Сергей Верник - Император и Пустота
— По-твоему, я должен был пройти мимо человека, решившего покончить с собой?
— Ты просто должен был остаться безучастным. Это так сложно?
— Сложно, — кивнул я. — На моем месте тебя бы любой оттащил с путей. Что? Скажешь, не так?
— Идиот, — девушка невесело усмехнулась, подняв глаза вверх.
Начинало светать, и небо над крышами домов уже не казалось таким черным. Это в городе оно всегда мутное, а здесь, в сотне километров от суеты и шума мегаполиса, небо имеет пронзительную глубину с мириадами рассыпанных бриллиантов звезд. Стоит на минуту забыться, и кажется, будто вот-вот оторвешься от земли и упадешь в эту манящую бездну…
— Почему ты решила умереть в такую сказочную ночь? — спросил я.
Незнакомка вдруг прижалась ко мне, уткнула лицо в отворот куртки, и заплакала.
— Поплачь, девочка. Поплачь. Легче станет, — говорил я, приобняв ее за плечи. — Уж лучше так, чем под поезд…
Это зеркало начинает быстро вращаться. Когда оно останавливается, я вижу огонь.
Горит лежащий поперек шоссе автобус. Несколько карет скорой помощи с включенными проблесковыми маячками стоят у обочины. Чуть в стороне — машина ДПС. Суетятся люди. Но пассажирам в автобусе уже не помочь. Огонь пожирает салон со страшной скоростью. Ему все равно, что люди, что обшивка с пластиком.
И тут я вижу лежащее на асфальте одинокое, припорошенное колючим снегом тело. Ноги неестественно вывернуты, а голова накрыта куском грязной ветоши. Рядом стоят двое полицейских.
— Свидетели говорят, что эта дура в последний момент на дорогу выскочила. Водитель ударил по тормозам, автобус занесло. Ну, и на встречке его уже КАМАЗ добил. Детишек, конечно, жалко. На праздник всем классом ехали…
— Сука, — выругался сержант, смачно сплюнув в сторону мертвого тела. — Из-за таких тварей невинные люди гибнут. И сама сдохла, и два десятка ребятишек с собой прихватила. Ну, есть ли Бог на этом свете?
Ноги подкашиваются, и я падаю на усеянный осколками разбитого зеркала серый линолеум коридора. Неужели это я его разбил? Но зачем оно мне показывало весь этот ужас? Зачем? Ведь даже если бы я знал, что через несколько дней или месяцев девушка станет причиной аварии автобуса с детьми, можно подумать, дал бы ей умереть под колесами поезда. Да все равно бы ее спас.
И тут внутрь меня проникает холод. Сердце замирает в груди, скованное ледяной коркой. А что, если я смогу пройти мимо? После того, как очнусь. Каким я буду видеть окружающий мир? Насколько стану другим?
Эх, чертов кретин, Эдвард Майерс со своей теорией эволюции! Только бы ты оказался не прав! Это все похоже на страшный суд. Надо же, и я сам пытаюсь себя обвинить. Будто стою на пороге, и грехи тяжким грузом давят на ноги, не позволяя идти дальше. А что там, впереди?
Нахожу в себе силы, встаю и двигаюсь к следующему зеркалу, но так и не решаюсь в него заглянуть. Я уже знаю, что ждет меня там, в глубине, за обманчивой преградой из холодного стекла. Предвиденье? Возможно. Хотя, это ведь моя память…
Там скрывается предательство. Всего лишь один миг, когда потерял веру в любовь и дружбу. Миг, который буду помнить всегда. Море боли и океан отчаяния! Любимая девушка ушла к моему лучшему другу, и я ничего не в силах был сделать. Абсолютно ничего! Просто меня на самом деле никто не любил. Была лишь иллюзия, которая в один прекрасный момент развеялась, оставив пустоту.
Теперь не нужно зеркало, чтобы видеть. И я вижу другой вариант. Вика стала мне женой, а Пашка все так же забегает на недельке в гости, попить пива и поболтать. Но это фальшивая жизнь! Она кажется счастливой лишь для меня одного, а люди вокруг по-настоящему страдают. И делают вид, что тоже счастливы. Зачем эта фальшь? Спектакль для одного зрителя?
Медленно поворачиваюсь и иду по коридору обратно. Толкаю дверь в конце, но вместо лестничной площадки обнаруживаю за ней небольшое помещение, стены которого обшиты белым рифленым пластиком. Напротив меня прямоугольник окна, и за стеклом — изрытая многочисленными кратерами мертвая лунная поверхность. Как на картинках из моей любимой в детстве книжки.
Эдвард Майерс развалился на угловатом белом диване и пристально изучает какие-то документы. Сажусь рядом с ним, устало вздыхаю. Майерс протягивает мне стакан с минералкой.
— Получилось? — спрашивает он.
— Не знаю, — я в несколько жадных глотков опустошаю стакан. — Скажи, Эдвард. Ты готов ответить за все свои поступки, будь они хорошие или плохие? И жить дальше, каждый миг просчитывая вероятности своих действий и видя, к чему в будущем они приводят. Ты ведь, наверное, не отказался бы обладать таким даром предвидения?
— Это не дар, а проклятье, — хмурится Майерс. — С ним нужно родиться. А так можно просто сойти с ума.
— Это точно, — соглашаюсь я. — Но выбор вряд ли будет.
И тут голову пронзает раскаленный кинжал боли. А вместе с ней слышу вдалеке заунывное дребезжание дверного звонка…
Звонок? Откуда бы ему здесь взяться?
1.Звук такой настойчивый, конвульсивный, словно последний выстрел в спину уходящего прочь врага. Как ни странно, выстрел попадает в цель, и серая мгла бурлящим потоком врывается в мое сознание. Проступают оклеенные вульгарными обоями стены, низкий облупившийся потолок, потертый палас на полу. И Настя в желтом махровом халате настороженно подходит к входной двери. С той стороны уже кто-то начал нетерпеливо стучать кулаком или ногой. Она вдруг оборачивается, смотрит на меня, а в глазах… Нет, не страх и не отчаяние. У человека, минуту назад корчившегося в агонии, взгляд должен выражать нечто иное. Но только не злобу и ненависть. Откуда в ней все это? Настя никогда не умела злиться по-настоящему. Обижаться — да, но не злиться. Неужели боль ее так изменила?
Она поворачивает ключ в замке. Три оборота, и в квартиру врываются какие-то незнакомые люди. Настю отталкивают, практически сметают с пути. Я вижу их горящие безумием глаза. Десятки пылающих глаз. Они все ближе и ближе. Люди теснят меня к окну. У многих в руках палки, обломки арматуры, ножки от столов и стульев.
Не в силах больше видеть мертвые холодные лица, отворачиваюсь, и смотрю на город. С пятого этажа можно разглядеть разве что окна в доме напротив. В чужих квартирах твориться нечто страшное. Кровь на редких уцелевших стеклах о многом может поведать. Или наоборот, скрыть.
Поднимаю взгляд. Свинцовые тучи практически раздавили крышу стоящей неподалеку высотки. Они опускаются все ниже и ниже, пытаясь стереть с лица земли серый промозглый город. И только частые столбы черного дыма принимают на себя чудовищную тяжесть не нашедших опоры небес.
Я не чувствую боли. Мое тело жестоко избивают. Слышатся глухие удары, треск рвущейся одежды, и хруст костей. Последнее, что запоминается, это мелькнувший перед глазами тяжелый сапог.
В следующий момент тьма взрывается цветными осколками, и я вновь становлюсь частью нового мира. Звуки возни постепенно затихают. Они остаются далеко позади, вместе с безликой толпой, которой достался на растерзание всего лишь ненужный кокон, оставленный яркой красивой бабочкой…
Я беру на руки Полину. Девочка продолжает спать, окруженная уже порядком истончившимся зеленым ореолом. Это хорошо, что она спит. Ей уже нечего бояться. Все самое страшное осталось за той гранью восприятия, когда видишь мрачное небо и бесконечную грязь вокруг, и понимаешь, что это могло быть твоей частью навсегда. Последний взгляд — самый правильный. Он оценивает и заносит в память сложившийся образ утраты. Разве пристало плохо отзываться об усопших? Вот и Полинка пусть помнит пронзительно-голубое небо над головой с ярким, сочным, как апельсин солнцем, зеленую траву с хрустальными каплями росы по утрам и тысячи, миллионы улыбающихся лиц. Для нее они всегда будут добрыми.
«… И еще раз вернемся к теории эволюции сознания. В последнее время много об этом говорили, но ученые так и не смогли установить, являлась ли эпидемия тем самым переломным фактором, благодаря которому человечество должно было перейти на следующую ступень развития. Рано или поздно такой момент прогнозировали, но как все должно случиться на самом деле, никто до сих пор не знает.
Осложнения в виде опухоли головного мозга стали причиной массового, но кратковременного помутнения сознания у людей по всему миру, повлекшие за собой вспышки агрессии. Эти пять суток жестоких убийств войдут в историю как „Чистилище“. Население планеты сократилось почти втрое, и цифры статистики заставляют в ужасе содрогнуться.
Может быть через десять, или сто лет природа вновь попытается изменить нас изнутри. И возможно, ей все-таки удастся это сделать. Главное, чтобы мы сами были готовы…»
