Софья Радзиевская - Круглый год
А зайчишке не терпится. Сколько времени он по следу за лосем прыгал, дожидался, пока тот себе на завтрак осинку сломает, ведь и ему, зайцу, горькие веточки по вкусу. Ну вот — лось ушёл. Теперь и он попирует.
Заяц осторожно к осинке подобрался, захрустел веткой. Ух, вкусно! Погрызёт и прислушается: тихо, можно грызть дальше. Когда грызёт, он плохо слышит. Не знает бедный, что кумушка-лиса тоже соображает: он слушает — она лежит, не дышит. Он грызёт — лиса ближе подбирается. Тут бы зайцу и конец пришёл, да сорока по своим сорочьим делам летела и приметила, что под кустом пушистый рыжий хвост шевельнулся. А сороке только того и надо — по лесу новости разносить.
Закружилась она над лисой, да как закричит:
— Беда, беда, заяц, беги! Спасайся!
Заяц сорочий язык очень хорошо понимает. Вкусной веточки дожевать не успел, прыг через осину и покатился. Лисица за ним метнулась, с досады зубами на сороку щёлкнула. Пропала охота! А сорока громче на весь лес звонит: лиса, лиса, беда! Беда!
Другие сороки услышали и к ней мчатся, уже издали кричат, ей помогают.
Но что это? Что с лисицей случилось? Щёлкнула она ещё раз на сороку зубами и вдруг… упала, вытянулась посередине лужайки и глаза закатила. Над ней уже четыре сороки вьются, над самой головой пролетают, а она лежит не дышит.
Ну, сороки теперь не улетят: надо же разобраться, как это лисица так вдруг помереть успела?
Спустились сороки на землю, покрикивают, к лисице боком, боком подскакивают. А та — лежит хоть бы что.
Одна сорока не вытерпела: ближе, ближе, в лисий глаз целится, как вдруг… Лисица — прыг, и сорока крикнуть не успела, у неё в зубах оказалась, только сорочьи косточки захрустели.
Другие сороки вверх метнулись, но лиса на них и не посмотрела. Конечно, заяц лучше, однако на голодный зуб и сорока сгодится. На полянке стало тихо. Лось ушёл, заяц убежал, лисица сороку дожевала и тут же зевнула и под кустиком свернулась: пообедала и отдохнуть неплохо. Сорокам скучно, полетели искать, где ещё что новенькое не случилось ли.
Ну, как раз! Озеро, а на бережке у самой воды американская гостья нутрия сидит, умывается. А над ней высоко в небе ястреб-тетеревятник кругами ходит, прицеливается.
Сороки и тут поспели, заметались над озером, вперебой как закричат:
— Ястреб! Ястреб! Беда! Беда!
Нутрии самое бы время в озеро нырк — и пропала, поди её ястреб из воды достань. А что же вы думаете? Сидит нутрия, коготками на брюшке мех расчёсывает, ни на сорок, ни на ястреба внимания не обращает.
Сороки охрипли от крика, измучились: на каком же языке этой американской дурочке кричать?
Но тут в кустах кто-то засмеялся человечьим смехом. Сорок от нутрии так и откинуло. Взвились и к другому берегу озера вперегонки. А из кустов люди вышли с ружьями.
— Видишь, — говорит один и смеётся. — Нутрию эту, водяную крысу, к нам из Америки привезли, мех у неё хороший. Одна беда — наших языков не понимает. Сороки-то как стараются, слышишь: ястреб, ястреб, беда! — кричат. А она умывается, словно ей и не по-русски говорят. Из-за этого её только в клетках разводить можно. Здесь пробуют на воле — ничего не выйдет.
Тут вода всплеснулась, и нутрии как не бывало: человека с ружьём надо бояться. Это звери и в Америке понимают.
Колька, кошка и котята
Около дома кусты у нас посажены. Вышла я раз утром, вижу — мальчик лет десяти под куст из рогатки целится. А там в траве кошка прячется и другой мальчик сидит, маленький, лет шести. Он пальцы на обеих руках растопырил, как мог, и закрыл ими кошку. А сам вверх смотрит на того, с рогаткой. Видно испугался очень, не меньше, чем кошка.
Большой мальчик весь красный от злости.
— Отойди! — кричит. — А то как стукну!
А тот только шире пальцы растопыривает, кошку закрыть старается. И молчит.
Я не выдержала, крикнула:
— Ты что же это делаешь? А мальчишка ко мне повернулся и отвечает дерзко:
— А тебе какое дело? — И опять на кошку нацелился. Ну, тут я больше говорить не стала. Заборчик вдоль тротуара низкий, ниже колена. Я через него — прыг, и к мальчишке. Тот сразу понял, тоже — прыг! — в другую сторону. Уже издали обернулся, мне кулак показал. И… за угол.
А малыш сидит, кошку гладит и говорит:
— Бабушка, киса ведь какая хорошая. А он всегда кошек стреляет.
— Ты знаешь, где он живёт?
— Знаю. Это Колька. Вон из того подъезда, где дверь открыта.
— Ты меня сведи к его родителям. Я с ними поговорю.
— Пойдёмте, — охотно сказал мальчик, ещё кошку погладил и встал.
— Тебя как зовут?
— Шамиль. Сюда, бабушка, здесь забор сломанный, вам перешагнуть легче.
Пока мы шли, разговорились.
— Он меня три раза бил, — сказал Шамиль. — За чёрную кошку, потом за жёлтую и ещё за одну, серая такая, а лапки беленькие. Теперь вот за эту тоже бить будет. Даже больше. Потому что за вас ещё. Серую кошку я под живот спрятал, а сам кричу. Колька тогда из рогатки выстрелил прямо мне в ногу. Очень больно было. И кошка меня за живот оцарапала. А я всё равно терпел, а её Кольке не дал.
Вижу — мы не одни идём, за нами ещё мальчишки. Они издали смотрели, теперь подошли.
— Это всё Колька-кошкодав, — сказал один мальчик, чуть выше Шамиля, — он всегда кошек стреляет и птиц… Он…
— А ты не фискаль, — перебил его другой мальчик в синей рубашке, — зачем бабушке говоришь? И Шамилька тоже фискал. Бабушку ведёт квартиру показывать. Кольке за то от отца попадёт.
Шамиль остановился, покраснел и посмотрел на меня вопросительно.
— Бабушка, а по-вашему как? — спросил он тихо.
Я оглянулась. Мальчишек набрался уже целый десяток. Они перешёптывались и смотрели то на меня, то на Шамиля. Дело-то оказалось интересно.
— Давайте сядем вон на ту скамейку, — предложила я. — По-вашему, значит, кошек из рогатки бить хорошо?
— Плохо, — сказал ещё один мальчик. У него, видно, нога болела, он подскакивал и опирался на палочку, но от других не отставал. — А фискалить тоже нехорошо. Он дерётся здорово, Колька. Даже камнями. Мне палец на ноге отбил.
— Он сильнее тебя? — спросила я.
— И даже всех на дворе сильнее. Хоть кому наломает.
— А кошек, значит, не жалко? — спросила я.
— Жалко. Да кому охота битому быть.
— Вот кому, — показала я на, Шамиля. — Он знает, что ему от Кольки попадёт, а всё равно за кошку заступился. А вы только смотрели.
Мальчики смутились, переглянулись.
— Я ему и то говорил, — пробурчал ещё один, в белой майке. — Говорил я: чего лезешь? Всё равно тебе с ним не сладить.
— А вы, значит, не поможете? — договорила я. — Вот ты, мальчик в синей рубашке, так считаешь: пускай Колька птиц и кошек стреляет и пускай Шамиля бьёт. А родителям про то говорить нельзя, а то они бедного Кольку накажут. И это будет по-твоему фискальство. Так?
Мальчики чувствовали себя неловко, переминались с ноги на ногу. А тот в синей рубашке даже оглянулся: не дать ли тягу. Я точно этого не заметила.
— А уж Колька как рад, что вы не фискалы, — сказала я. — Значит, ему можно обижать маленьких. А как вы думаете, когда Колька вырастет, хороший из него человек будет?
Мальчик, который собирался дать тягу, вдруг обернулся.
— Ясно, если родители узнают, не дадут безобразничать, — проговорил он решительно. — Другой раз опасаться будет. Только… как сказать-то? Не положено ведь!
Мальчики вдруг сдвинулись, обступили мою скамейку. Видно, всем стало очень интересно.
— Выходит так, — сказала я. — Колька делает гадости, и вы все это понимаете. Понимаете, что, если родители узнают, Кольке будет польза, вовремя его остановят. Но рассказать родителям вы не можете, «не положено». А вот маленький Шамиль кошку защитил и мне помогает, надо по-хорошему поговорить с родителями. Так разве можно сказать, что он фискал?
Мальчики помолчали. Шамиль тревожно смотрел то на них, то на меня.
— Чего уж там, ступайте, — наконец проговорил мальчик в синей рубашке, который первый сказал про фискальство. — Ступайте. Только он Шамильке за то наподдаст, это уж верно.
Шамиль вздохнул, слез со скамейки и крепко взял меня за руку.
— Пойдёмте, бабушка, — тихо сказал он.
— Постой, — удержала я его. — Сядь опять около меня. — Ребятки, а что если мы с вами вот как сделаем.
— Как? — сказали сразу три мальчика и Шамиль.
— Вы все с одного двора с Колькой?
— Ну… — сказали все мальчики и подошли совсем близко.
— Один на один у вас Колька самый сильный. А все вместе ведь вы сильнее.
— Ои, и здорово бабушка придумала! Всыплем ему!
Мальчишки на радостях так развопились, что мне долго нельзя было и слова вставить.
— Кончили? — спросила я наконец. — Только вы рано обрадовались. Я вовсе не то хочу посоветовать.
— Ну… — растерялись мальчишки.
