Василий Большак - Проводник в бездну
— Ну, боже, помоги… — И к мальчишкам: — А ну, ш того конша. Берите!
Погрузили памятник на подводу и благополучно добрались к дедову подворью…
— Ну, шпашибо тебе, — похлопал дед по крутой шее вола, впряжённого в оглобли. — Не подвёл… А теперь, хлопчики, уже будет полегче… Давайте тихо, к тому штожку.
В стогу уже и место было дедом приготовлено — сено выбрано снизу. Положили памятник, сеном присыпали…
Дед выпряг вола, завёл его в сарай и, прощаясь, сказал мальчишкам:
— Вы же никому, даже матерям швоим не того… Вам по малолетштву, может, и не того… А я хотя и штарый, хотя и дурная у меня голова, но жалко и её лишатьшя… Поняли?
— Поняли, — выдохнули мальчишки.
— И не в голове, конечно, дело… — не мог успокоиться дед. — Вот это мы ш вами, жнайте, швятое дело шделали. Как бы вам шкажать — человеком шебя почувштвовал. Теперь и шмерть не штрашна. Поняли, хлопчики?
— Поняли…
— Вот какой дед Зубатый, — негромко произнёс Митька, когда они пришли уже на свою улицу.
— Такой…
Мол, а разве ты раньше не знал деда? А кто скот отогнал в Саратовскую область и назад вернулся? Дед Зубатый. Сколько в дороге трудностей было у деда, а ведь до единой коровки сдал, справку с печатью на стол председателю колхоза положил… Говорят: баба ому голову затуркала. Получается, что не затуркала. Разве они с Митькой смогли бы спрятать памятник, если бы дед не согласился помочь? Да никогда! А ещё говорили про деда Зубатого: старорежимный…
Вот что вспомнилось Грише, когда вернулась мать из сеней и передала слова Яремченко.
Марина подошла к раненому и спросила тихо:
— Может, на кровать перейдёте. Я вам постель приготовила…
Раненый поднялся на локти, вглядываясь.
— Марина?!
— Михаил?.. Швыдак?
Запёкшиеся губы раненого скривились в горькую улыбку.
— Вон как, брат, пришлось встретиться.
Гриша поднял голову. Вот так встреча, действительно! Да это же тот командир, который Грише звёздочку подарил. Видно, не пробился к своим, в лесах застрял.
— Такие дела, Марина. Кто знал, что так встретимся? Думали вы нас на белых конях, как победителей, встречать, а оно, видишь…
— Ничего, Михаил. Придёт время — будут ещё и белые кони… Болит?
— Горит… Мне в лесу перевязку сделали. Теперь порядок.
— Какой там порядок! У вас жар. На кровать вам надо, там мягче.
— Лучше бы в сарай, на сено…
— У нас нет немцев.
— Нет — будут.
— Уже были.
— Вот видите… А теперь, наверное, зашевелились и недруги скрытые наши. В полицаи готовятся…
— Ещё пока не назначали.
Марина уговорила-таки Михаила, помогла перебраться на кровать, накормила его, укутала ватником раненую ногу, чтоб тепло было.
— Ну, спокойной ночи, Михаил. Нам с вами рано вставать.
— Спокойной ночи, Марина.
Бабуся стонала, ворочалась с боку на бок, но глаз не открывала. Пусть думают, что она спит. Так будет спокойнее невестке.
Марина встала рано, ещё солнце не всходило, — возилась возле печи. И Михаил давно уже не спал, лежал молча, тихо. Но скрипнула кровать, и Марина отозвалась:
— Вы не спите?
— На том свете высплюсь, — грустно пошутил Михаил. Добавил обычное: — Порядок! Чего там…
Марина поставила перед ним картошку с жареным салом, солёные огурцы. Гость потянул носом, улыбнулся.
— Благодать. Картошечка. Будто нет ни войны, ни смертей. Лежи, картошечку ешь, кому война, а кому мать родна.
— Конечно. Особенно вам «благодать»… Завтракайте… В дорогу пора.
Когда Михаил поел, Марина разбудила Гришу.
— Куда это, мама, в такую рань?
— Вставай, сынок, надо собираться в дорогу. — И мать тихо скрипнула дверьми.
Михаил Швыдак сидел на лавке уже одетый, виновато и как-то болезненно улыбаясь. Словно не мог понять, как он очутился у этих людей. Михаил как бы извинялся этой улыбкой, мол, не победителем возвратился в их хату, а немощным, раненым.
— Вот так, брат.
Во дворе раздался топот. Гриша припал к окну, В утреннем мареве узнал Мыколая. Тот, переваливаясь с боку на бок, шёл к двери.
— Дядя, спрячьтесь! Лягте, накройтесь рядном!
И почти силком потащил Швыдака к кровати, накрыл рядном с головой. А сам снова к стеклу припал. Мать остановила Мыколая на пороге.
— Почему в хату не пускаешь? — басит Мыколай и хлопает кнутом по земле.
— Спят ещё там. Малого разбудишь, — вырвались первые пришедшие на ум слова. — А чего это тебя принесло до света?
— Служба…
— Разве ты уже на службе? — удивилась Марина.
— Ага… Считай, на службе. Вчера вечером начальство приехало из районной управы. Назначили меня. Приказано всем в поле выходить, молотить надо.
— Ой, как же я пойду? Вот собралась в лес, за дровами, видишь, запрягла уже…
— Большое дело. Гришку пошли. Взрослый почти. Скоро к девчатам бегать будет… Только смотри, сейчас же в поле. А то новая власть не станет панькаться. Это тебе не Советы… Сейчас же…
Мыколай ещё о чём-то разглагольствовал, пуская в лицо матери махорочный дым. Наконец потопал к воротам.
— Ой, я чуть не умерла! — вбежала Марина. — Новая власть начинает шевелиться. — И Грише: —
Вот что, сынок, слышал, что говорил Мыколай? Так вот. Повезёшь дядька к Чистому озеру. А если наскочишь на этих пройдох Налыгачей — за дровами, скажешь. А возле Чистого озера тебя встретят…
И словно только теперь поняла, в какое опасное путешествие посылает сына.
— Сможешь?
Да он с закрытыми глазами…
— А можно с Митькой?
Мать посмотрела на раненого, мол, в этом деле вы, лейтенант, больше понимаете.
— Не стоит, Гриша… Лишние люди, лишние глаза…
— Дядя, Митька… не лишний…
— Понимаю, понимаю… Друг и тому подобное… Но лучше один. По дороге расскажу почему.
— Вот и хорошо, — вздохнула Марина.
Хорошо ли? Кто его знает, как оно получится.
Впервые отправляет ребёнка на такое дело. А если Налыгачи пронюхают? А если они ненароком встретят, в соломе пороются? Ой, даже жутко стало… А может, не идти в поле, а Михаила отвезти самой?.. Но не пойдёшь на работу — подозрение упадёт… Нет, наверное, безопасней, если всё-таки Гриша поедет.
Марина осторожно подхватила раненого, повела.
— Давайте, Михаил, потихоньку…
Кусая губы, Швыдак попрыгал на одной ноге в сени. Прямо возле порога стояла подвода. Мать быстренько уложила Михаила, присыпала сверху соломой.
— Выздоравливайте скорее, счастья вам, — прошептала.
— Спасибо, Марина, — еле слышно произнёс лейтенант из-под соломы.
Гриша взялся за вожжи, солидно гикнул. А мать вдогонку, чтобы слышали на Поликарповом подворье:
— Смотри там, сынок! Топор не забыл?.. Да, гляди, трухлявину не вези!
Гриша взмахнул кнутом. Серый пошёл быстрее, подвода запрыгала на выбоинах.
— Гриша, Гриша, тише, — застонал Михаил.
Мальчишка побледнел. Он как раз поравнялся с
Поликарповой хатой. На пороге стоял старый Налыгач, сверлил малого прищуренным глазом.
— Куда это ты, банда, так рано?
— За дровами, — сухой, шершавый язык еле-еле шевельнулся во рту.
— Так, так, так. Ещё глаз не продрал, а уже за дровами? Хозяйственным ты стал!
Ни жив ни мёртв ехал Гриша к лесу. Только когда подвода спряталась в зарослях лещины, пришёл немного в себя. Разгрёб солому, освободил раненому лицо.
— Пронесло?..
Хотел было подняться лейтенант, но мальчишка запротестовал:
— Лежите, а то вдруг кто-нибудь встретится», Налыгачу скажут — ехали, мол, вдвоём…
— Лежу, — согласился лейтенант. — Испугался?
— Немного…
В лесу было так тихо, так мирно, так празднично, что Грише показалось — нет проклятых фашистов, нет страшной войны. Медленно, словно невесомые, падают жёлтые кленовые листья с темноватыми прожилками. Дрожит осина и рассыпает вокруг круглые красные пятачки — листочки. А берёзки, точно девчонки, надели цветастые платки и кружатся в медленное танце.
Их Таранивку нельзя представить без леса. Ягода на Столе откуда? Из леса. А чем лечит мама от простуды Гришу и маленького Петьку? Вареньем из лесных ягод. Откуда тепло в хате? Из леса. Лес всё для полещука…
Гриша больше всего любит берёзки. В березняке всегда весело, светло, солнечно. Бабушка так хорошо говорит о лесе: «В еловом лесу грустить, в сосновом-молиться, а в берёзовом — веселиться». Действительно, в еловом лесу печально и темно, потому что солнце туда не заглядывает и птица не поёт там. В сосновом всегда торжественно, величаво, сосны растут высокие и гудят, будто огромные шмели. А в берёзовой роще, правду говорит бабушка, только веселиться.
Где-то далеко, в голубом небе, надрывно завыл самолёт и сразу напомнил о действительности…
— Так это вы вчера — в лесу?.. — повернулся Гриша к Швыдаку.
Михаил искоса глянул на свою забинтованную ногу, вздохнул, нахмурился.
