Юрий Вронский - Злой город

Над Рязанью холод с вьюгой
На зиму венчается.
Фёдор Юрьевич[8] с супругой
У крыльца прощается.

Может, скоро бездыханным
На снегу ему лежать —
Едет князь на встречу с ханом,
А воротится ль — как знать?

Ни пред кем могучей выи
Князь не гнул до сей поры,
А теперь везёт Батыю
Унижённые дары.

Юрий Ингоревич[9] сыну
Поручил дары отвезть
И просил, чтоб чин по чину
Оказал он хану честь.

Нелегка такая ноша
Для того, кто сердцем горд.
То ли дело меч хороший,
Булава или топор!

Но Рязани мало проку,
Что князья её горды.
Ей, сражаясь одиноко,
Не отбиться от орды.
А подмоги нет Рязани —
Кто беду понять горазд?
У соседа упованье:
Обойдёт меня, бог даст!

На конях кругом бояре
Из любимцев княжеских.
С ним не раз они стояли
Против ратей вражеских.
Молодые, пожилые
Воины суровые,
С князем все невзгоды злые
Разделить готовые.

Среди них седой, как снег,
Одноглазый воин,
И, как видно, больше всех
Он обеспокоен.
Голова его от дум,
Словно колос, клонится.
Это княжеский пестун[10]
Именем Апоница.

Всюду кони, всюду сани,
Злато-сёребро и ткани
Из заветного ларя —
Это всё дары Рязани
Для татарского царя.

А княгиня Евпраксия[11]
Ничего не говорит.
У неё глаза сухие.
У неё спокойный вид.

На морозе рдеть должна бы,
А она, как плат, бледна.
Ровно каменная баба[12],
Нынче сделалась она.

Что ж, слезами не поможешь
Никому и ничему,
Лишь напрасно растревожишь
Душу князю своему.

Всё как будто перед казнью —
Некогда опомниться:
Вот сейчас подъедет к князю
Преданный Апоница,
Вскочит князь в седло — и сразу
Поезд княжий тронется.

Знобко матушке-княгине,
Хоть натоплено в дому.
Сердце в страхе, словно в тине,
И не выбраться ему.

Всё она перед иконой,
Целый день не пьёт, не ест.
То земные бьёт поклоны,
То целует медный крест.

То на башню теремную
С князем маленьким взойдёт.
Смотрит, смотрит в даль пустую,
Пока солнце не зайдёт.

Ночь настанет — не приляжет,
Боязливо ждёт зарю. —
Ох, не ездил бы ты, княже,
К нечестивому царю!

Если ты в орде у хана
Сложишь голову свою,
От тебя я не отстану —
Я сама себя убью!

Наклоняется над зыбкой —
В зыбке, в белой пелене,
Сын отцовскою улыбкой
Улыбается во сне.

Вспоминает Евпраксия,
Как, совсем ещё юна,
Покидая Византию,
Горько плакала она.

Не хотелось ей, царевне,
Из Царьграда да в Рязань.
Ей казалось: там деревня,
А живёт там пьянь да рвань.

Только после оказалось:
Грусть была напрасною.
И Рязань ей показалась
Сказкою прекрасною.

Как до града доскакали,
Охала да ахала.
Всюду храмы засверкали,
Как головки сахара.

А Рязань-то вся резная,
Леденцово-пряничная,
Золотая, расписная,
Солнечная, праздничная.

Людно, весело в Рязани,
И народ собой хорош —
С васильковыми глазами,
С волосами, точно рожь.

А у князя молодого
Красота, и ум, и стать!
А уж храброго такого
В целом свете не сыскать!

Раз под утро Евпраксия
Всё ж забылась тяжким сном.
Ей приснился стан Батыя
И он сам в шатре своём.

В колпаке, вооружённый,
На престоле золотом,
Справа слуги, слева жёны,
Гридни топчутся кругом.

Перед ним стоят рязанцы,
Ближе всех к Батыю — князь.
Хан беседует с посланцем,
На престоле развалясь.

Показался он княгине
Не пригожей сатаны.
Ликом жёлт, подобно глине,
Надо лбом рога видны.

Глазки злобные, косые.
Пасть пылает, точно печь.
И о ней, о Евпраксии,
Он заводит с князем речь:

— У тебя, я слышал, княже,
Роду царского жена?
Может, ты её покажешь —
Какова собой она?

Говорят, что Евпраксия
Знаменита красотой,
Что искать жену красивей
И стройнее — труд пустой.

Если правду люди бают,
Привези её скорей!
Ждёт княгиню честь большая
Будет здесь женой моей! —

Вздрогнул князь. Рукой тяжёлой
Шарит — ищет рукоять.
Князь забыл — мечи монголам
У шатра пришлось отдать!

Князь угрюмо усмехнулся:
А Батый куда как смел!
Усмехнулся и встряхнулся
И на хана поглядел.

И с усмешкой, но спокойно
Продолжает разговор:
— Это русских недостойно —
Жён водить к вам на позор!

Завизжал Батый поганый,
Точно раненая рысь,
Будто когти, пальцы хана
В подлокотники впились.

— Изрубить его, строптивца!
И всех прочих вместе с ним!
И швырнуть зверям и птицам —
Пусть их жрут на страх другим!

А кривому да седому
Дайте борзого коня!

Ты, кривой, скачи до дому:
Будь посланцем от меня!
Объяви в своей Рязани,

Чтобы каждый слышал сам:
Воронью на растерзанье
Всех строптивых я отдам!

Закричала Евпраксия
И очнулася от сна.
Меркнут свечи восковые,
Свет струится из окна.

Сын заплакал в колыбели,
Страшным криком пробуждён.
Боже правый, неужели
Ей приснился вещий сон?..

Потеплей одела сына
И на башню поднялась.
Даль безмолвна и пустынна.
Нет, не едет милый князь!

Лишь какой-то верховой
С бородой седой и длинной,
С непокрытой головой,
Заснежённою равниной,
Белой, точно простыня,
Гонит борзого коня.

Он спешит, как будто следом
Сам нечистый гонится.
Верховой княгине ведом:
То старик Апоница.

И княгиня Евпраксия,
Как былинка, сотряслась,
Поняла, что от Батыя
Не вернётся больше князь.

Значит, сбылся сон вчерашний,
Значит, сбылся прежний страх…
И она метнулась с башни
С малым сыном на руках.

Не умолкли причитанья
Над княгиней молодой,
Как явился под Рязанью
Хан Батый со всей ордой.

Вдоль по Выселкам метелица бродит,
Белой лапою в окна стучится,
Только ей дверей не отворят,
А захлопнут ещё поплотнее —
Видно, проку не ждут от седой.
Добрела она до крайней избушки,
Подползла по сугробу к оконцу
Поглядеть, как живёт Колотило,
Знаменитый в округе кузнец.

А кузнец, как всегда, за работой,
Колотило от скуки на все руки —
Вяжет сети иглицей кленовой.
И живёт он, как видно, в достатке,
Чисто в доме его и уютно,
Спит младенец в резной колыбели,
А вдоль стен резные скамейки,
А в углу резной умывальник —
Всё его, Кузнецова, работа.
На стене полотенце в жар-птицах,
На полу пестреют дорожки —
Рукоделье жены кузнецовой.
А сама кузнечиха за прялкой —
До чего молода и пригожа,
До чего бела и румяна!
А уж волосы, верно, чернее,
Чем крыло молодого грача.
Тянет нитку льняную из кудели,
Тут же сына качает в колыбели,
Успевает менять в светце лучину
И поёт колыбельную сыну.
И так сладко поёт кузнечиха,
Что метелица не утерпела
И запела сама тихо-тихо,
Нежно-нежно седая запела:
— Хороша ты, Кузнецова молодка,
Ещё краше станешь ужотко!
Белой лапой твои волосы трону —
Станут белые они, точно иней.
Белой лапой твои щёки поглажу —
Побелеют они, точно снег.

Колотило взглянул на оконце,
Показалось ему, будто что-то
Он увидел, а может, услышал.
Пригляделся, прислушался — пусто,
Ничего — ни тени, ни звука,
Только воет метелица глухо
Да лучина тихонько трещит.

Вдруг в сенях шаги раздалися,
Распахнулася дверь и ворвался
Пар морозный, и кто-то вошёл,
А войдя, упал у порога.
Как покойник, пришелец был бледен,
Как покойник, лежал неподвижно,
С кровью смёрзлась его бородища,
И в крови вся одежда была.

Чуть живой он лежал трое суток,
И за ним, как за малым, ходили,
И знахарку ему приводили,
И очнулся неведомый гость
И, очнувшись, вот что поведал:
— К нам явился Батый окаянный
И потребовал дани несметной —
И людьми, и конями, и прочим,
А Великий князь Юрий и братья
Порешили биться с Батыем.
И была жестокая сеча,
Крепко билось рязанское войско,
Много пало полков у Батыя,
Но бесчисленна рать нечестивых,
Что песок на морском берегу.
Все погибли: князья и дружины,
Храбрецы, бойцы удалые,
Ни один живым не вернулся,
Все остались лежать на снегу.

А Батый, распаляяся злобой,
Обошёл всю Рязанскую землю,
Разоряя веси[13] и грады,
Без пощады губя всех людей.
И пришёл окаянный к Рязани,
Всею силой своею великой
Окружил наш город и бился
Неотступно пять дней и ночей.
Басурмане[14] друг друга сменяли,
Мы же бились всё время бессменно,
Многих наших татары убили,
Многих ранили, а иные
Не снесли великих трудов.
На шестое утро татары
Притащили тысячи лестниц,
Без числа стенобитных орудий
И огонь, чтоб метать через стены,
И зажгли, и взяли Рязань.
Был я ранен, когда уже битва,
Как пожар, перекинулась в город,
И очнулся под грудою трупов,
И была уже поздняя ночь.
Кое-как из-под мёртвых я вылез,
Оглянулся на город горящий
И побрёл, сам не знаю куда…

И задумался кузнец Колотило:
Засеяна земля мертвецами,
Полита земля кровью невинной,
А враги урожай собирают.
Смерть кругом, а он, Колотило,
Здесь сидит, у жениной юбки,
Лютой местью не мстит нечестивым
Чаши смертной не пьёт, как другие…

Колотило смотрит в оконце,
А метелица не утихает,
Третий день без устали пляшет,
Рукавами белыми машет.

Но недолго пришлось ему думать —
В дом к нему соседи явились,
Говорят: — Бросай, кузнец, работу!
Слышь, пришёл Евпатий Коловрат[15] —
Набирает по сёлам дружину,
Хочет биться с проклятым Батыем,
Отомстить за невинную кровь!

Встал кузнец, жену свою обнял,
Поглядел на малого сына
И сказал невольному гостю,
Что лежал возле печки на лавке:
— Мне, как видно, уже не воротиться,
Оставайся хозяином в доме! —
И, чтоб женских рыданий не слушать,
За порог шагнул поскорей.
Прихватил он из кузницы молот
И пошёл без оглядки от дома,
А жена на крылечке стояла,
И метелица ластилась к ней.