Илона Волынская - Князь оборотней
— Най-эква, многоязыкая Ут, мать Огня, возьми свою долю!
Берестяные туеса распахнулись. Куски мяса, рыбы, костяные и деревянные безделушки полетели в костры. Языки Пламени с урчанием вгрызлились в приношения, пожирая рыбу и мясо, обгладывая кости. Ба-бах-бах! Золотистые, серебряные, голубые, фиолетовые искры взвились над кострами, разлетелись во все стороны, точно сверкающие иголки осыпались с елок. Заорала и запрыгала детвора, танцуя по рассыпающимся цветным бликам и восторженно взвизгивая, когда горячая искра касалась кожи.
— Здоровые дети будут, сильные, с кровью горячей! — завел Канда. — Седна, владычица Океана, возьми и ты свою долю!
Звенящий рой ма-си налетел на самый большой берестяной короб, набитый дарами земли — сушеной ягодой, олениной, деревом и железом — всем, чего нет в Океане. С натугой приподняв короб, поволок прочь… Плавное течение обряда замедлилось — Тэму, люди-косатки, проломились сквозь толпу и принялись нагружать ма-си сувенирами с большой земли.
— Это жене, это сыну — только не перепутайте! Это дядюшке Аксу, это тетушке Ань…
— Прекратите! — злобно прошипел Канда, расталкивая Тэму. — За каким Эрликом твоему сыну эта палка нужна, тебе что, его бить нечем?
— Так земная же! В лесу росла! — поднял на него потрясенные глаза Тэму. — Да он нарочно шкодить будет, чтобы такой палкой получить! Это ж совсем не то что ребром кита по попе!
— Вот сейчас ты у меня колотушкой по голове огребешь! — замахнулся Канда.
Донгар тенью скользнул у него за спиной. Крышка короба с подношениями распахнулась. Ма-си зажжужали громче. Крышка с легким стуком захлопнулась. Канда обернулся… Но Донгар уже стоял рядом с Хадамахой, сосредоточенно посасывая длинный порез на запястье.
— Ай-ой, поранился чуток! — поймав взгляд Хадамахи, улыбнулся он.
— Летите отсюда! — рявкнул Канда на ма-си. Короб с подношениями взмыл над лесом и унесся по направлению к реке. Оттуда раздался гул — словно на лед швырнули гигантский каменный мяч, — и над верхушками сосен взметнулась пенная струя воды. Лицо Канды потемнело еще больше, но бубен зарокотал снова.
— Калтащ-эква, мать Умай, Моу-няма — твоя доля!
Щедрая россыпь украшений, серебряных монеток, мяса и рыбы посыпалась из перевернутых коробов… и стала медленно, как грязь после дождя, впитываться в ставшую вдруг рыхлой и влажной землю. Хадамаха запустил руку за пазуху. Даром он, что ли, где ни присядет, все с деревяшками возился! Между пальцами у него свисало узорчато вырезанное из дерева ожерелье. Оглядевшись по сторонам, не смотрит ли кто, он бережно разложил ожерелье по земле.
— Ах! — под ногами томно вздохнули, и ожерелье начало погружаться в заволновавшуюся землю.
Хадамаха радостно улыбнулся… и столкнулся взглядом с Донгаром.
— Я ей так мало дарю, — смущенно пробормотал он.
— Зато красивое очень, — серьезно сказал Донгар.
Канда недобрым взглядом проводил исчезнувшие в земле дары… и закружился на месте:
— Взяли долю Хозяин Верхних небес и великие Хозяйки-сестры! Дожди дадут, рыбу в реке, дичь в леса, оленей в стада, детей в люльку! Кэси — большая удача всем племенам, что камлание заказывали, пришла! Кэси пришла! — словно ставя точку, Канда бухнул колотушкой в бубен.
Молчаливо стоящие в сторонке люди вдруг заволновались.
— А мы-то! Мы ж камлания не заказывали! — вскричала та самая баба, что собиралась снимать шкуры за еду для детей. — Мы тут случайные люди! Мы теперь — ачин кэсилэ бэйэ! Бесфартовые люди! От нас барсук увернется, куница насмерть заест! Это ж нашу удачу Канда берет, другим отдает!
— Бегите! — одними губами шепнул Хадамаха.
Его словно услышали. Люди толпой ринулись к лесу. Канда захохотал и взмахнул колотушкой. Столбом дыма ма-си изогнулись над вырубкой и обрушились на убегающих. Над людьми вспыхнули цветные сполохи — блеклые и размытые, какие иногда загораются в небе среди Дня. Ма-си вгрызлись в это цветное сияние и принялись рвать его на части, как гусеницы в листе, проедая извилистые ходы и проплешины. Люди заметались, крича и размахивая руками, точно рассчитывая отогнать рвущих удачу духов, как мух.
— Останови ма-си, Донгар! — взмолился Хадамаха. — Без кэси в тайге не выжить!
— Я не могу. Люди сами сюда пришли: шкуры снимать, тела соседей на части рубить, детенышей ловить.
— Их Канда привел! Они голодали!
— Он вел, они шли. От голода мэнквами-людоедами решили сделаться: своих детей чужими накормить, — очень печально сказал Донгар. — Черный шаман не жалеет, черный шаман поступает по справедливости. Белый мог бы пожалеть… Но ты ж видишь, какой он!
— Он — безумец! — выдохнул Хадамаха. — Я думал, он нас ненавидит, а ему на самом деле все равно, кому пакостничать! Нам не нужна чужая удача!
— А он пока кэси вам и не отдает! — покачал головой Донгар.
Ма-си летели обратно, и за каждым развевался невесомый цветной обрывок. Кружась, они проносились над хореем, сбрасывая свою полупризрачную добычу на вершину. Висящие на хорее оленьи шкурки начали окрашиваться в цвета небесных сполохов и слабенько светиться.
Амба, Мапа и крылатые сгрудились в кучу, потерянно глядя на мечущихся людей. Знакомая баба сидела на земле и, закрыв лицо руками, плакала навзрыд. И только Канда дико ухмылялся.
— Камлаем дальше! — взмахивая колотушкой, завопил он. — Эжины домашнего очага, охраняйте стойбище, пока мы отправляемся в дальнее странствие… — кружился Канда. — Ну что встали? — рявкнул он. — Или хватит вам камланий, жизнь-смерть на следующий День спрашивать у верхних духов не будем?
— Будем, — выдавил отец, дико поглядывая на соседей-людей. Кажется, на самом деле он хотел сказать «нет». Но прервать камлание… Прерванное камлание бьет по заказчику, как раскрученный на ремне каменный шар неумелого метателя — прямо по башке!
— Все по обычаю делаем, — выдавил отец и подрагивающей рукой протянул Канде полоску кожи с нарисованными на ней чумами.
— Племя Мапа, двадцать две берлоги, — деловито пересчитал Канда. Полоски кожи подали Золотая и Белоперая. — Амба — девятнадцать шалашей, крылатые — четырнадцать гнезд. Отлично, все здесь, — заключил Канда и снова тряхнул колотушкой. — Пошли! — И затянул: — Отправляемся в дальнее странствие, через реку той воды, которой омывают лица покойников, отправляемся спрашивать, кто помрет сей День, кто останется… Меня что, плохо слышно? Отправляемся, ту-ту-у! — прогудел Канда вроде по-оленьи, а в то же время и не похоже.
Родовичи неуверенно выстроились в длинную цепочку, положив друг другу руки на плечи. Отец задвинул за спину лишившуюся крыльев малышку, оказавшуюся слишком близко от Канды, встал впереди цепочки и двумя пальцами, будто госпожа Эльга жабу, ухватился за край шаманской накидки из птичьих перьев.
— Чух-чух-чух! — запыхтел Канда и двинулся к хорею. — Чух-чух!
— А ведь он поезд изображает, какие у нас в рудниках пустую породу вывозят, — задумчиво сказал Хакмар. — И точно такой поезд — узкоколейка — тут внизу, под Буровой, к дыре в Нижний мир ходит. Спрашивается, откуда Канда знает?
Сквозь сгрудившихся младших жрецов к Хакмару пробился Губ-Кин-тойон — совершенно трезвый и напряженный, как тетива лука:
— Откуда Канда знает, кто ему рассказал…
— Тихо, — обронил Донгар, не сводя глаз с Канды. — Сейчас начнется.
— Что начнется? — всполошился жрец. — Если это ваши шаманские штучки… Что сейчас начнется?
Хадамаха подумал: глупо спрашивать, когда уже началось.
Канда подошел к хорею… И вдруг запрокинулся назад, точно хотел грянуться спиной оземь! Хадамаха невольно дернулся… но белый шаман завис в воздухе над самой землей. Шаман шел по хорею. Словно по ровному полу. Переставляя ноги одну впереди другой, он поднимался к навершию шеста, а его тело поднималось над землей, будто у шамана под спиной была невидимая прозрачная опора. Хадамаха почувствовал, как голова у него идет кругом.
Пронзительный визг вгрызся в уши. Воткнутый в землю шест сверлил землю. Вихрем крутились у его подножия мерзлые комья. Развевались, взмахивая копытцами, оленьи шкурки. Канда продолжал подниматься.
— Эрлик Рогатый! — отец не выдержал, рванулся в сторону… Его руки точно приклеились к краю шаманской накидки. Родовичи заволновалась, пытаясь вырваться из волочащейся за Кандой живой цепи. Трещали, лопаясь под напором медвежьих мускулов, штаны и парки, бились пытающиеся выпрыгнуть из цепочки тигры, молотили крыльями гигантские птицы, но захватившая их сила не отпускала.
Хорей начал светиться. Он пылал все ярче, словно медленно накаляющийся железный прут в кузнечном горне… и вдруг полыхнул так, что Хадамаха на миг ослеп. И почувствовал, что летит. Земля встала дыбом и пропала, глаза заволокло чернотой… в уши ударил шум бурлящей воды, брызги плеснули в лицо.
