Михаил Львовский - «В моей смерти прошу винить Клаву К.»
Обзор книги Михаил Львовский - «В моей смерти прошу винить Клаву К.»
В книгу «Сигнал надежды» вошли повести и киноповести, посвященные разнообразным проблемам подрастающего поколения. Это вопросы нравственного и эстетического воспитания. Герои повестей заняты поисками места в жизни, стремлением понять себя, определить отношения с товарищами, учителями, родителями; они переживают первые радости и горести жизни, первую любовь. Три повести автора сложились в трилогию: «Я вас любил», «Точка, точка, запятая…», «Это мы не проходили». Фильмы, поставленные по этим повестям, отмечены призами на всесоюзных и международных фестивалях, премиями ЦК ВЛКСМ. В сборник вошли две повести из трилогии. Киноповесть «Сигнал надежды» («Сестра милосердия») на Всесоюзном конкурсе на лучший сценарий, проводившемся в ознаменование шестидесятилетия ВЛКСМ, получила главную премию.
1976 ru LT Nemo FB Editor v2.0 24.03.2010 3C1F4643-6176-4BB1-9E54-45EAFDAB3093 1.0 М. Львовский Сигнал надежды Детская литература Москва 1980Михаил Григорьевич Львовский
(1919–1994)
«В моей смерти прошу винить Клаву К.»
Не бывает любви несчастной.
Может быть она
Горькой,
Трудной,
Безответной
И безрассудной,
Может быть —
Смертельно опасной,
Но несчастной
Любовь
Не бывает,
Даже если она
Убивает.
Тот, кто этого не усвоит,
И несчастной любви не стоит!..
Глава I
Я влюбился в Клаву Климкову, когда мне было четыре года. Это случилось в понедельник. В первый раз детей сдают на пятидневку в детский сад именно в этот тяжёлый день. Мы шли по улице. Папа размахивал синим мешком с моими вещами, на котором крупными буквами было написано «Серёжа Лавров», а мама всё время раскрывала огромную сумку, висевшую у неё на плече и вытаскивала оттуда замусоленную бумажку.
— Майки две?
— Две!
На папе были узкие, «в облипочку» джинсы, самый «писк» по тем временам.
— Трусы? — с замирающим сердцем спросила мама.
Мой отец закудахтал.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Ты становишься похожей на глупую наседку и делаешь из нас банальных «женатиков».
Они были очень молоды тогда, мои родители.
— Там заведующая — тигрица. Чего-нибудь не хватит, опять не примут, как в прошлый раз.
— В прошлый раз ты забыла справку об отсутствии инфекционных заболеваний, растяпа.
— Купи мне мороженое, — жалобно попросила мама. — Может быть, оно меня успокоит.
Папа подошёл к ларьку и вернулся с брикетиком, который держал двумя пальцами так, словно это был не сливочный пломбир, а дождевой червяк.
— На, истеричка!
— Как ты думаешь, Серёжка будет реветь? — спросила мама, облизывая мороженое.
— Поревёт и перестанет. Как все нормальные дети.
— На целых пять дней! — Мама дала мне лизнуть мороженое. — Серёженька, ты хочешь в детский сад?
— Хочу! — храбро сказал я.
— Старик, а плакать не будешь? — спросил меня папа.
— Буду, — ответил я и, когда мы оказались в небольшой комнате, увешанной детскими рисунками и всевозможными объявлениями, разъяснявшими родителям их права и обязанности, честно выполнил своё обещание.
Я орал благим матом, валялся по полу и дрыгал ногами. Я терзал детсадовскую панаму, которую пытались на меня напялить. Растерянные нянечки и воспитательницы, поначалу хлопотавшие вокруг меня, приговаривая: «Серёженька умный мальчик, Серёженька плакать не будет», отступились, когда я начал кусаться.
Мама рыдала, прислонившись к папиному плечу.
— Я этого не вынесу, — всхлипывала она, — это выше моих сил…
Действительно, мамино сердце должно было разрываться от жалости, потому что я схватил её за ногу двумя руками и прижался к ней мокрой щекой.
Папа стоял с каменным лицом.
— Твоё порочное воспитание! — сказал он и попытался отодрать меня от маминой ноги.
Тогда я схватил за ногу папу. Сначала я орал «мамочка», а теперь «папочка».
У папы тоже глаза наполнились слезами.
«Тигрица», заведующая детским садом, сидела за письменным столом и спокойно пила чаи вприкуску из детской кружки с цветочками.
— Ничего не выйдет, — сказала она. — Придётся звать Клаву Климкову.
— Клава Климкова! — сразу же послышалось за дверью.
— Климкова Клавочка! — прозвучало где-то за окном, в которое заглядывали ветки каштана с пожелтевшими листьями. — Иди сюда, Клава. Тут опять один мальчик плачет.
Я уже начал хрипеть, когда дверь приоткрылась и в комнату заглянула девочка. Ей тоже было года четыре. Она смотрела на меня с любопытством из-за приоткрытой двери. Я примолк.
— Бегите! — сказала «тигрица» моим родителям.
— Но я не могу так… — начала было мама.
— Через десять минут заглянете через забор и успокоитесь, — ответила заведующая.
Папа уволок маму. Я завизжал.
Клава вошла в комнату. Она была красавица. Её большие чёрные глаза и длинные ресницы с той самой минуты снились мне всю жизнь.
— Чего ревёшь? — спросила меня Клава, и я мгновенно перестал плакать. — Пойдём во двор. Сейчас мы там будем жёлуди собирать.
— Зачем? — спросил я.
— Надо, — ответила Клава и взяла меня за руку. — Его как зовут? — деловито осведомилась она у «тигрицы», нахлобучивая на меня детсадовскую панаму.
— Серёжа, — с отвращением произнесла моё имя заведующая.
— Пошли, Серёжа, — сказала девочка.
И я пошёл за ней. Она вела меня за руку по длинному коридору. Вдоль его стен на полках стояло множество игрушек, сделанных из желудей и спичек. Лошадки, собачки, зайчики. Здесь были даже бусы из желудей, висевшие на гвоздях.
Игрушки мне очень понравились. Но больше всего мне нравилось идти с Клавой. Чтобы Клава поняла это, я стал раскачивать ту руку, за которую она меня держала. Я думал, что это ей доставит удовольствие. Но Клава посмотрела на меня осуждающе и отняла руку. Я хотел было опять заплакать, но сдержался.
Двор детского сада был очень большой. Площадка с разноцветными качалками, грибочками и ямой с песком, а за нею парк, похожий на дремучий лес. Я сразу заметил папу и маму, которые смотрели на нас с Клавой сквозь решётку забора.
— Скорее, а то опоздаем, — сказала Клава и побежала в сторону парка.
Я еле поспевал за нею. А по ту сторону забора бежали мои папа и мама.
— Коля Свиридов собрал уже пять желудей! — объявила воспитательница, оторвавшись от книги, которую она читала, сидя на пеньке. — Осталось десять минут. Кто через десять минут соберёт больше всех желудей, тот и будет победителем.
Я огляделся. По траве между деревьев ползали малыши. Многие из них ещё не умели считать и поэтому часто отрывали воспитательницу от книги.
— Елена Григорьевна, сколько у меня?
— Раз, два, три, четыре, — чётко выговаривала Елена Григорьевна, перебирая жёлуди на грязной ребячьей ладошке. — Видишь? Че-ты-ре! Повтори, сколько у тебя желудей?
Уже тогда я умел считать до десяти, но у меня не было ни одного жёлудя. А Клава, ползающая под развесистым дубом, показала мне три пальца. И вдруг я увидел сразу два жёлудя. Подобрав их, я помчался к Клаве.
— Возьми, — сказал я.
— Зачем? — удивилась Клава.
— Бери, не бойся, — настаивал я. — У тебя будет пять.
Но огромные Клавины глаза неожиданно сузились.
— Иди отсюда, — сказала она, — а то сейчас как дам вот этой корягой по голове!
Никакой логики в её поведении не было и в те далёкие времена.
Я полз по дну оврага с двумя несчастными желудями в кулаке, когда услышал мамины всхлипывания за решёткой забора.
— Рита, это глупо! — утешал маму папа.
— Он про нас забыл мгновенно. Как будто мы и не существовали вовсе, — не успокаивалась мама. — Павлик, мы ему теперь совсем не нужны. Он, наверное, нас не узнает, когда мы за ним придём.
— Пошли отсюда. Мне надоел этот обезьянник. На работу опаздываем.
— Подожди. Интересно же.
Продолжая всхлипывать, мама попыталась допрыгнуть до дубовой ветки, покачивающейся над тротуаром.
А папа зашептал сквозь решётку забора:
— Серёжа, Серёжа!
Я оглянулся. Папа пальцем показал на что-то желтевшее на краю оврага.
