ну да, Москва… В музее, в картинной галерее ты хоть раз наблюдал дикие выходки людей? Грубость какую-нибудь? Нет. Когда много прекрасного вокруг, человек сам становится красивым. Тебе сколько лет?
— Четырнадцать.
— Много уже, брат! Пора не только ставить вопросы, но и самому отвечать на них.
Спали они на скамье, на большом мохнатом тулупе. Сны летали на бесшумных крыльях. Сережке снилось, как горы шепчутся большими ртами-пещерами, как горит гигантская печь, бросая на белые вершины тысячи красных всадников. И снежные шапки гор таяли, текли ручьями…
На рассвете художник подложил в печку несколько поленьев и ушел из домика с термосом в руках. Вернувшись через час, он разбудил Сережку.
— В термосе снег, уж его-то довезешь! Но термос потом вернуть надо, я без него пропаду.
— Вы здесь долго будете?
— Пока не состарюсь! — невесело пошутил художник.
Резко похолодало. Сережка спустился по затвердевшей тропинке. Долго не приходил поезд. Зябко на унылом перроне. Сережка дрожал. И когда забрался в вагон — выбрал самую теплую скамью.
Ехал Сережка зимней электричкой с гор. Прижимал термос, вздрагивал во сне. Он забыл про Ташкент, про Артура, забыл про Люсю, из-за которой дважды поднимался на гору. Просто его сердцу сейчас было хорошо, и сон был хороший, светлый. Не будите его, не будите!
— Эй, соня, приехали!
Сережка вышел из вагона и остановился в горьком изумлении: перед ним был тихий белый город, весь в снегу.
Всю ночь на город падал снег.
Артур утром наскреб из холодильника горстку белого снега в фарфоровую кружку. И только на улице до него дошло, почему дома было необычно светло. Кружились белые хлопья. На нарядной земле не было ни одной черной кляксы лужи. Деревьям, измученным сыростью, уже снились зимние сны.
Из дома выходила Люся. И медленно к дому приближался Сережка.
Они сошлись втроем и с первого взгляда все узнали друг о друге. Хмурый Артур с кружкой кухонного снега, Люся с еще слабой улыбкой радости, несчастный Сережка с термосом стояли в молчании. Люся-Веселюся не выдержала.
— Смотри, Сережа! — сказала она. — У тебя на куртке орден Снежной Королевы!
