Иван Синельников - Подсолнушек
Обзор книги Иван Синельников - Подсолнушек
Иван Филиппович Синельников
Подсолнушек
Предисловие
Писать для детей очень трудно, но рассказывать о них самих еще труднее.
Автор этой скромной книжки Иван Филиппович Синельников рассказывает о детях так, как рассказывал бы о своих сверстниках сам маленький герой — безыскусственно, просто, даже чуть наивно. Он видит наш современный мир взрослых детскими глазами, восхищается их восхищением, радуется их радостью, удивляется их удивлением.
Его мальчишки: — не заведенные куклы, не посыпанные сахарной пудрой пай-мальчики, не маленькие старички, изрекающие по каждому поводу нравоучительные мысли, а наши обыкновенные советские дети, любопытные, жадные ко всему, что их окружает, подчас озорные. И у каждого свой характер, свое лицо. И в этом подкупающая привлекательная сторона незатейливых рассказов Ивана Синельникова, подчас будто списанных с натуры. Они правдивы, искренни, образны. Образность их — художественные детали, метафоры и сравнения — тоже как будто увидены детскими глазами. Сказать, что «тень летящего самолета скользит по степи, словно тянется за ним на веревке» или что дождевые капли «застучали по крыше как тысячи молоточков», — как это верно и близко детскому восприятию мира. И таких деталей в рассказах И. Синельникова немало. Рассказы прочтут с интересом и дети и взрослые. Детям доступны живость новелл, до предела прозрачный язык, близкие их восприятию переживания маленьких героев, взрослых заинтересует тонкость и непосредственность детских чувств при первом знакомстве с окружающим миром.
Первый робкий рассказ Ивана Синельникова был напечатан в 1946 году в альманахе «Дон». После этого автором написано немало. Но рассказы этого сборника — «Побег», «Заячья шубка», «Лешка-Робинзон», «Щукаренок» и особенно «Подсолнушек» можно считать лучшими из всего им написанного.
Об этих рассказах, прочитанных еще в рукописи, тепло отзывались такой художник, как Валентин Катаев, и наш земляк, тонкий знаток детской души Иван Василенко. Им принадлежит первое доброе слово о Синельникове. И можно только пожелать, чтобы это доброе слово автор оправдал в новых рассказах. Книжка эта только обнадеживающее начало, а за нею должен последовать упорный труд мастера. Пожелаем же Ивану Синельникову доброго пути!
Г. Шолохов-Синявский
Новогодняя ночь
В окно, уцелевшее после артиллерийского обстрела, пробрался лунный луч. Он лег на полу, возле кровати, уперся в стену. Стена точно ожила, и на ней разноцветными искрами переливается иней. Иней — на потолке, карнизах и на давно не топленной железной печке.
Дима лежит на кровати, смотрит на иней, и ему кажется, будто дед-мороз развесил в комнате свои игрушки.
Завтра — Новый год и день рождения Димы. Он вспомнил, как справляли его именины в прошлом году. Большая убранная елка стояла посреди комнаты. Вечером со свертком пришел папа. Он зажег свечи на елке и шутливо потрепал Диму за уши.
— Димка-невидимка! — сказал он. — Расти большой, как эта елка!
А утром Дима нашел под подушкой портфель с учебниками — подарок деда-мороза.
Дима шарит рукой под подушкой и говорит вслух:
— Может, и теперь дед-мороз положил что-нибудь вкусное?
Ему хочется пить, но вода в бидоне замерзла, а водопровод давно не работает.
У другой стены, укрытая поверх одеяла тяжелой маминой шубой, лежит Димина сестренка Света. Она долго плакала, потом уснула.
Откинув одеяло, мальчик садится на кровать, осторожно щупает забинтованную голову. Недавно он вышел на улицу, недалеко разорвался снаряд — осколок ранил его. Мама сделала перевязку, пошла за врачом.
Давно бы ей пора вернуться… Дима прислушивается к гулу орудий. Стреляют наши батареи. Прежде чем сюда долетит звук, на потухшей электрической лампочке вспыхивают зарницы. Кажется, будто лампочка, набравшись сил, хочет загореться, но что-то ей мешает.
…Незаметно наступает утро. В комнату просачивается свет, жиденький, мутный, как застоявшаяся в аквариуме вода. От этого стены и печка выглядят еще холоднее и хочется с головой спрятаться под одеяло. Там теплей, но страшно. И мамы все нет.
Дима напряженно смотрит на дверь. Он даже слышит шаги на лестничной площадке. Наверно, мама… Раньше она ходила быстро, не останавливалась на площадке. Теперь у нее что-то с сердцем. Сейчас она войдет, сядет на стул и, откинувшись на спинку, долго будет сидеть отдыхать с закрытыми глазами. Расстегнет пуговки на шубе, полчаса будет разматывать шарф. Покончив с этим, вздохнет и скажет: «Наверно, скоро помру!.. Все помрем!..»
Сначала Диме было страшно слушать ее, потом привык. Он не верил и не мог себе представить, что не будет ни его самого, ни мамы. Почти все соседи умерли, а он с мамой нет!
В углу что-то по-птичьи пискнуло: ить… вить… ити… вити…
Дима удивился: «Не может быть, чтобы это была мышка!» Давно уже нет ни мышей, ни кошек, ни собак. Ему кажется, что их вообще никогда не было.
На своей раскладушке заворочалась Света и уронила на пол жестяную коробку. В этой коробке она хранила собранную летом коллекцию бабочек, жучков и козявок. Коробка была пуста и лежала раскрытой…
Дима опять услыхал птичий голосок. Он посмотрел на печку и все понял. Это ветер раскачивал печную дверцу, и она взвизгивала: ить… вить…
На стене в облупившейся раме висит большая картина. Диме не хотелось бы на нее смотреть, но глаза сами тянутся к ней. И как не смотреть, когда там нарисованы утка, заяц и большая жирная рыба? Когда на них смотришь, начинает ныть в животе.
Если бы все это было настоящее!..
Вдруг Диме почудилось, будто заяц шевельнул ушами, сел на задние лапки и заговорил:
— Хочешь, я тебе принесу рыбки?
— Конечно, хочу, — сказал Дима.
— Сейчас!
Заяц прыгнул на пол и убежал. На картине остались утка и жирная рыба.
Пока Дима ждал зайца, утка и рыба тоже ожили. Утка улетела, а рыба бултыхнулась в аквариум и ну там нырять и плавать!
— Ага! — закричал Дима. — Попалась!
Дима взял со стола нож, стал подкрадываться к аквариуму. Там он увидел крошечных, вмерзших в лед золотых рыбок. Их окружали маленькие пузырьки воздуха. Откалывая ножом лед, Дима добрался до рыбок и стал их есть.
Ел не разжевывая, не ощущая вкуса. Когда остались две рыбки, Дима положил их на подушку Светланы. С трудом он добрался до кровати и лег.
…Дима метался в бреду. Он видел себя на улице, пустынной и черной. Снег тоже почему-то был черный и совсем не холодный. Дима взял его и руку, и руке стало тепло, как в варежке. Потом к нему подходила Светлана с золотыми рыбками.
Первое, что он увидел, когда очнулся, была печь. В ней горели дрова и пахло чем-то съедобным, вкусным. От этого запаха Диму стошнило. Вот уж чего бы он не хотел, так это есть!
Потом он увидел маму. Она не сидела на стуле с закрытыми глазами и не разматывала шарф. Она что-то жарила на плите. Дима видел на столе каравай пшеничного хлеба, бутылку молока и целую гору еды. Дима даже закрыл глаза: уж не приснилось ли все это?
К нему наклонилась мама:
— Димка-невидимка! — радостно сказала она. — Ты проспал день своего рождения! Сегодня — третье января. Наши прогнали фашистов!
Дима плохо слышал слова матери, как будто ему в уши набилась мыльная пена. Но он улыбнулся. Потом, силясь что-то припомнить, посмотрел на картину. Рыба, утка и заяц по-прежнему были на своих местах. Аквариума не было на подоконнике: наверно, мама отнесла в чулан.
Побег
Тетю вызвали телеграммой, когда скоропостижно умерла Костина мать. Покойницу похоронили, а племянника Катерина Семеновна решила увезти к себе.
Перед отъездом громоздкие вещи тетя распродала, а кое-что помельче стала укладывать в узлы и чемоданы. Костя ко всему оставался безучастным, но когда увидел, что тетя укладывает в чемодан мамины лакированные туфли и голубое шелковое платье, у него выступили слезы.
Тетя удивленно взглянула на мальчика.
— Глупенький, — сказала она, — покойнице теперь ничего не надо, а вещи хорошие. Не оставлять же их тут!
Будь Костя постарше, он бы устроился на работу и никуда не уезжал. Но ему шел только одиннадцатый год, учился он в четвертом классе, а таких на работу не принимают.
Механик гаража, где работала Костина мама, и вахтерша Полина Егоровна тоже советовали Косте уехать.
— Не к чужим едешь, а к родной тете, — сказала Полина Егоровна. — Подрастешь, закончишь школу — вернешься к нам.
На прощание механик, дядя Степа, подарил Косте настоящие шоферские перчатки-краги и книжку Аркадия Гайдара.
Но Косте было не до подарков.
…Комнаты у тети были тесные, низенькие, в сумрачном углу висело много икон. День и ночь перед ними горели лампады. Оттого что комнаты никогда не проветривались, казалось, все здесь: стены, потолок, старинная мебель в белых чехлах и даже пузатый медный самовар — было насквозь пропитано запахом лампадного масла и ладана.
