Литагент «Эксмо» - Былины

А во стольном во городе во Киеве,
Вот у ласкова князя да у Владимира,
Тут и было пиро́ванье-столо́ванье,
Тут про русских могучих про бога́тырей,
Вот про думных-то бояр да толстобрюхиих,
Вот про дальних-то купцей-гостей торговыих,
Да про злых-де поляниц да преуда́лыих,
Да про всех-де хрестьян да православныих,
Да про честных-де жен да про купеческих.
Кабы день-от у нас идет нынче ко вечеру,
Кабы солнышко катится ко западу,
А столы-те стоят у нас полу́столом,
Да и пир-от идет у нас полу́пиром;
Кабы вси ле на пиру да напивалися,
Кабы вси-то на честном да пьяны-веселы,
Да и вси ле на пиру нынь прирасхвастались,
Кабы вси-то-де тут да приразляпались;
Как иной-от-де хвастат своей силою,
А иной-от-де хвастат своей сметкою,
А иной-от-де хвастат золотой казной,
А иной-от-де хвастат чистым серебром,
А иной от-де хвастат скатным жемчугом,
И иной-от-де домом, высоким теремом,
А иной-от-де хвастат нынь добры́м конем,
Уж как умной-от хвастат старой матерью,
Как глупой-от хвастат молодой женой.
Кабы князь-от стал по полу похаживать,
Кабы с ножки на ножку переступывать,
А сапог о сапог сам поколачиват,
А гвоздёк о гвоздёк да сам пощалкиват,
А белыми-ти руками да сам размахиват,
А злачными-то перстнеми да принабрякиват,
А буйной головой да сам прикачиват,
А желтыми-то кудрями да принатряхиват,
А ясными-то очами да приразглядыват,
Тихо-смирную речь сам выговариват;
Кабы вси-ту-де тут нонь приумолкнули,
Кабы вси-ту-де тут нонь приудрогнули:
«Ох вы ой есь, два брата родимые,
Вы Лука-де, Матвей, дети Петровичи!
Уж вы что сидите будто не веселы?
Повеся вы держите да буйны головы,
Потупя вы держите да очи ясные,
Потупя вы держите да в мать сыру землю.
Разве пир-от ле для вас да всё нечестен был:
Да подносчички для вас были невежливы,
А невежливы были, да не оче́стливы?
Уж как винны-то стаканы да не дохо́дили,
Али пивны-то чары да не доно́сили?
Золота ле казна у вас потратилась?
Али добры-ти кони да приуезжены?»
Говорят два брата, два родимые:
«Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
А пир-от для нас право честен был,
А подносчички для нас да были вежливы,
Уж как вежливы были и очестливы,
Кабы винны стаканы да нам доносили,
Кабы пивные-ти чары да к нам доходили,
Золотая казна у нас да не потратилась,
Как и добрых нам коней не заездити,
Как скачен нам жемчуг да все не выслуга,
Кабы чистое серебро – не по́хвальба,
Кабы есть у нас дума да в ретиво́м сердце́:
Кабы есть у нас сестра да всё родимая,
Кабы та же Анастасья да дочь Петровична,
А никто про нее не знат, право, не ведает,
За семима-те стенами да городовыми,
За семима-ти дверьми да за железными,
За семима-те замками да за немецкими».
А учуло тут ведь ухо да богатырское,
А завидело око да молодецкое,
Тут ставает удалый да добрый молодец
Из того же из угла да из переднего,
Из того же порядку да богатырского,
Из-за того же из-за стола середнего,
Как со той же со лавки, да с дубовой доски,
Молодые Алешенька Попович млад;
Он выходит на се́реду кирпищат пол,
Становился ко князю да ко Владимиру:
«Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
Ты позволь-ко, позволь мне слово вымолвить,
Не позволишь ле за слово ты сказнить меня,
Ты казнить, засудить, да голову сложить,
Голову-де сложить, да ты под меч склонить».
Говорит-то-де тут нынче Владимир-князь:
«Говори ты, Алеша, да не упадывай,
Не единого ты слова да не уранивай».
Говорит тут Алешенька Попович млад:
«Ох вы ой еси, два брата, два родимые!
Вы Лука-де, Матвей, дети Петровичи!
Уж я знаю про вашу сестру родимую, —
А видал я, видал да на руки сыпал,
На руки я сыпал, уста цело́вывал».
Говорят-то два брата, два родимые:
«Не пустым ли ты, Алеша, да похваляешься?»
Говорит тут Алешенька Попович млад:
«Ох вы ой еси, два брата, два родимые!
Вы бежите-ко нынь да вон на улицу,
Вы бежите-ко скоре да ко свою двору,
Ко свою вы двору, к высоку терему,
Закатайте вы ком да снегу белого,
Уж вы бросьте-ткось в окошечко косящато,
Припадите вы ухом да ко окошечку, —
Уж как чё ваша сестра тут говорить станет».
А на то-де ребята не ослушались,
Побежали они да вон на улицу,
Прибежали они да ко свою двору,
Закатали они ком да снегу белого,
Они бросили Настасье да во окошечко,
Как припали они ухом да ко окошечку,
Говорит тут Настасья да дочь Петровична:
«Ох ты ой еси, Алешенька Попович млад!
Уж ты что рано идешь да с весела́ пиру́?
Разве пир-от ле для те право не честен был?
Разве подносчички тебе были не вежливы?
А невежливы были да не очестливы?»
Кабы тут-де ребятам за беду стало́,
За великую досаду показалося,
А хочут они вести ее во чисто́ поле.
Кабы тут-де Алешеньке за беду стало,
За великую досаду показалося.
«Ох ты ой еси, солнышко Владимир-князь!
Ты позволь мне, позволь сходить посвататься,
Ты позволь мне позвать да стара ка́зака,
Ты позволь мне – Добрынюшку Никитича,
А ребята-ти ведь роду-ту ведь вольного,
Уж как вольного роду-то, смиренного».
Уж позволил им солнышко Владимир-князь,
Побежали тут ребята скоро-наскоро,
Они честным порядком да стали свататься.
Подошли тут и русски да три богатыря,
А заходят во гридню да во столовую,
Они Богу-то молятся по-ученому,
Они крест-от кладут да по-писаному.
Как молитву говорят полну Исусову,
Кабы кланяются да на вси стороны,
А Луки да Матвею на особицу:
«Мы пришли нынь, ребята, к вам посвататься,
Кабы с честным порядком, с весела пиру,
А не можно ле как да дело сделати?
А не можно ле отдать сестра родимая?»
Говорит тут стар казак Илья Муромец:
«Не про нас была пословица положена,
А и нам, молодцам, да пригодилася:
Кабы в первой вины да, быват, Бог простит,
А в другой-то вины да можно вам простить,
А третья-то вина не надлежит еще».
Подавал тут он ведь чару зелена́ вина,
Не великую, не малу – полтора ведра,
Да припалнивал меду тут да сладкого,
На закуску калач да бел крупищатый;
Подавают они чару да обема́ рукми́,
Поближешенько они к има́ да придвигаются,
Понижешенько они им да поклоняются,
А берут-то-де чару едино́й рукой,
А как пьют-ту-де чару к едину́ духу́,
Кабы сами они за чарой выговаривают:
«А оммыло-де наше да ретиво сердцё,
Звеселило у нас да буйну голову».
Веселы́м-де пирком да они свадебкой
Как повыдали сестру свою родимую
За того же Алешеньку Поповича.

А как падала погодушка да со синя́ моря́,
А со синя морюшка с Корсу́ньского
А со дожжами-то, с туманами.
А в ту-ту погоду синеморскую
Заносила тут неволя три черненых три-то ка́рабля
Что под тот под славен городок под Ко́рсунь жа,
А во ту-то всё гавань всё в Корсуньскую.
А во том-то городе во Корсуни
Ни царя-то не было, ни царевича,
А ни короля-то не было и ни королевича,
Как ни князя не было и ни княже́вича;
Тут жила-была Маринка дочь Кайдаловна,
Она, …, еретица была, безбожница.
Они как ведь в гавни заходили, брала пошлину,
Паруса ронили – брала пошлину,
Якори-ти бросали – брала пошлину,
Шлюпки на воду спускали – брала пошлину,
А как в шлюпочки садились – брала пошлину,
А к мосту приставали – мостову́ брала,
А как по мосту шли, да мостову брала,
Как в таможню заходили, не протамо́жила;
Набирала она дани-пошлины немножко-немало – сорок тысячей.
А да взяла она трои́ рука́вочки,
Что да те трои рукавочки, трои перчаточки;
А как эти перчаточки а не сшиты были, не вязаны,
А вышиваны-то были красным золотом,
А высаживаны дорогим-то скатным жемчугом,
А как всажено было каменье самоцветное;
А как первы-то перчатки во пятьсот рублей,
А други-то перчатки в целу тысячу,
А как третьим перчаткам цены не было.
Везены эти перчатки подареньице
А тому жо ведь князю всё Володьему.
Отбирала эти черны карабли она начисто,
Разгонила она трех младых корабельщичков
А как с тех с черных с трех-то караблей,
Она ставила своих да крепких сторожов.
А как корабельщички ходят по городу по Корсуню,
Они думают-то думушку за единую,
За едину-ту думу промежду́ собой.
А да что купили они чернил, бумаг,
А писали они да ярлыки-ти скорописчаты
Что тому же князю Глебову Володьему:
«Уж ты гой, ты князь да Глеб ты сын Володьевич!
Уж как падала погодушка со синя моря,
Заметало нас под тот жо городок под Корсунь жо.
А во том жо было городе во Корсуни
Ни царя не было, ни царевича,
Ни короля-то не было и ни королевича,
А ни князя не было, и ни княжевича;
Как княжила Маринка дочь Кайдаловна;
Она, …, еретица была, безбожница.
А мы как ведь в гавань заходили, брала с нас ведь пошлины,
А ведь как паруса ронили, брала пошлину,
Якори-ти бросали – брала пошлину,
Шлюпки на воду спускали – брала пошлину,
Уж мы в шлюпочки садились – брала с нас ведь пошлину,
А как к плоту приставали, плотово́ брала,
А ведь как по мосту шли, дак мостово́ брала,
А в таможню заходили – не протаможила;
Да взяла она дани-пошлины сорок тысячей,
Да взяла у нас трои перчаточки —
Везены были, тебе, князю, в подареньице:
А как первы-то перчатки во пятьсот рублей,
А вторы-то перчатки в целу тысячу,
А третьим перчаткам цены не было».
Они скоро писали, запечатали,
Отослали князю Глебову Володьеву.
А тут скоро пришли ярлыки к ему,
Он их скоро распечатывал, просматривал.
Как его жо сердце было неуступчиво;
Разъярилось его сердце богатырское,
А он скоро брал свою-то золоту трубу разрывчату,
Выходил-то скоро на красно́ крыльцо коси́щато,
Он кричал-то, зычал зычным голосом,
Зычным голосом да во всю голову:
«Уж вы гой еси, дружины мои хоробрые!
Уж вы скоро вы седлайте-уздайте добры́х коней,
Уж вы скоро-легко скачите на добрых коней,
Выезжайте вы скоро́ да на чисто́ поле».
А как услыхала его дружья-братья-товарищи,
Они скоро-то добрых коней да собирали же,
Выседлали-уздали они добрых коней
Да скоро садились на добрых коней,
А из города поехали не воротами,
Не воротами-то ехали, не широкими,
А скакали через стену городовую.
Выезжала-се дружина на чисто поле,
А как съехались дружины тридцать тысячей.
Выезжал-то князь Глеб-сударь Володьевич,
Со своей дружиночками хоробрыми;
Прибирал он дружью-ту, дружины все хоробрые,
Чтобы были всё да одного росту,
А да голос к голосу да волос к волосу;
А из тридцать тысяч только выбрал триста добрых молодцов,
Их-то голос к голосу да волос к волосу.
«Уж вы поедемте, дружина моя хоробрая,
А ко тому-то славну городу ко Корсуню,
А ко той жо ти Марине дочери Кайдаловне,
А ко той Маринке, еретице, …, все безбожнице».
А как садились они скоро на добрых коней,
А поехали они путем-дорогою.
Как доехали они до города до Корсуня,
Становил-то Глеб своего добра коня:
«Уж вы гой еси, дружина моя хоробрая!
Сходите вы скоро́ со добрых коней,
Становите вы шатры поло́тняны,
А да спите-тко, лежите во белых шатрах,
А держите караулы крепкие и строгие;
Уж вы слушайте – неровно-то зазвенит да моя сабля,
Заскрипят да мои плечи богатырские, —
Поезжайте-тко ко городу ко Корсуню,
А скачите вы через стену городовую,
Уж вы бейте-ко по городу старого и малого,
Ни единого не оставляйте вы на се́мена.
Я как поеду теперече ко городу ко Корсуню,
К той Маринке дочери Кайдаловне».
Подъезжает Глеб под стену ту
Да под ту жа башню наугольную;
Закричал-то он зычным голосом:
«Уж ты гой еси, Маринка дочь Кайдаловна!
А зачем ты обрала у мня да черны карабли,
Ты зачем жа у мня сгонила с караблей моих трех-то корабельщиков,
А на что поставила да своих караульщиков?»
Услыхала Маринка дочь Кайдаловна;
Скоро ей седлали, уздали всё добра коня;
Выезжала она на ту же стену городовую:
«Здравствуй-ко, Глеб, ты князь да сын Володьевич!» —
«Уж ты здравствуй-ко, Маринка дочь Кайдаловна!
А зачем ты у мня взяла мои-то три-то карабля,
А сгонила моих трех-то корабельщичков со караблей?» —
«Уж ты гой еси, ты князь да сын Володьевич!
Я отдам тебе три черненых три-то карабля;
А да только отгани-тко три мои загадки
хитромудрые, —
Я отдам тебе-то три черненых карабля». —
«Только загадывай ты загадки хитромудрые;
А как буду я твои загадочки отгадывать». —
«А как перва-та у мня загадка хитромудрая:
Еще что же в лете бело, да в зимы́ зе́лено?»
Говорит-то Глеб да таковы речи:
«Не хитра твоя мудра загадка хитромудрая,
А твоей глупе́ загадки на свете нет:
А как в лете-то бело – Господь хлеб дает,
А в зимы-то зелено – да тут ведь ель цветет». —
«А загану тебе втору загадку хитромудрую:
А что без кореньица растет да без лыж катится?» —
«Без кореньица растут белы́ снеги́,
А без лыж-то катятся быстры ручьи». —
«Загану тебе третью загадку хитромудрую:
А как есть у вас да в каменной Москвы,
В каменной Москвы да есть мясна гора;
А на той на мясной горе да кипарис растет,
А на той парисе-дереве соко́л сидит». —
«Уж ты гой еси, Маринка дочь Кайдаловна!
Не хитра твоя загадка хитромудрая,
А твоей загадочки глупе на свете нет:
Как мясна-то гора – да мой ведь добрый конь,
Кипарисово дерево – мое седелышко,
А как соловей сидит – то я, удалой добрый молодец». —
«Я теперече отсыплю от ворот да пески, камешки,
А сама-то я, красна девица, за тебя замуж иду».
Как поехала Маринка с той стены да белокаменной,
Приезжала к себе да на широкий двор,
Наливала чару зелена́ вина да в полтора ведра,
А да насыпала в чару зелья лютого,
Выезжала на ту жо стену городовую,
Подавала Глебушку она чару зелена вина:
«Уж ты на-тко на приезд-от чару зелена вина!»
А как принимается-то Глеб да единой рукой,
Еще хочет он пить да зелена вина;
А споткнулся его конь на ножечку на правую,
А сплескал-то чару зелена вина
А да за тою да гриву лошадиную.
Загорелась у добра коня да грива лошадиная.
А как тут да Глеб испугался жа,
А бросал-то чару на сыру землю;
Еще как тут мать сыра земля да загорелася.
А как разъярилось его сердце богатырское,
А стегал он добра коня да по крутым бедра́м;
Как поскочит его конь во всю-ту прыть да лошадиную
А как скакал с прыти его добрый конь да через стену городовую,

А состиг-то ей, Маринку, середи двора,
А отсек тут ей, Маринке, буйну голову;
А как тут Маринке и смерть пришла.
Смерть пришла ей да середи двора.