Наталия Венкстерн - Казак Евстигней
Обзор книги Наталия Венкстерн - Казак Евстигней
Наталия Векстерн
КАЗАК ЕВСТИГНЕЙ
Рассказ из времен пугачевщины
Было беспокойное время. И на площадях больших городов, среди серого люда, и в крестьянских избах, и на постоялых дворах, и в богатых гостиных знатнейших вельмож, и даже в императорском дворце, среди придворных Екатерины беспрерывно велись и тайно и явно тревожные переговоры. Пугачев шел войной на дворян и помещиков. Имя его, произносимое среди богатых людей с ужасом и омерзением, для бедных являлось самой большой и светлой надеждой. Этот отважный, решительный человек появился на востоке России как раз в то время, когда измученные бесправием и жестокостями помещиков крестьяне готовы были встретить с распростертыми объятиями всякого, кто посулил бы им малейшее облегчение невыносимой жизни.
В течение всего XVIII века то там, то здесь в России вспыхивали крестьянские волнения. Побеги крестьян, убийства ими помещиков становились все чаще и чаще. Замученные работой, униженные, предоставленные всецело во власть господ, которым закон давал возможность распоряжаться не только свободой и имуществом, но и самой жизнью своих крепостных крестьян, эти люди разбегались по малозаселенным местам или решались на открытое неповиновение.
Уже под тяжелой рукой Петра I жизнь крестьянина, казалось, достигла предела бесправия. Однако, царствования последовавших за ним царей показали, что еще не пройдены все пути страданий и чаша не выпита до дна. Год за годом помещики и купцы усиливали высасывание из народного труда всего, что было возможно, и накопляли себе богатства. С каждым годом и с каждым новым царствованием государственная казна с возрастающей жадностью поглощала все большее количество денег, требуя от народа еще более напряженного труда. Цари и окружавшая их знать утопали в роскоши.
Императрица Елизавета тысячами раздавала сводных государственных крестьян своим приближенным; вслед за ней Екатерина, путем преступления завладевшая престолом и принужденная заискивать у дворян, являвшихся оплотом ее царствования, еще более усилила власть помещиков над крестьянами, дав им право по личному усмотрению ссылать своих крепостных в Сибирь, разлучать их с детьми, наказывать сажаньем в колодки, палками и плетьми.
Суда и справедливости искать было негде. Чиновники, призванные чинить расправу, даже не входили в рассмотрение крестьянских жалоб.
Откуда было ждать улучшения жизни? Народ был темен, невежествен, в своем безграничном отчаянии он цеплялся за малейшую надежду на счастливую перемену в жизни. Легенда, слух, намек на изменение условий жизни, как искра, воспламеняли воображение и толкали на открытое сопротивление власти. Ярмо было невыносимо, его надо было сбросить с себя во что бы то ни стало или перестать жить.
Так думали и помещичьи крестьяне, и заводские крестьяне, которых на фабриках и заводах государство обременяло работой по 14 часов в сутки и сравнило в бесправии с помещичьими крестьянами; так думали и казаки, у которых Екатерина из года в год и шаг за шагом отнимала их вольности. Так думали башкиры, киргизы и другие народы приуральских и приволжских степей, которые в царствование Екатерины особенно остро почувствовали на своей шее тяжелый гнет завоевателей, отнимавших у них землю, захватывавших в свои руки торговые пути.
Вольное яицкое казачество было подобно пороховому погребу, в котором от малейшей искры может произойти взрыв. В памяти казаков было живо еще недалекое прошлое, когда собирался казацкий круг, когда казаки самолично решали вопросы своей общинной жизни, когда их вольные степи и леса, их чистые многорыбные воды принадлежали только им одним, когда берега родного Яика еще не покрывались государственными заводами, сосущими кровь народную, когда правительство еще не закидывало свой аркан на их шею, когда казак был свободным хозяином своего свободного края.
Правительство, преследующее постоянно только одну цель — обогащение казны и поддержку торговых людей центра империи, отравило, как ядом, недавно еще счастливую жизнь. Затрещали на Яике леса, задымили заводы, появились чиновники, купцы и генералы, которые в роскошных приуральских степях и лесах видели лишь только богатый девственный край, способный обогатить предприимчивого завоевателя. Разогнали войсковой круг, настроили крепостей и над вольными казаками посадили комендантов и офицеров, не желавших считаться с их обычаями и жизнью. Из казаков стали делать тех же крепостных крестьян, и над их спинами так же как и во всей остальной России, засвистели плети и палка.
Если среди крестьян великорусских губерний то и дело вспыхивали восстания, то на вольном Яике они носили непрерывный характер. Захват Приуралья и Поволжья сопровождался с самого начала потоками крови, грабежом и разбоем. Искры ненависти против правительства вскоре разгорелись в великий пожар.
Пугачев, безвестный казак, дерзкий и отважный, принявший на себя имя убитого императора Петра III и пообещавший в своих грамотах всему русскому народу исполнение его заветнейших надежд и желаний, сделался тем флагом, под которым объединилась вся обездоленная крепостная масса. Народное восстание вспыхнуло на Урале, перекинулось на Волгу и вскоре, разрастаясь все больше и больше, стало грозно разливаться по всей стране.
* * *В маленькой казацкой деревушке, лепившейся на крутом берегу Яика, Пугачева ждали давно, слухи о его приближении передавались из уст в уста, наполняя души надеждой на близкие перемены.
Но и здесь, в казацкой деревушке, далеко не было единодушия. Правительство предусмотрительно умело сеять раздор даже в крепко спаянной казацкой семье. С тех пор как вокруг убогих изб воздвигли крепостной вал с высоким деревянным частоколом, с тех пор как в самой просторной и чистой избе поселился комендант — армейский офицер со своими помощниками и писарями, с тех пор как были ввезены пушки для охраны новой крепости от набегов соседних киргизов и башкир, в самой казацкой среде произошел раскол. Наиболее зажиточная часть казачества, обласканная комендантом, купленная наградами и званиями атаманов и старшин, определенно стала на сторону «законных» хозяев края. Войсковые же казаки продолжали держать себя независимо и кипели к своим изменникам еще большей ненавистью, чем к пришлым представителям петербургского правительства.
Слухи о приближении Пугачева обостряли и без того напряженные отношения. Старшинские казаки и войсковые казаки следили и опасались друг друга. Казалось, в ожидании надвигающихся событий каждый старался отдать себе отчет в том, кто из окружающих является врагом или другом. И невозможно было среди этого всеобщего напряженного состояния не примкнуть решительно к тому или другому лагерю.
Один только был во всей крепости казак Евстигней, о котором решительно нельзя было сказать, на чьей он стороне. Это был маленький мужичок, с реденькой, уже начинавшей седеть, бородой. Издавна его земляки привыкли смотреть на него, как на забавника, болтуна и пустого малого. Характер у него был беспокойный; он вечно куда-то торопился, говорил много и без толку и так привык к положению всеобщего посмешища, что приобрел привычку всех смешить своими шутками, нелепыми движениями, даже своими, вечно преследующими его, неудачами. Физически он был очень слаб и, может быть, именно благодаря этому чрезвычайно робок. Казалось, целью Евстигнея является лишь одно — жить со всеми в ладу, ни с кем не спорить, угождать всем от мала до велика и тем самым избавить себя от недоброжелательства сильных и опасных людей. Казаки презирали Евстигнея и считали его дураком.
Когда-то Евстигнеева семья была одной из самых зажиточных в деревне, но несколько лет тому назад братья его, здоровые и сильные молодцы, были замешаны в мятеже казаков против правительства.
Мятеж этот заключался в том, что казаки не согласились послать отряд из своей среды для поимки бежавших из России калмыков. Присланный из Оренбурга для расследования дела генерал Траубенберг главных зачинщиков отказа наказал плетьми, обрил им бороды и под конвоем отослал в Оренбург на регулярную службу. Среди наказанных были и братья Евстигнея.
С этого часа как-будто все обернулось против семьи. Вместе с казацкой вольностью исчезли достаток и прежнее согласие. Начальство косилось на отца и брата бунтовщиков. Налоги и непосильные работы подорвали налаженное хозяйство. В доме не хватало рабочих рук. Евстигней еще с детства был слаб здоровьем, а тут, когда забрали в солдаты младших братьев, отец не мог без раздражения смотреть на его неловкие попытки заменить их. Он не мог вспоминать без горечи своих высоких сильных молодцов, которые теперь по жестокому приговору начальства вдали от него несли постылую царскую службу.
