Ирина Бабич - Манук
Обзор книги Ирина Бабич - Манук
Ирина Бабич
Манук
РАЗГОВОР В БОЛЬНИЦЕ
— Тина, иди спать. Иди спать, девочка, и не волнуйся. Ты же знаешь: переломы срастаются и царапины заживают.
— Царапины, да? Ну? папка…
— Тина, я тебе уже объяснял: у дрессировщика бывают только переломы, ушибы и царапины.
— Всё равно, у тебя раны!
— Тина, я сгораю от стыда! Раны бывают огнестрельные и ножевые. Нечего наговаривать на бедного бегемота!
— Бедный! Ничего себе — бедный. Там весь цирк…
— Тина, иди сюда! Сейчас же! Сядь и смотри мне в глаза. Что весь цирк? Его обижают, да? Ругают? Дразнят? Ну, что ты молчишь!
— Так тебя же перекричать нельзя. Ляг, а то я доктора позову. Никто его не трогает, твоего бандита.
— Тина!!!
— Папка, ну я же в шутку! Нет, правда, никто и не подходит к клетке.
— Как — не подходит? А Василь?
— Из чужих никто не подходит. А Василь и клетку моет, и воду в бассейне меняет, и еду заносит. Па, ну что ты, как маленький…
— А с капусты верхние грязные листья снимает? И свёклу моет? Тиночка, я ведь просил, не сиди, детка, в палате, у меня всё хорошо, будь там, в цирке, около Манука. Он ни в чём не виноват. Скажи, он плохо ест? Ну, скажи правду, я ведь чувствую.
— Да ест он, ест! Вот наказание… Сначала не ел, а теперь ест. И орать перестал.
— Ах, так он орал? Метался по клетке и орал, а в воду не лез, да? А ты мне не говорила. Ну, не огорчайся, я и сам знал, что он мучается. Я прикрикну на него только, и то он потом орёт и не лезет в воду. Знаешь, как я его в Харькове уговаривал: «Ну, Манук, ну, дружище, не сердись, с кем не бывает». Всё равно орал. Нервный! А тут такая история… Ты запомни, Тиночка: во всём виноват я. Не веришь? Ну, давай разберёмся…
АФИША НА СТЕНЕ
Рано-рано утром, когда солнце ещё не вынырнуло из-за гор, по улицам маленького приморского городка важно шествовал… бегемот. Светло-серый, с розоватыми горлом и брюхом, он выглядел очень холёным, его большие глаза, посаженные глубоко в бугорки-бинокли, добродушно и разумно поглядывали вокруг. Рядом с ним шагали двое мужчин и заспанная девочка лет одиннадцати, с длинными чёрными косами.
— Видишь, Тина, — говорил мужчина с маленьким стеком в руках, — Манук идёт совсем спокойно. На машине он бы волновался. А сейчас его не трясёт и не качает, и вообще он знает: раз под ногами твёрдая почва — значит, близок бассейн.
— А почему ты Шамана отправил машиной? — спросила девочка и зевнула. — Ой, как спать хочется! Разве Шаман не устал в дороге?
— Сравнила! — сказал второй мужчина, у которого в руках был тщательно свёрнутый длинный кнут. — Орла с крысой! Шаману верить нельзя!
— Василь тысячу раз прав! — сказал мужчина со стеком. — Шаман — чиновник и бюрократ. Не понравится ему на улице что-нибудь упрётся, и тогда хоть танк вызывай. А Манук — светлая личность! Ну, чего ты хохочешь, Тина! Мы с Мануком очень тобой недовольны.
— Цирк! — внезапно провозгласил Василь и показал кнутом вперёд. — Вон купол виднеется. Сколько мы шагаем, Петрос Георгиевич?
— Сорок минут — и без единой задержки. Начальник вокзала говорил, что от них до цирка — три километра. Для Манука — это просто крейсерская скорость. Умница, Манули, такой мальчишка хороший! Тина, ты опять смеёшься?
Круглое брезентовое здание цирка-шапито[1] раскинулось у самого подножья невысоких, курчавых от зелени гор — как раз там, где заканчивались недлинные улицы городка. Впрочем, сейчас, во время отпускного сезона, это был шумный большой курорт. Городок тесно обступили палаточные лагери, на каждом углу под полотняными зонтами разместились столики кафе и закусочных, а на одной из окраинных площадей разбил свои лёгкие сооружения летний цирк. В тот день, о котором идёт речь, сюда прибыл аттракцион знаменитого дрессировщика Петроса Петрося-на «Экзотические животные на манеже», и на заднем дворе цирка вовсю кипела разгрузка.
Ах, какая жалость, что все городские мальчишки досматривали в это время последние, самые сладкие сны! Иначе они бы увидели, как из автобусов и грузовиков с яркой надписью «Цирк» выгружают клетки с животными. И с какими! За переплетением железных прутьев можно было разглядеть то огромных жёлто-красно-синих попугаев, то вытянувшегося, как бревно, мрачного крокодила, то скалящих зубы шимпанзе. Из особого грузовика — вроде тех, в которых возят овец и бычков, — цокая копытцами по деревянным кладочкам, вышла чёрно-белая зебра, а за ней — голубоватая антилопа с закрученными в штопор рожками; двое рабочих, ловко уворачиваясь от оскаленных зебриных зубов, перегнали эту парочку в небольшой загон, разделённый на стойла. В дальнем углу двора за туго натянутым канатом, на котором висела табличка «Опасно! Звери!» стояли две просторные низкие клетки без крыш, зато с плотным деревянным полом и очень толстой решёткой, сделанной из цельных рельсин. В каждой был огромный железный бассейн, наполненный водой, куда вели устойчивые деревянные ступени. Из одного бассейна торчали над водой, как перископы, две широкие ноздри — там отдыхал прибывший сюда на машине Шаман. А ко второму, семеня от нетерпения, приближался Манук: его сопровождали Василь и Тина, а Петрос Георгиевич шёл впереди и громко говорил:
— Товарищи, разойдитесь! Дайте дорогу! Мы очень устали и хотим в воду!
Манук действительно рвался в бассейн. От волнения его горло стало совсем красным, маленькие уши он прижал, нос сморщил, а из плотно закрытой пасти доносился мерный рокот: будто в железном ведре перекатывались увесистые булыжники. Но дисциплина есть дисциплина: Манук не помчался к бассейну, сокрушая всё на своём пути, как это делают юные купальщики на пляже, а важно переступил через приспущенный канат, вошёл в широко распахнутую дверцу клетки, поднялся по ступенькам и сразу же ушёл под воду. Вы, наверное, думаете, что при этом всех, кто стоял рядом, окатило брызгами с головы до ног? Ничуть не бывало! Бегемоты умеют нырять совершенно бесшумно.
— Василь, — сказал Петрос Георгиевич, — натяни над бегемотами тент. А я пойду к обезьянам: что-то Зита, по-моему, нервничает… Ну, чего тебе, Тина?
— Я есть хочу, — пробормотала девочка. — И спать.
— Потерпи, — строго сказал отец. — Прежде всего надо устроить животных. Иди к главному входу — тут, видишь, какая кутерьма. Я скоро освобожусь!
Тина отправилась к главному входу. Но через несколько минут она снова появилась на заднем дворе, разыскала Петроса Георгиевича у клетки с шимпанзе и осторожно тронула его за руку:
— Пап! Папка, не сердись, я только хотела сказать: там висит афиша…
— Какая афиша? Ну, чего ты мне морочишь голову?
— Наша, то есть твоя! И там написано — завтра!
— Что — завтра? Зита, тише, тише, маленькая. Да говори же, Тина!
— Первое выступление — завтра! А ты говорил — в субботу! Ты говорил — звери должны отдохнуть с дороги, особенно бегемоты…
— Что за чёрт! Завтра — на манеж? Это какая-то ошибка! Тётя Маруся, милая, займитесь Тату и Зитой, они от всего этого бедлама в истерике. Ну и порядочки! Идём, Тина, нам надо разыскать директора!
РАССКАЗЫВАЕТ ТИНА
По-моему, самое главное счастье — это жить вместе с родителями. Конечно, я очень люблю бабушку и дедушку, но это — совсем не то…
До второго класса я дома не жила, а лежала в гипсе в специальном санатории под Одессой, потому что у меня был костный туберкулёз. Когда я выздоровела, бабушка забрала меня к себе на Винничину, в Погребище — это такой маленький городок. Там есть красивая река, и парк, и памятник Неизвестному солдату с вечным огнём, и новая школа, а у бабушки с дедушкой — свой дом и сад. Дом просторный, у меня даже отдельная комната была, а фрукты в саду такие, что весь город ходил смотреть — дед у нас агроном, только он уже на пенсии. Но лучше бы я всё-таки жила с мамой и папой…
Мои родители — цирковые артисты: папа — дрессировщик зверей, а мама — его помощница. В санатории мне все ребята завидовали, потому что, когда лежишь на одном месте, всё время мечтаешь о разных поездках и городах. А мои папа и мама ездят из цирка в цирк, из города в город, и все знали, что я, как только выздоровею, буду ездить с ними. Но бабушка меня сразу забрала к себе и долго не отпускала. Я и папин-то аттракцион только два раза видела: в Москве на зимних каникулах и в Киеве… Зато теперь всё переменилось…
Я тогда первая услышала — стучат. Ночь на дворе, а к нам стучат. Дед спрашивает:
— А чья это там душа просится?
А из-за двери папка как закричит:
— Это я! Я, отец! Открывай!
Что тут поднялось! Папа вошёл — и сразу меня на руки. Вообще-то он целоваться и обниматься не любит. Строгий! А тут целует, кружит! И поёт: а у нас квартира, квартира! Долой гостиницы, долой хозяек! И Тинка будет жить в Москве!
