Александр Дорофеев - Путь самурая, или Человек-волна
Обзор книги Александр Дорофеев - Путь самурая, или Человек-волна
Александр Дорофеев
Путь самурая, или Человек-волна
Сяку Кэн
Когда-то давным-давно божественная пара Идзанаги и Идзанами сотворила Японские острова — четыре больших и девятьсот мелких. В общем, довольно-таки плодовитая пара. Хотя земли в этом мире всё равно почему-то не хватает на всех. Иначе, зачем воевать?
И вот через какое-то время, равное, возможно, одному вдоху и выдоху великой богини Аматэрасу, сияющей в небе, на юге острова Хонсю в долине Ямато, что сыздавна считалась центром Вселенной, родился мальчик.
Это произошло у берегов небольшого пруда, в доме на сваях под черепичной крышей, на рассвете августовского дня поминовения усопших в очередной год Дракона, иначе говоря, в 1520 году по принятому сейчас летоисчислению.
Красное солнце, поднявшись над океаном, выглядывало уже из-за гряды невысоких зелёных холмов, и это было первое, что увидел новорожденный. Может быть, именно потому он не закричал и не заплакал, как все только что явившиеся на этот свет, а глядел молча, словно потрясенный, и, кажется, улыбался.
Говорят, при рождении ребёнка сразу является ангел и шлёпает ладонью по устам, отчего память о прежней жизни пропадает, улетучивается, как утренний туман. Однако в этом случае у ангела, вероятно, рука не поднялась — так улыбался мальчик, глядя на восходящее солнце.
— Ой, какой толстенький, — удивилась его юная, совсем девочка с виду, мама Тосико, приподнявшись с матраца-футона, — Но какой маленький! Как наша кошка Микэшка!
Да, мальчик был едва ли за тридцать сантиметров, то есть немногим более одного сяку.
Его отец, суровый самурай Ясукити, который и дома не снимал с пояса два меча, радостно воскликнул:
— Сын! Какое счастье! Так и назовём его — Сяку! Хорошо звучит! Это сейчас он не выше короткого меча, но, уверен, вырастет ровно в шесть раз! Вот такой будет воин, ростом в кэн, как мой боевой лук, — поднял мальчика над головой. — Похоже, он родился в железной рубашке, наш Сяку Кэн! Кто бы ещё улыбался, появившись на свет в такие дни?
А дни и впрямь были невесёлые — эпоха воюющих провинций, война всех против всех. Она началась сорок два года назад, и конца ей не было видно.
Когда рождается ребёнок, знает ли он уже, чувствует ли, что вокруг него, — мир или война, беды или благоденствие? Или он ещё весь в воспоминаниях о прошлой жизни? Или старается припомнить, что же было между двумя, — прошедшей и новой, в которую только-только вошёл?
Получив так скоро имя Сяку Кэн, мальчик, видно, глубоко задумался, примеряя его к себе так и этак, и вскоре тихо заснул, утомлённый первыми впечатлениями.
А папа Ясукити закопал перед входом в дом родовой послед, которым ребёнок связан с матерью в её утробе. Чем больше топтать над ним землю, тем здоровее вырастет Сяку Кэн.
Семья самурая
Когда маленькому Сяку Кэну подарили два деревянных меча, он уже хорошо знал, кто такие самураи.
Сяку Кэн начинал понимать, что у него в жизни одна дорога, которая называется бусидо, то есть путь воина.
Папа Ясукити давно идёт по этому пути. И дома-то редко бывает в пору войны всех против всех. Только когда привозит рисовый паёк от своего господина князя Фарунаги. Значит, и Сяку Кэн пойдёт следом. Ведь он наследник всего отцовского состояния и верный слуга князя.
— Появиться в этом мире уже счастье, — говаривал папа, поглаживая перевитую шёлковыми тесёмками рукоять длинного меча. — А родиться в семье самурая — счастье вдвойне, потому что ты выше всех прочих — крестьян, ремесленников или купцов, которым даже не позволено носить оружие.
Утром он подзывал Сяку Кэна к гудящему от натяжения тетивы бамбуковому луку, чтобы померить, насколько подрос сын.
— Ты сегодня летал во сне? — строго спрашивал папа. — А как высоко? Знаешь ли, на высоте жить непросто, потому что все на тебя смотрят. Высота самурая — это доблесть и честь. А также три добродетели — верность, чувство долга и храбрость.
Примерно так говорил папа Ясукити и, конечно, следовало доверять его словам.
Сяку Кэн глядел на него с восторгом, как на восходящее солнце.
Когда папа доставал из небольшого дорожного сундучка боевые доспехи, то на глазах превращался в сияющее металлом божество, слегка напоминавшее то ли крылатого майского жука, то ли рогатого дракона. А когда надевал страшную кожаную маску, Сяку Кэн быстро хватал его за руку, пока ещё без перчатки, чтобы убедиться, папа ли это. Может, и вправду какой-то свирепый дух войны. Ладонь была тёплой, но такой твёрдой, как бамбук.
Однако больше всего Сяку Кэн любил наблюдать, как, вернувшись домой, воин разоблачается, — снимает широкополый шлем, чешуйчатые наплечники и нагрудник, становясь прежним папой Ясукити, с выбритой ото лба до макушки головой и загнутой вперёд косичкой.
— Запомни, обладающий лишь грубой силой не достоин звания самурая, — говорил он, ужиная рисом с овощами. — Для самурая нет ничего отвратительней, чем коварные сделки и лживые отношения. Порядочность и справедливость — вот наше знамя.
Папа и без доспехов оставался, конечно, настоящим самураем. А со своими двумя мечами он расставался, только укладываясь спать. Устанавливал их в деревянной узорчатой стойке и шептал что-то — наверное, желал им спокойной ночи.
И сам лежал во сне так тихо, как меч в ножнах. Разве что шевелились глаза под веками.
— Что они видят? — спрашивал Сяку Кэн маму Тосико.
— Наверное, сражения — прошедшие и будущие, — вздыхала мама и рассказывала потихоньку истории из самурайской жизни.
О том, как много веков назад отряды воинов-буси сражались с племенами эдзо на севере и с племенами айнов на юге. Как отбивали нападения пиратов на побережье залива и набеги разбойников, появлявшихся из густых предгорных лесов.
Уходя на бой, говорила мама, воин всегда заверял своего господина: «Служа тебе, готов я расстаться с жизнью. Легче пуха она для меня!»
Слушая о войне Гэмпэй, что шла когда-то между домами Тайра и Минамото, Сяку Кэн сжимал в обеих руках деревянные мечи, представляя, как и он, не страшась смерти, бросается в самую гущу схватки, коля и рубя направо и налево.
Он полюбил великого полководца, иначе говоря, сёгуна, Ёритимо Минамото, основавшего государство самураев. Его военная династия правила почти сто пятьдесят лет. До тех пор, пока новый сильный род Асикага не захватил столицу. Тогда последний сёгун из дома Минамото торжественно совершил самоубийство-харакири, а вместе с ним и ещё восемьсот преданных самураев пронзили себя короткими мечами.
Обосновавшись в столице, воины Асикаги уже давно погрязли в роскоши и безделье. Они позабыли о чести самурая. Изменяли своим князьям, которым клялись в верности, убивали ради наживы. Прежние друзья становились врагами.
Так и началась бесконечная война всех против всех.
Сяку Кэну не нравилось само имя — Асикага. Что-то подлое слышалось в нём. Как будто именно ему принадлежали слова, что рисовая лепёшка важнее цветка сакуры.
Однажды, сильно возбудившись от маминых рассказов, Сяку Кэн дёрнул за хвост кошку Микэшу, вообразив, что это самурай из рода Асикага.
Кошка зашипела, как вода на углях, и стремительно ударила когтями, так что на руке выступили кровавые царапины, а из глаз сами собой брызнули слёзы.
Мама очень разгневалась, — не на кошку, разумеется, а на сына. Сяку Кэн впервые увидел её такой грозной.
— Что это такое?! Неужели мой сынишка плачет? — бушевала она, как маленький и тоненький, но свирепый лесной дух якши, — А вдруг тебе отрубят руку в битве? Или, избегая плена, придётся совершить харакири?! Уж коли ты родился самураем, стыдись этих слёз!
Тогда Сяку Кэн всхлипнул последний раз, и больше никто и никогда не видел, чтобы глаза его хотя бы чуть-чуть увлажнились.
Он знал, что родители заботятся о нём, поэтому и стараются как можно лучше подготовить к суровой взрослой жизни. Родители — ствол дерева, а дети — ветви, которые оберегают и почитают ствол. У каждого хорошего человека есть гири. И не то чтобы слишком тяжёлые. По-японски «гири» — это долг перед родителями.
Сяку Кэн навсегда запомнил рассказы о том, как один мальчик в зимнюю стужу растапливал речной лёд теплом своего тела, чтобы затем поймать для матери рыбу. А другой летними жужжащими ночами спал голым, отвлекая москитов от родителей.
Сяку Кэна будили затемно. Часто оставляли играть в нетопленной комнате и надолго лишали еды. И это не было каким-то наказанием за шалости. Уж так заведено в семье самурая — самая маленькая веточка должна быть терпеливой и выносливой, переносить холод и засуху.
— Сокол не подбирает брошенные зёрна, даже если умирает с голоду, — говорил папа Ясукити. — Так и самурай должен показывать, что сыт, хоть и не ел два дня.
