Сельма Лагерлёф - Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции
— Ума не приложу, что он за птица, — спокойно ответил Осбьёрн. — По мне, пусть думают другие. А мне бы только хорошенько заплатили за него, и ладно! Скажи-ка лучше, Клемент, как по-твоему, сколько мне даст за него господин Доктор из Скансена?
Клемент долго не отвечал. На него напал ужасный страх. Ему вдруг представилось как наяву, будто матушка стоит рядом и внушает ему, совсем крохе, чтобы он всегда был добр к малому народцу.
— Не знаю, Осбьёрн, сколько тебе заплатит господин Доктор из Скансена, — произнес он наконец. — Но если ты отдашь малыша мне, я заплачу тебе двадцать крон.
Услыхав про такие большие деньги, Осбьёрн в изумлении поглядел на музыканта. Клемент, верно, думает, что малыш обладает какой-то тайной властью и может ему пригодиться, решил он. А неизвестно еще, припишет ли малышу волшебную силу господин Доктор и даст ли за него такую дорогую цену… И рыбак пошел на сделку с Клементом.
Музыкант сунул покупку в свой широкий карман, вернулся в Скансен и вошел в одну из пастушьих хижин, привезенных с летнего пастбища. Там не было ни посетителей, ни караульных. Закрыв за собой дверь, старик вытащил из кармана домового и осторожно положил его на лавку. Малыш был все еще связан, во рту у него торчал кляп.
— Послушай-ка, что я скажу! — начал старик. — Я знаю, такие, как ты, не любят попадаться людям на глаза и не хотят, чтобы совали нос в их дела. Потому-то я и думаю отпустить тебя на волю. Но взамен ты должен дать мне клятву остаться в здешнем парке, пока я не позволю тебе уйти отсюда. Коли согласен, кивни три раза!
Клемент выжидающе глянул на домового, но тот лежал неподвижно и безучастно.
— Тебе здесь будет не худо, — продолжал Клемент. — Я стану кормить тебя каждый день; ты найдешь здесь чем заняться, и время не будет тянуться. Только не уходи в другое место без моего на то позволения. Давай уговоримся о тайном знаке! Пока я буду выставлять тебе еду в белой плошке, ты остаешься в Скансене, а как выставлю еду в голубой, можешь уходить.
Старик снова замолчал, ожидая, что домовой кивнет ему три раза, но тот не шевелился.
— Раз так, — молвил Клемент, — делать нечего, придется показать тебя здешнему хозяину. Тебя посадят в стеклянный шкаф, и все жители большого города Стокгольма сбегутся поглазеть на тебя.
Слова старика, как видно, испугали домового; лишь только Клемент замолчал, он тут же подал ему знак, что согласен.
— Вот и ладно! — обрадовался Клемент, вытащил перочинный нож и перерезал парусиновую нитку, связывающую руки домового. Затем он быстро пошел к двери.
Прежде всего мальчик мигом развязал нитку, стягивавшую лодыжки, и вытащил кляп изо рта. Когда же он наконец повернулся к Клементу Ларссону, чтобы поблагодарить его, тот уже исчез.
* * *Не успел Клемент отойти от своей хижины, как встретил красивого осанистого пожилого господина; он, как видно, направлялся к расположенному неподалеку холму, с которого открывался прекрасный вид на Стокгольм. Клемент не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь видел этого статного господина. Но тот, должно быть, обратил внимание на Клемента, когда он играл на скрипке. Господин остановился и заговорил с ним.
— Здравствуй, Клемент! — поздоровался он. — Как поживаешь? Уж не захворал ли ты? Ты заметно похудел в последнее время.
От старого господина веяло такой добротой, что Клемент набрался храбрости и рассказал, как тяжко ему здесь и как он тоскует по дому.
— Что ты говоришь? — удивился статный пожилой господин. — Ты тоскуешь по дому здесь, в Стокгольме? Это просто невозможно.
Казалось, пожилой господин был оскорблен в своих самых лучших чувствах. Но вспомнив, что перед ним — всего лишь невежественный старик из Хельсингланда, он снова стал приветлив.
— Ты, верно, никогда и не слыхивал о том, как возник город Стокгольм, Клемент? А если бы знал, то понял бы, что твое желание уехать отсюда — просто блажь. Пойдем сядем вон на ту скамейку, я расскажу тебе немного про Стокгольм.
Несколько минут осанистый пожилой господин молча смотрел на Стокгольм, который во всем своем великолепии простирался перед ним. Упоенный красотой здешних мест, он несколько раз глубоко вздохнул, а потом повернулся к музыканту.
— Смотри, Клемент! — сказал он и начал чертить тростью на песчаной дорожке небольшую географическую карту. — Это — Упланд; вот тут из этой провинции выдвигается на юг мыс, изрезанный множеством заливов и бухт. А здесь из Сёрмланда навстречу ему выступает, но уже на север, другой мыс, который также разделен множеством бухт и заливов. На западе лежит озеро, все заполненное многочисленными островками. Это — Меларен. Здесь же с востока текут другие воды, которые едва могут протиснуться между островами и шхерами. Это — Балтийское море. Там же, Клемент, где Упланд встречается с Сёрмландом, а Меларен — с Балтийским морем, протекает коротенькая речка. Четыре небольших скалистых островка разделяют речку на множество рукавов — водяных протоков. Один из них называется Норстрём, что значит Северный, но прежде его величали Стоксунд — Бревенчатый пролив.
Вот эти-то скалистые, поросшие чернолесьем островки сначала были самыми обычными, ничем не примечательными островками, каких еще и ныне на озере Меларен предостаточно. Долгое время они были совершенно необитаемы. Вне всякого сомнения, местоположение островков — прекрасное, поскольку они находятся между двумя водоемами и двумя провинциями, но никто на это и внимания не обращал. Год за годом люди селились только на островках озера Меларен и на шхерах, а на этих скалистых островках в протоке Стрёммен жители так и не появлялись. Порой случалось какому-нибудь путешественнику пристать к одному из островков и разбить на ночь палатку. Но никто не оставался там надолго.
Однажды некий рыболов, живший на острове Лидингён, что посреди залива Сальтшён, направился в лодке на озеро Меларен. Ему посчастливилось: его ждал такой богатый улов, что он позабыл о времени и поплыл домой только поздно вечером. Он успел добраться лишь до четырех скалистых островков, как совсем стемнело. И тогда он счел, что лучше всего высадиться на одном из них и дожидаться глубокой ночи, когда взойдет месяц. А это непременно должно было случиться.
Стояло позднее лето, вечера были уже темные, но теплые и погожие. Рыболов вытащил лодку на берег, лег рядом, положив голову на камень, и заснул. Когда же он проснулся, месяц уже давным-давно взошел и так сверкал прямо над головой, что было светло как днем.
Рыболов вскочил и только было собрался столкнуть лодку в воду, как вдруг увидел, что по протоку движется много-много каких-то темных точек. Это был огромный косяк тюленей, быстро плывущих прямо к скалистому островку. Увидав, что тюлени собираются вползти на берег, парень нагнулся, чтобы отыскать гарпун, который всегда возил с собой на дне лодки. Но когда он снова поднял голову, тюлени уже исчезли. А вместо них на берегу стояли прекраснейшие юные девы, одетые в зеленые шелковые платья со шлейфами, с жемчужными коронами на головах. Тут рыболов догадался, что это — русалки, которые живут на безлюдных шхерах, далеко-далеко в море. А в тот день они облачились в тюленьи шкуры и приплыли сюда, желая порезвиться при свете месяца на зеленых скалистых островках.
Юные русалки поднялись на скалистый островок, и рыболов, тихонько положив гарпун в лодку, незаметно прокрался поближе к ним и стал глядеть во все глаза. Он слыхал, будто русалки прекрасны собой и будто всякий, кому случится их увидеть, очаровывается их красотой. Тут ему пришлось признаться самому себе, что так оно и есть.
Полюбовавшись немного, как русалки танцуют под деревьями, он спустился вниз к берегу, взял одну из лежащих там тюленьих шкур и спрятал ее под камень. А сам лег рядом со своей лодкой и притворился, будто спит.
Вскоре он увидел, что юные русалки тоже спускаются вниз на берег. Весело смеясь и болтая, они стали облачаться в тюленьи шкуры. Вдруг на берегу раздался отчаянный вопль и рыдания: одна из русалок не могла найти свой тюлений наряд. Подруги русалки бегали по берегу, помогая ей искать, но все было напрасно. Вдруг небо начало бледнеть, занялась заря. Тут русалкам, видно, дольше оставаться на берегу было нельзя. И все поплыли прочь, кроме той, что лишилась тюленьей шкуры. Она так и осталась сидеть на берегу и горько плакать.
Рыболову было ее жаль, но он заставил себя лежать смирно, пока совсем не рассвело. Тогда он поднялся и спустил лодку на воду, а взявшись за весла, прикинулся, будто только сейчас невзначай увидел русалку.
— Кто ты? — вскричал он. — Может, ты с разбитого корабля?
Она кинулась к нему и стала расспрашивать, не видал ли он ее тюленьей шкуры. Но рыболов притворился, будто вовсе не понимает, о чем она спрашивает. Села она тут на берег и снова заплакала. Тогда он позвал ее к себе в лодку.
