Ян Экхольм - Тутта Карлссон Первая и единственная, Людвиг Четырнадцатый и др.
Людвигу Четырнадцатому снова надо было спешить. Он выскочил в щель как раз в тот момент, когда человек открыл дверь курятника.
Естественно, что шляпу с пугала Людвиг Четырнадцатый с собой не захватил. И поэтому он успел ещё услышать, как Петер сказал:
– Вот-видите-я-говорил-правду.
– Ничего-не-понимаю, – прозвучал ответ человека. -
Ну-а-ты-что-скажешь-Максимилиан?
Пёс лаял. Ведь он-то всё давно понял. Собаки, они такие.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Людвиг Четырнадцатый успел как раз к ужину.
Все сестры и братья окружили Лабана, а тот с удовольствием растянулся на полу.
– Как хорошо я поспал, – говорил он, хитро улыбаясь.
– С чего это ты спал днём? – спросил его Леопольд. – Что ты, маленький?
– Мы ведь лисы, – подражая папе Ларссону, важно ответил Лабан. – Маленькие у нас спят ночью, когда нам, взрослым, пора на прогулку.
– Какую прогулку? – удивилась Лоттен.
Лабан таинственно усмехнулся и, подмигнув папе Ларссону, сказал:
– Возвращусь с подарком, тогда узнаешь.
– Малыши, спать! – засуетилась мама Ларссон. – Завтра опять вас не добудишься.
Тринадцать лисят послушно исчезли в детской. А Лабан направился к выходу.
– Будь осторожен, – сказал ему папа Ларссон на прошание.
– Всё будет хорошо. Вспомни, я ведь самый хитрый лисёнок в лесу. – И Лабан нырнул в темноту.
Людвиг Четырнадцатый ворочался в своей кроватке. «Только бы с Лабаном не случилось ничего слишком страшного», – думал он.
Едва Людвиг Четырнадцатый заснул, как вдруг в норе поднялся ужасный шум.
– Ай, ай, ай, ай! – выл кто-то. – Мне так больно. Ай, ай, ай, ай! Это был Лабан. Он, наверное, только что вернулся домой. Людвиг Четырнадцатый испугался. Что там придумала Тутта Карлс-сон? Он ведь просил её ничего не говорить человеку, собаке, детям и маме детей,
От крика Лабана проснулись все. Людвиг Четырнадцатый открыл дверь в гостиную. Там... на диване, который смастерил сам папа Ларссон, лежал Лабан и выл. Мама Ларссон держала его голову на своих коленях и чесала лапой за ушами. Но Лабан был безутешен.
Папа Ларссон стоял у его хвоста и рассматривал что-то, висевшее на самом кончике. Людвиг Четырнадцатый сразу догадался, что это такое. Тутта Карлссон как-то рассказывала ему о таких вещах: это была мышеловка!
– Ой, ой, ой, ой! – стонал Лабан. – Я при смерти. Я истекаю кровью...
– Нет, не истекаешь, – резко оборвал его папа Ларссон. Он был очень сердит. – Ну, а если уж тебе чуть-чуть больно, то следует заметить, что ты сам виноват. Зачем хвастал, что ты самый хитрый на милю вокруг? Надо же! Лис угодил в мышеловку!
– Вот с каким подарком ты возвратился, – хихикнула Лоттен.
– Ой, ой! – взмолился Лабан. – Сперва отцепите меня от неё, а потом я согласен выслушать что угодно.
– Ты ещё ставишь условия? – возмутился папа Ларссон и не спеша продолжал;
– Что скажет дедушка, то есть твой прадедушка! Нет уж, изволь сперва подробно рассказать всё по порядку, а потом я подумаю, стоит ли убрать эту штуку с твоего хвоста.
Папа Ларссон любил поговорить. Но Лабану казалось, что никогда ещё он не говорил так длинно. А Лабану так хотелось, чтоб его поскорее отцепили от мышеловки, и он заспешил, глотая окончания слов:
– Я прокрал... на овся... поле. Нич... так особен... я не слы... и не ви... Ост... только добе... до курят... А там сыр...
– Что? Сыро? Ты испугался сырости? – прервал его папа Ларссон. – А ну-ка изволь произносить все слова полностью, – неумолимо добавил он.
– Я и говорю полностью! – взвыл Лабан. – Сыр. Не сыро, а сыр. Я почувствовал запах сыра. Ты же сам говорил: что сыр полезен. Я и решил попробовать этот ох...
– Какой ещё ох? – совсем вскипел папа Ларссон.
– Не ох, а ох этот сыр! Передо мной лежал маленький кусочек...
– И ты сразу же попался на приманку. – Папа Ларссон постарел на глазах.
– Нет. Я всё-таки хоть немножко, но хитёр, – возразил Лабан. – Я решил не подходить слишком близко, а просто подпихнуть хвостиком этот ох, этот сыр к себе поближе.
– И ловушка захлопнулась, – заключил папа Ларссон. Лабан кивнул и опять завыл.
– Так больно было! – визжал он. – Я даже не смог удержаться и закричал. И тогда проснулись все куры и петух, и цыплята, и, наверное, все яйца, и такой поднялся шум! А потом проснулись и люди, и Максимилиан. И мне пришлось уносить ноги. Но я заодно унёс и эту мышеловку. Ох, ох, сыр!
– Бедный мой Лабан, – запричитала мама Ларссон, погладила его по хвосту и покосилась на папу Ларссона. – Не так уж просто забираться в курятник. Ведь это с ним в первый раз.
– Бедный я, бедный... – стонал Лабан. – Наверное, я полхвоста потерял.
– Ничего, пройдёт, я наложу пластырь, – пообещала мама Ларссон со слезами на глазах. – Завтра всё будет хорошо. Ну отцепи же его наконец, он больше не будет, – сказала она папе Ларссону.
Папа Ларссон отцепил мышеловку и положил её на стол.
– Вот видите, – обратился он ко всем лисятам, толпившимся в дверях. – Не я ли всегда говорил вам, что людей и собак следует остерегаться. Лабан, ты будешь каждый вечер рассказывать младшим, что такое мышеловка.
Братья и сестры украдкой захихикали.
– Хитрый Лабан совсем не хитрый, хитрый Лабан совсем не хитрый, – прошептала Лоттен.
Лабан закрыл лапами уши, чтобы не слышать.
– Псс, – свистнул Людвиг Четырнадцатый и помахал ему лапкой. – Пссслушай, я всё же думаю, что ты хитрый.
– И ты туда же? – огрызнулся Лабан, зализывая хвост.
– Нет, что ты, – заверил его Людвиг Четырнадцатый. – Ты всё же всегда был самым хитрым на целую милю вокруг. Ну так вот, если бы ты решил достать сыр не хвостом, то мышеловка вцепилась бы тебе в нос. А это куда хуже!
Наступило утро. Постаревший папа Ларссон снова помолодел. Он уже сидел в гостиной в своём любимом кресле и размышлял. Он думал о мышеловке. Никогда ещё, за всю свою долгую жизнь, он не слышал, чтобы люди мышеловку ставили там, где снуют куры. Тут что-то не так. Во-первых, кто-то знал, что вечером в курятник нагрянут незваные гости. Во-вторых, куры знали о мышеловке. Кто же их предупредил?
Не уходил ли Людвиг Четырнадцатый вчера днём из дома? Папа Ларссон решил, что теперь ему следует взяться и за младшего сына. Он позвал Людвига Четырнадцатого.
– Ну, сынок, а где ты гулял вчера? Ты, надо сказать, довольно долго отсутствовал.
Людвиг Четырнадцатый стыдливо отвернулся:
– Просто гулял.
Папа Ларссон внимательно посмотрел на него.
– Может, у курятника? Людвиг Четырнадцатый кивнул.
– Так-с. И ты рассказал Тутте Карлссон и всем остальным курам, что ночью к ним должен прийти Лабан? – с трудом сдерживаясь, продолжал допрос папа Ларссон.
Людвиг Четырнадцатый снова кивнул.
Волоски на шубе у папы Ларссона так и поднялись дыбом.
– А как же ты пробрался в курятник? – зло спросил он. – Ведь было совсем светло. Тебя могли увидеть.
Людвиг Четырнадцатый рассказал, как он взял шляпу и как прокрался к курам.
После этого он даже не решился посмотреть на папу Ларссона. Ведь от такого горя тот мог снова постареть на глазах.
– Ты очень сердишься? – прошептал он, спрятав нос и глаза в свою шубку. – Я не знал, что они такое надумают с мышеловкой.
Людвиг Четырнадцатый осторожно вытащил из шубки нос и открыл глаза. Нет, это невозможно – папа Ларссон хохотал.
– Ты что, не сердишься? – переспросил Людвиг Четырнадцатый.
– Следовало бы, хи-хи-хи, да, пожалуй, весьма следовало бы, – смеялся папа Ларссон. – Но ты и сам не представляешь, какой ты у нас хитрый! – Он вздохнул. – А всё же нехорошо обманывать своих, – добавил он.
– Я не хотел, – улыбнулся Людвиг Четырнадцатый. – Я только хотел, чтобы Лабан не причинил зла моей лучшей подруге и её родственникам.
– Хорошо сказано, – заметил папа Ларссон. – Но вот мой тебе совет. Не рассказывай Лабану, что это из-за тебя он подцепил на хвост мышеловку. А то, надо полагать, он когда-нибудь тебе весьма напомнит об этом. Да, и вот ещё,
– добавил папа Ларссон, – больше ты не должен играть с Туттой Карлссон. Она и её родственники отнюдь не наша компания.
– Папа, – начал было Людвиг, – Тутта и я...
– ...больше никогда не будете играть вместе, – решительно закончил за него папа Ларссон.
– Ну почему все звери в одном лесу не могут быть друзьями! – глубоко вздохнул Людвиг Четырнадцатый.
– Тоже мне философ! – сказал папа Ларссон. – Подрастёшь – поймёшь. А пока будет так, как я сказал.
Людвиг Четырнадцатый подумал, что он никогда-никогда этого не поймёт. Даже когда постареет. Он понуро вышел из норы и лёг на покрытый мхом камень.
Так он и лежал и думал, как ему жалко всех и самого себя.
Сначала ему не разрешили играть с добрыми зверятами. Потом с ним поссорился Максимилиан. А теперь вот он больше не сможет встретиться и с Туттой Карлссон. «Лучше уж я был бы игрушкой для человеческих детей, – думал Людвиг Четырнадцатый. – Тогда, по крайней мере, я каждый день виделся бы с Туттой Карлссон».
![Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 3. Карлссон, который живет на крыше [Крошка Нильс Карлссон и др.]](/uploads/posts/books/211990/211990.jpg)
