Борис Мандель - Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1931-1956
Они вошли. Их встретила толстая, льстиво улыбающаяся чертовка с большими грудями и катышками фиолетовой пудры в бороде и усах. Она пыхтела, ее глаза, похожие на горошинки перца, смотрели дружелюбно и понимающе, рога на лбу были обвиты прядями волос и перевязаны голубыми шелковыми ленточками.
– Ах, это господин Йенссон с дамой! Пожалуйста, восьмой номер, – сказала она, протягивая им большой ключ.
Они двинулись вверх по засаленной лестнице. Ступени блестели от жира, того гляди поскользнешься; подниматься пришлось на два марша. Йенссон отыскал восьмой номер, и они вошли. Комната была небольшая, воздух – тяжелый, затхлый. Посередине стоял стол, покрытый грязной скатертью, у стены – кровать с несвежими простынями. Комната показалась им уютной. Они сняли пальто, и губы их слились в долгом поцелуе.
Незаметно в другую дверь вошел человек в одежде официанта, но смокинг был опрятный, а манишка такая чистая, что казалось, светится в полутьме. Ступал он бесшумно, шагов слышно не было, и двигался как автомат, будто не сознавая, что делает. Неподвижные глаза на строгом лице смотрели прямо перед собой. Человек был мертвенно-бледен, а на его виске зияло пробитое пулей отверстие. Он прибрал комнату, вытер туалетный столик, поставил ночной горшок и ведро для мусора.
Они не обращали на него никакого внимания, но, когда он собрался уходить, Йенссон сказал:
– Пожалуй, мы возьмем немного вина, принесите нам полбутылки мадеры.
Человек поклонился и исчез.
Йенссон снял пиджак. Женщина колебалась:
– Ведь он еще вернется.
– Ну, детка, в местах вроде этого стесняться нечего, раздевайся – и все.
Она сняла платье, кокетливо подтянула штанишки и села к нему на колени. Это было восхитительно.
– Подумай только, – прошептала она, – мы с тобой одни в таком необыкновенном, романтическом месте! Как поэтично! Я не забуду этого никогда…
– Прелесть моя, – сказал он, и губы их слились в долгом поцелуе.
Человек вошел снова, совсем бесшумно. Неторопливыми движениями автомата он поставил рюмки, налил в них вино. На его лицо упал свет ночника. В этом лице не было ничего особенного, просто оно было мертвенно-бледное, а на виске зияло пробитое пулей отверстие.
Вскрикнув, женщина соскочила с колен Йенссона.
– Боже мой! Арвид! Так это ты! Ты! О, бог мой, он умер! Он застрелился!
Человек стоял неподвижно, устремив взгляд прямо перед собой. Его лицо не выражало страдания, оно было только строгим, очень серьезным.
– О Арвид, что ты наделал, что наделал! Как ты мог?.. Милый, если б хоть что-либо подобное пришло мне в голову, уверяю тебя, я бы осталась дома, с тобой. Но ведь ты никогда ничего такого не говорил. Ты не сказал мне об этом, когда я уходила, ни единого слова! Откуда же мне было знать, раз ты молчал? О боже!..
Ее била дрожь. Человек смотрел на нее как на чужую, незнакомую, взгляд был ледяной и бесцветный, этот взгляд проходил сквозь все, что оказывалось перед ним. Изжелта-белое лицо блестело, кровь из раны не шла, там просто было отверстие.
– О, это страшно, страшно! – закричала она. – Я не хочу здесь оставаться. Уйдем сейчас же, я этого не вынесу!
Она подхватила платье, шубу и шляпку и выскочила из комнаты. Йенссон последовал за ней. Они бросились вниз по лестнице, она поскользнулась и села в плевки и сигарный пепел. Внизу стояла та же рогатая старуха, она дружелюбно и понимающе ухмылялась в бороду, кивала головой.
На улице они немного успокоились. Она оделась, привела в порядок свой туалет, припудрила нос. Йенссон, словно защищая, обнял ее за талию, поцелуями остановил слезы, готовые брызнуть из ее глаз, он был такой добрый. Они торопливо зашагали к площади.
Черт-распорядитель по-прежнему там прохаживался, они снова на него наткнулись.
– Как, уже все? – сказал он. – Надеюсь, господа остались довольны?
– О, это было ужасно! – воскликнула женщина.
– Не говорите так, быть не может, чтобы вы на самом деле так думали. Посмотрели бы вы, сударыня, как было в прежние времена! А теперь на преисподнюю просто грех жаловаться. Мы делаем все, чтобы человек не только не почувствовал боли, но и получил удовольствие.
– Что правда, то правда, – согласился господин Йенссон, – надо признать, что стало гуманнее.
– О да, – сказал черт, – модернизировано все сверху донизу, как полагается.
– Конечно, ведь надо идти в ногу с веком.
– Да, теперь остались только душевные муки.
– И слава богу! – воскликнула женщина.
Черт любезно проводил их к лифту.
– До свидания, – сказал он, отвешивая низкий поклон, – и добро пожаловать снова.
Он захлопнул за ними дверь. Лифт пошел вверх.
– Как все же хорошо, что это кончилось, – с облегчением сказали оба, когда, тесно прижавшись друг к другу, опустились на мягкое сиденье.
– Без тебя я бы этого не вынесла, – прошептала женщина.
Он притянул ее к себе, и губы их слились в долгом поцелуе.
– Подумать только, – сказала она, опомнившись после его объятий, – чтобы он мог такое сделать! Но он всегда был со странностями. Никогда не умел смотреть на вещи просто и естественно, для него все было вопросом жизни и смерти.
– Ну и глупо.
– Ведь мог же он мне об этом сказать? Я бы осталась дома. Мы с тобой могли бы встретиться в другой вечер.
– Ну, конечно, – сказал Йенссон, – конечно, встретились бы в другой раз.
– Но, любимый мой, что мы сидим и говорим об этом? – прошептала она, обвивая руками его шею. – Ведь все уже позади.
– Да, моя девочка, все уже позади.
Он заключил ее в объятия. Лифт шел вверх…
(«А лифт спускался в преисподнюю», перевод Р.Рыбкина)Один из самых последних снимков Пера Лагерквиста
Чувство отчужденности – главная тема литературы XX века, и в этом смысле Лагерквист близок таким писателям, как Франц Кафка, Альбер Камю, Жан-Поль Сартр, Робер Музиль…Лагерквист из тех, кого борьба против дегуманизации человечества привела к вечному и неустанному поиску скрытого Бога, решению метафизических загадок жизни… К поиску своей истины…
Русскоязычный читатель, к счастью, знаком практически со всеми произведениями Пера Лагерквиста – от небольших рассказов и стихотворений, с которыми в 60-х годах нас начал знакомить журнал «Иностранная литература» до всех романов и повестей, которые появились в русских переводах после 1985 года.
Глава XVII
Франсуа Мориак (Mauriac)
1952, Франция
Франсуа Мориак
Французский романист, драматург и поэт Франсуа Шарль Мориак (11 октября 1885 года – 1 сентября 1970 года) родился в Бордо, в многодетной семье богатого коммерсанта Жана Поля Мориака и Маргариты Мориак, урожденной Куафар. Его отец умер, когда мальчику еще не исполнилось и двух лет, после чего семья переехала к родителям матери.
Мориак вспоминал, что, будучи застенчивым мальчиком, он чувствовал себя очень несчастным в школе св. Марии, куда его отдали в 7 лет. Через три года он поступает в коллеж, где впервые знакомится с Расином и Паскалем, ставшими с тех самых пор его любимыми писателями.
Лето Мориак проводит в родовом имении деда недалеко от Бордо, и пейзажи этих мест появятся потом во многих, если не во всех, его романах. После окончания коллежа Мориак поступает в университет Бордо, который кончает в 1905 году, получив степень лиценциата (магистра) по литературе.
В следующем году Мориак едет в Париж готовиться к вступительным экзаменам в Эколь де Шарт, школу, выпускающую историков-медиевистов и архивистов. Он поступает в нее в 1908 году, но через полгода бросает и целиком посвящает себя литературе. К этому решению его подтолкнуло предложение редакции обозрения «Наше время» («Le Temps Present») напечатать его первый поэтический сборник «Соединенные руки» («Les Mains jointes»). В ноябре 1909 года сборник был напечатан, а в 1910 году знаменитый писатель М. Баррес пишет хвалебную рецензию на эту книгу.
В 1911 году Мориак работает над вторым поэтическим сборником.
Дом Ф.Мориака в Малагаре, позже переданный в благотворительную организацию. Франция
Его первый роман «Дитя под бременем цепей» («L'Enfant charge de chaines») появился сначала в журнале «Меркюр де Франс» («Mercure de France»), а затем, в 1913 году, был опубликован издательством «Грассе». Книга рассказывает о нелегком житье юноши– провинциала в Париже… В том же году Мориак женится на Жанне Лафон, дочери банкира. У них было две дочери и два сына, причем старший, Клод, сам стал впоследствии известным романистом и критиком.
