Геннадий Киселев - Кулисы, или Посторонним вход разрешен!
— Может, успеем спрятать туфли до маминого прихода? — помог подняться мне Петька.
Но мы не успели.
Дома нас ждали мама и папа. Я сразу развернул газету и протянул ей туфли.
— Что это? — мама недоуменно взяла отломанный каблук.
— Похоже, это мой новогодний подарок, — растерянно сказал папа. — Но как?
— Это мы в драмкружок ходили, — выглянул из-за моей спины Петька. — Сначала ему хотели обжору дать. Потом он начал стихи про любовь выучивать, целых два выучил. Но Костя второе слушать не стал. Мама, пусть он тебе второе прочтет. Ну, пожалуйста!..
— П-п-пусть, — запинаясь, сказала мама.
Я вздернул подбородок.
— Александр Сергеевич Пушкин. «Смерть поэта», — сказал я и начал читать:
Погиб поэт — невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой.
— Серёжа, — виновато сказал папа, когда я закончил, — извини, пожалуйста, но поэта, написавшего это стихотворение, зовут Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. И оно не совсем о любви…
— Это не Пушкин? — удивился я и уже было собрался затеять длинную дискуссию по этому поводу, но мама не дала увести разговор в сторону.
— Значит, про дополнительные занятия ты мне просто врал? — спросила она.
— Врал.
— Что же ты получил по алгебре?! — не выдержал моего молчания папа.
— Двойку….
— Говоришь, «искусство требует жертв?» — очень нехорошим голосом сказала мама. — А честным оно быть не требует? Это замечательно, что у тебя открылся талант. Есть в кого. Твоя бабушка работает в театре. Папа прекрасно играет на баяне. Но они всю жизнь говорят правду. — Мама многозначительно посмотрела на папу, и они удалились на семейный совет.
Как исчез Петька, я не заметил.
И тогда я достал заполненный фальшивыми четверками дневник.
— Папа за тебя, — влетел в комнату Петька, — он сказал, что ты пошел на жертву, отпустил их на море, они тоже должны пойти тебе навстречу… — он запнулся. — Хочешь показать дневник сейчас?
— Только сейчас, Петька, — твердо сказал я.
— А если папа ремень возьмет? — участливо спросил он. — Выдержишь?
— Выдержу, Петька, — пообещал я, — люди не такое выдерживали. Иначе откуда было бы известно, что «искусство требует жертв», а?
История восьмая
Заговор
Увидев меня с фальшивым дневником в руках, папа схватился не за ремень, а за сердце. Мама бросилась за валидолом. «Бесчувственный чурбан», — единственное, что я от нее услышал в тот день. Больше со мной никто ни о чем не разговаривал. Дать ей «честное-пречестное слово» я уже не мог, веры мне не было. И тогда я сам себе поклялся отказаться от всех новогодних удовольствий и вообще от всех удовольствий на свете, пока эта проклятая двойка в моем новом дневнике не перевернется вверх ногами.
В последний день каникул меня навестил Шурка.
— Чего раньше не приходил? — набросился я на него. — Звонил тебе, звонил, а у вас никто трубку не снимает.
— Некому снимать было, — виновато улыбнулся он, — отец на главной городской елке Дедом Морозом был. Я Новым годом. Вечером спектакли. Дома одному скучно оставаться, вот я с ним и хожу.
— Мог бы ко мне прийти.
— Я же пришел. И не просто так, а по важному делу.
Я насторожился.
— Чего в стойку встал? — очень похоже изобразил меня Шурка.
— Сейчас ахнешь. Во Дворце пионеров открывают детский театр, от нашей школы рекомендуют нас с тобой. Есть еще одна новость, но пока я тебе ничего не скажу. А то лопнешь от важности, вон как надулся. Так куда пойдем?
— Никуда, — мрачно сказал я, — пока не разберусь с алгеброй, никуда.
— Дела, — присвистнул Шурка, — но это ты все равно молодец, теперь держитесь, «а и б в квадрате».
Шурка ушел, а я, стиснув зубы, уселся за учебник. За этим занятием и застали меня папа с Петькой.
— Скоро Восьмое марта, — важно сказал Петька, — подарки маме надо делать?
— Надо, — согласился я, немного ошалевший от бесконечных иксов и игреков. — Вот и отлично, — папа деликатно закрыл мой задачник. — Я думаю, мы не будем распылять свои силы, а объединимся и сделаем маме общий подарок. Есть возражения?
Возражений не было.
— Ну и отлично, — сказал папа. — Прошу обдумать сказанное мной и завтра, после того как мама уснет, собраться на кухне для окончательного подведения итогов нашим размышлениям. А пока спокойной ночи.
Спокойной ночи, конечно, не было. Мы с Петькой придумывали самые фантастические проекты маминого подарка, вплоть до покупки живой обезьяны. Но так толком ни до чего не договорились и уснули беспокойным сном.
Следующей ночью папа постучал к нам в дверь условным стуком, и мы гуськом отправились на кухню, которая была признана лучшим местом тайной встречи.
У самой двери папа еще раз прислушался к тишине, воцарившейся в доме.
— Уснула, — удовлетворенно сказал он, пропуская нас вперед, вошел следом и тихо прикрыл дверь.
Я включил специально захваченную настольную лампу Папа занавесил ее носовым платком, отчего на мерцающем в полумраке кафеле выступили красные полосы.
— Подвигайтесь ближе к столу, — прошептал папа.
Мы загромыхали стульями.
— Тише, конспираторы…
— Да спит же она, — во весь голос заговорил было Петька, но поперхнулся, получив от меня по макушке. Уголки его губ тут же дрогнули и стремительно побежали к подбородку, ресницы отчаянно заморгали, и наше тайное собрание, посвященное Международному женскому дню Восьмое марта, было бы неминуемо сорвано, если б я не нашел выход из этого положения.
— Перочинный ножик отдам, не реви.
— Ане врешь? — Петька скосил на меня глаз, не меняя на всякий случай выражения лица.
Вместо ответа я протянул ему свой любимый перламутровый ножик с четырьмя лезвиями. Петька моментально спрятал его в карман. Положение было спасено. С моим ножиком в кармане Петька был готов принять самое деятельное участие в последующих событиях. Папа укоризненно взглянул на нас, призывая отбросить все личное и мелкое.
— Итак, друзья мои, — начал папа, — на повестке нашего собрания всего один вопрос. Чем порадуем мы маму в такой светлый праздник? Если быть более точным, какой сюрприз мы ей приготовим? Есть соображения? Прошу высказаться!
Я сразу схватился за голову Петька с идеальной точностью скопировал мою позу Папа удовлетворенно посмотрел на нас.
— Молодцы! В единстве наша победа…
И вдруг Петька высказался:
— Я предлагаю до Восьмого марта учиться на одни пятерки.
— А если не вызовут? — хмыкнул я и назидательно закончил: — А потом учиться на пятерки нужно всегда, — и покраснел.
Петька сконфуженно посмотрел на папу.
— Не подавляй инициативы, — обратился ко мне папа. — Любое предложение должно рассматриваться всеми участниками собрания и приниматься или отвергаться большинством голосов.
— Что такое большинство голосов? — спросил Петька. Он явно хотел внести раскол в наши ряды.
— Я тебе сейчас объясню, что это такое, — дружески сказал я ему, не дав папе даже раскрыть рта. — Представь себе, мы собрались в кино, а папа предлагает цирк.
— Цирк лучше, — включился в мои рассуждения Петька.
— Лучше, — согласился я, — но нам надо решить, куда мы все-таки пойдем, в кино или цирк?
— А если туда и туда? — хитро спросил Петька.
— Тут или — или, — в тон ему сказал я.
— А ты за что?
— Я за цирк и папа за цирк. Вот и получилось, что нас двое, а ты один. Это и есть большинство голосов, — торжественно закончил я.
Но мое торжество было недолгим.
— А если мама тоже в кино хочет? — ни с того ни с сего ляпнул Петька.
— При чем тут мама? — разозлился я. — И вообще не задавай дурацких вопросов, а думай о деле.
— Я-то думаю, — мстительно сказал Петька, — а ты ничего не придумал, а других учишь.
Я хотел еще раз дать ему по макушке, но другого ножика у меня не было. Только из нашей перепалки я кое-что вынес.
— А что если сводить маму в кино, в цирк и в театр сразу в один день?
По Петькиному выражению лица я понял, что эта идея ему по душе.
Но папа ее отклонил без всякого обсуждения. Вот вам и большинство голосов.
В это время у соседей за стеной прозвучали позывные «Маяка»…
— Ого! — папа посмотрел на часы. — Уж полночь близится… — И тут он принялся тереть лоб. — Минуточку, минуточку…
— Придумал? — выдохнули мы с Петькой.
— Да, — папа тихонько засмеялся, — необычно и свежо. Да, смею заметить, свежо. — И он лукаво подмигнул нам. — Вот что, заговорщики, будем делать радиопередачу.
— Какую радиопередачу? — я посмотрел на Петьку, Петька на меня, и мы оба взглянули на папу.
