Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход
Обзор книги Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход
Владимир Саксонов
Повесть о юнгах
Дальний поход
Повесть о юнгах
Мы первую любовь узнаем позже,
Чем первое ранение в бою.
(Из стихов моего друга Вадика Василевского)I
Я слышу, как шумят сосны, — значит, проснулся. Крепко зажмуриваю глаза, пытаясь опять провалиться в мягкий, теплый сон, и ничего не могу поделать — жду: вот-вот заорет дневальный.
Сосны шумят и шумят. При сильных порывах ветра они словно тесней обступают палатку, потом отходят. Если с головой укрыться шинелью, их невнятный гул стихает…
— Подъем!
Ветер, торжествуя, гудит в соснах, совсем рядом скрипят их стволы, и теперь уж мне кажется, что я слышал это всю ночь.
И всю ночь видел во сне валун, похожий на тушу бегемота. Не думал я, что он такой большой, когда из-под земли выпер кусок его спины — холодный, гладкий, со следами от кирки. А потом… Хоть бы он треснул!..
Глаза не открываю: такое чувство, что, если открою, сразу станет холодней. А зачем открывать? В палатке темно, тихо. До третьей команды вставать никто не собирается.
Правда, Железнов поднимется раньше всех. Это парень, который спит в правом дальнем углу. Его фамилию я запомнил еще на Большой земле, во время переклички, и, наверное, потому, что у него такое…
— Выходи на физзарядку!
…такое лицо: все в оспинах, а подбородок тяжелый, тянет книзу. Смотрит Железнов всегда исподлобья.
Поспать бы… Пусть этот валун мне только снится. А то ведь он существует на самом деле — лежит, бегемотина, и ждет нас. На его спину наткнулся, конечно, я. Мне везет! Но потом и Железнов, копавший шагах в десяти от меня, бросил кирку и буркнул: «Тут тоже…»
Мы еще не знали, что стоим на одном и том же валуне. У меня, правда, шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, когда Сахаров — а он копался у самого края котлована — крикнул: «Желающие изучать историю, ко мне! Ледниковый период… А я не нанимался», и стал колупать киркой совсем в другом месте.
…Вот теперь я засыпаю, да как! Сутки мог бы проспать.
— Приготовиться на завтрак!
Это и есть третья команда. Вокруг закопошились. А Железнов уже возвращается — ходил, значит, умываться. Он в нашей палатке один такой: по утрам умывается, а спит раздетый.
— Закаляется, — насмешливо шепчет мой сосед и высказывается вслух: — Нет уж, на Соловках спать надо во всем аттестате!
Сосед — Сахаров. Он закуривает — самокрутка лежит у него под подушкой с вечера. — и я вижу одну сторону его тонкого носа, щеку, настороженно расширенный глаз. Фамилия сладкая, а парень злой. И глаз у него такой же.
Надо вставать… И думать не о валуне, а про что-нибудь приятное. Например, про завтрак.
Вчера перед отбоем я сделал из своей «гражданской» рубашки новые портянки. Тоже приятно. Вот они, под матрацем, тепленькие! Трех пар носков, которые мне дали в Архангельском полуэкипаже, уже нет. Не думал, что они рвутся так быстро…
— Выходи строиться!
Сахаров чертыхается. Я догадываюсь почему: шнурки кожаные, от сырости разбухают и не продеваются. У всех так. Но все молчат, а Сахаров молчать не может.
— Служба, — говорит он, — для нормального человека состояние ненормальное.
— Сидел бы дома, — тихо огрызается кто-то в темноте палатки.
Сахаров поднимает голову:
— А ты там сиди… таракан!
Строиться выходим на дорогу — целая рота заспанных юнцов в черных помятых шинелях и бескозырках без ленточек. Флотские ремни и ленточки нам еще не дали.
Неуверенно светает.
Впереди, справа, вспыхивает карманный фонарик — политрук начинает читать сводку Информбюро:
— «В течение двадцатого сентября наши войска вели ожесточенные оборонительные бои…»
…На поляне, неподалеку от дороги, врыты в землю наскоро сбитые столы и скамейки.
Садимся по десять человек за стол. Девять пар глаз следят, как бачковой делит хлеб, масло и сахар. У меня бы, наверное, руки задрожали, будь я на его месте. А Сахаров даже глазом не моргнет. Ловко у него получается: делит вроде поровну, а если сравнить, то моя порция — я сижу ка другом конце скамейки — вдвое тоньше, чем у него!
Напротив меня — Железнов. У него горбушка такая же, как моя. Тот, кто поближе к бачковому, — тот и выгадывает… И все молчат.
Я поднимаю глаза — Железнов смотрит на меня в упор:
— У тебя компас есть?
— Чего-о?
— Ну, компас. Обыкновенный…
Я только плечами пожимаю. Но, когда он прячет половину своей горбушки в карман шинели, теряюсь окончательно: неужели наелся?
Потом догадываюсь: Железнов хочет продлить удовольствие. Вот выдержка у человека! Я бы сейчас смог проглотить таких горбушек… сколько? Но об этом тоже лучше не думать и, пока не подняли, прихлебывать хотя бы пустой чай — горячий, пахнущий дымом…
— Встать, выходи строиться!
Опять встаю в строй. Опять голову направо, прямо… Поворот. Первый, тяжелый, как вздох, шаг роты.
Идем.
Метрах в двадцати от дороги лес начинает спускаться к озеру и заметно редеет. Затоптанная трава и щепки покрыты инеем. Если провести по щепкам ботинком, сразу можно увидеть, что они свежие…
Да, когда начали рыть котлованы для кубриков — так здесь называют землянки, — я сначала обрадовался: думал, копать полегче, чем таскать тяжелые стволы сосен. Зря я так думал. Земля мерзлая, твердая. Ее лопатой не возьмешь. Надо киркой.
А что кирка? Стоим вот и смотрим на валун — чем его возьмешь?
Мутный, зябкий рассвет сочится сквозь ветви сосен. Сосны шумят.
Стоим, греем руки в карманах и смотрим на холодную, неподвижную тушу, занявшую половину котлована.
Последние два дня всей сменой — двадцать пять человек — мы долбили вокруг этого валуна кирками. Обкопали его, выровняли землю. Теперь старшина (новый какой-то, они у нас часто меняются) послал за канатом… Разве такую бегемотину вытащишь?
— Ра-а-аз, два-а, взяли! Еще ра-аз, взяли!..
Что-то развеселились вокруг… Согрелись, наверное.
— Ра-аз, два-а, взяли!
— Пупок не надорви, — советует Сахаров.
Я опять в дураках: тяну, когда все уже только делают вид, что стараются.
Стараться, конечно, незачем. Это и старшина понимает.
— Отставить, — говорит он.
И задумчиво трет щеку — словно решает, побриться ему или нет.
Канат соскальзывает с гладких боков валуна.
Мы разбредаемся.
— Надо в другом месте копать, — вздыхает маленький лупоглазый юнга.
— Прыткий какой! — говорит Сахаров.
У «прыткого» шинель до пяток, а бескозырка держится на оттопыренных ушах. И сползает на нос.
— Я такую войну в детдоме видел. — Железнов приседает на корточки, берет два небольших камня и стучит ими друг о друга. — Противотанковые рвы копали. Там хоть фронтом пахло. А тут…
— Искру высекаешь? — спрашивает Сахаров.
— Знал бы — в воспитанники подался, — бурчит Железнов. — На корабль.
— А ну, воинство, — говорит вдруг старшина, — тащи сухостой! Да побольше… Живо!
Минут через пять валун со всех сторон обложен кострами. А мы сидим на корточках с той стороны, где не дымно, греем ладони и блаженно жмуримся. Ветер утих. Ели и сосны стоят молчаливо. Облака, отражаясь в озере, похожи на рыхлый, тающий снег. И начинает казаться, будто все это не настоящее, — со мной последнее время так часто бывает…
В прошлом году я отдыхал в пионерском лагере на Оке и сейчас очень ясно вижу, как на утренней линейке под дробь барабанных палочек, вздрагивая, поднимается по мачте флаг. И то, что я уже вспоминаю, мне до сих пор все-таки намного ближе, понятнее, чем строй роты, гул соловецкого леса и темные палатки, в которых мы спим, не раздеваясь. Только год назад я носил пионерский галстук, а теперь на мне черная шинель, я — юнга Военно-Морского Флота, а точнее говоря, пока просто рабочая единица на строительстве школы юнг — четверть лошадиной силы. Именно четверть. Вчера Сахаров перед отбоем рассказывал: в соседней роте не вывезли из леса большую сосну, и старшина роты просил для этого лошадь. «Что, нет лошади? Ну, тогда двоих краснофлотцев. Ушли в учебный отряд? Вот черт! Так дайте хоть четверых юнг!..»
— В соседней роте оба. Я сам их видел… — долетает до меня разговор.
— Прямо с фронта?
— Из партизанского отряда, понял? У одного орден Красной Звезды, у другого — Красного Знамени.
— А теперь тоже юнги…
— Это я понимаю, — говорит Железнов. — Повоевали — можно и учиться.
…Если бы не Валька Заяц, я бы никогда сюда не попал.
Я ведь мечтал стать летчиком. А про набор в эту школу узнал Валька — мы как раз вместе окончили седьмой. Расписывал: «Учиться будем в Архангельске и после практики на кораблях — в действующий флот. Точно тебе говорю!
