Сергей Вольф - Где ты, маленький "Птиль"
— Да-а, я в тебе ошибся, — сказал я. — Расчет умный. Тебя, может, даже в квисторию введут, каким-нибудь старшим инспектором.
— Бери выше, — сказал он. — Они бы мне в квистории дорого заплатили, доставь я им Орика — члена правительства. Но еще больше — за Орика-предателя.
— Как это — «Орика предателя»? — удивился я. — А так, — сказал он. — Я-то кое-что о нем знаю, квистория, может, и не знает, а я знаю. Повстанец он, этот ваш Орик, а по телеку объявили, что он заложник, для отвода глаз.
— Если он повстанец — в чем я сильно сомневаюсь, — сказал я. — То они его за меня не выдадут.
— Выдадут, — сказал он. — Ты — гость. Великий гость — вот смех! Ты спас его дочурку, красу Политории! Да они готовы его же кровью заплатить за твое всеполиторское благородство!
Внезапно у меня вдруг пропало всякое желание говорить с этим гадом. Что сейчас делается у моро? Оли давно вернулась и все рассказала. Пилли намерена быть в Гарнфиле, а папу, когда он узнает, что меня похитили, тоже махануть в Тарнфил теперь никто не удержит. Почему этот гад столько времени, можно сказать, беседовал со мной, что-то выспрашивал, чем-то даже делился? Я вдруг понял: у него была та же реакция, что и у узкоглазого, когда он изложил мне и Пилли свои условия Орику. Пилли заговорила, и он стал слушать, любое слово привязывало его к креслу, он хотел понять, разобраться, потому что был в себе не уверен, потому что боялся. И а, Урк тоже боялся, он, сам того не понимая, говорил со мной, желая услышать что-то успокаивающее, хоть что-нибудь. Он — боялся.
— Не пора нам лететь, а? Или мы заночуем в лесу? Развяжи меня, все тело затекло, — сказал я. — Слышишь?
— Вот спущусь по нужде на землю, вернусь и развяжу!
— А я что, не хочу, что ли? — плаксиво сказал я. — Терпеть, что ли?! А?!
— Не хнычь, — грубо сказал он, развязывая на мне веревку. — Давай быстро вместе со мной, и летим.
Ночь пришла абсолютно темной, без единой звезды на небе. Кругом нас была сплошная тьма, кроме слабого свечения приборов на приборной доске винтокрыла. В какое-то мгновение я почувствовал себя пружиной, точным хронометром, хотя и не думал о себе этими, да и другими словами. Чисто интуитивно я дал а, Урку спрыгнуть первым, и только после, но сразу же спрыгнул сам — веревка, которой я был привязан, и мой легкий рюкзачок (я схватил его за лямки, не завязывая) «приземлились» вместе со мной в полной темноте, и а, Урк этого не видел. Сразу же я залепил громкую фразу незамысловатей (тоже чисто интуитивно), рассчитывая на характер этого гада.
— Как ты взлетишь в этой темнотище? — сказал я. — Поляна маленькая, ничего у тебя не выйдет, понял?! — грубовато добавил я и хохотнул. Я сердцем чувствовал, что именно в длине его ответа все и заключено, сказать вторую фразу я уже не смогу, не буду иметь права, если создал нужную ситуацию.
— Ты что, обалдел малость?! — рявкнул он. — Или я тебя сильновато пристукнул по башке?! Темнота, видите ли! Взлет-то вертикальный! Не-ет, этого тебе не понять! Вы на своей Земле, наверное, и не видел винтокрылов, а?! А прожектор?! Соображаешь? Вряд ли ты соображаешь! Какой-то умишко у тебя есть…
Да, я выиграл, пока выиграл: фраза его, громкая ругань и мерзкий смех — все было длинным и громким; большими мягкими шагами я отступал куда-то назад… шаг, шаг, шаг, еще шаг, еще, еще, лишь бы не грохнуться, лишь бы скорее «пройти» поляну и упереться ногой, рукой, спиной в дерево, лишь бы побыстрее оказаться в лесу.
— Унюхал, что такое хороший винтокрыл, а? И если пилот хороший. Такой, как я. Учуял? — продолжал он.
И этого хватило, чтобы я действительно наткнулся наконец на дерево, сделал шаг в сторону, еще отступил в глубь леса, еще, еще…
— Ты готов? Чего ты молчишь?! — рявкнул он, и я, продолжая большими шагами (вроде «гусиного», но назад) отступать в лес, услышал, как он взгромоздился в кабину, плюхнулся в кресло… потом пауза, и тут он заорал:
— Что ты там возишься, эй?! В штанах запутался?
Но я молчал, застывая и снова пользуясь его вскриками, и все дальше спиной уходил в лес, натыкаясь на деревья и обходя их.
— Сдох ты, что ли?! — заорал он. Потом пауза. И потом, вероятно, увидев, что рюкзака моего нет, он взревел как бешеный:
— Где ты, грязный кабан?! Тварь! Ты где, поганая тутта?!
Отступая и отступая назад, легонечко, чтобы ветка не хрустнула, я слышал, как он, мерзко ругаясь, вывалился на землю из кабины, тут же перестал орать и остановился (шагов его не было слышно); его окружала полная тьма и он сообразил, что, куда ему броситься за мной, он не знает, потому что ни черта не видит. Потом он снова начал орать, призывая меня вернуться, крича о непроходимости леса и о диких зверях, а я все отступал и отступал назад, в полный и дикий мрак, останавливаясь только тогда, когда он делал в своем мерзком крике маленькие паузы. Продолжая гадко ругаться, он вновь залез в машину (я подумал — за фонарем), голос его из машины звучал тише, да и он еще с меньшей вероятностью мог из кабины услышать меня, и я все отступал, отступал, отступал…
Он, сообразив видно, что я не такой дурак и что вряд ли пошел в ту сторону, куда он может направить свой сильный прожектор, все-таки врубил его и снова выскочил из машины, вопя, что фонаря нет, а меня сожрут дикие звери. По тому, куда ярко светил его прожектор, я понял, как все-таки далеко в лес сумел я отступить, и теперь уже а, Урк ничего не сможет со мной поделать. Я догадался, что в дикой злобе, когда он все же взлетит без меня, он покружит в этом районе, «глядя» прожектором вниз, но я уже не боялся этого: деревья стояли плотно, были высоки и кроны их были густыми — ничего он не увидит. Я уже отступал назад смелее, не боясь нарушить тишину, его вопли скоро стали тише, еще тише, и наконец винтокрыл заработал и рванул в воздух. Прижавшись к дереву, я видел в сплошном мраке едва пробивающий листву его прожектор, он летал над лесом кругами, взяв за центр поляну, на которой мы сели, он все увеличивал круги, и вдруг я, обмерев, услышал, как заработал пулемет винтокрыла и редкие постукивания пуль по листве. Это он уже делал зря: он рассчитывал добраться до Тарнфила, но заранее подписывал свою смерть, если бы потом меня нашли мертвым: уже сейчас было известно, кто именно находится в винтокрыле под номером таким-то а, Урк и я.
Наконец он улетел, шум двигателя замер вдали, и я остался один в абсолютно полной темноте. Я сел в невысокую траву, прислонясь спиной к дереву и напряженно вслушиваясь в шорохи дикого леса, попробовал думать. Потом почти сразу же встал, поняв, что первым делом мне следует «покинуть» землю. В темноте это было сложно. Завязав и надев на себя рюкзак и спрятав веревку в его кармашек, я стал ходить от дерева к дереву, щупая ствол каждого и убеждаясь, что он толст для того, чтобы влезть по нему наверх. При этом все еще «помня» лицом направление, по которому я удалялся от поляны, я старался не утратить этого ощущения. Конечно, все это было до чертиков глупо, но когда я нашел ствол потоньше, я подпрыгнул вверх, обхватил дерево руками и, опираясь подошвами полукед в его кору, медленно «пополз» вверх. Я лез вверх упорно и вдруг почувствовал, что ствол слегка наклоняется все больше и больше к земле, согнут, кривой; я чувствовал, что наклон ствола увеличивается и что он тянется почти параллельно земле, и в тот момент, когда я сообразил, что сидеть на нем, балансируя, всю ночь — тоже не сахар, я нащупал руками одну ветку, другую, третью, они росли и вверх, и вниз, и тех, которые росли вверх, торчком, было несколько, и все они были вполне прочными. Если лечь вдоль ствола, то слева и справа меня от падения на землю защищали бы ветки, и я так и сделал, привязал веревку к рюкзаку, закрепил его на стволе так, будто это подушка, а потом уже и сам лег, привязав веревкой к основному стволу и себя. Лежать было, прямо скажем, — паршиво, жестко, но лежать было можно, и я был не на земле.
Только улегшись таким образом, ерзая и ища наиболее удобное положение тела, я и начал думать, постаравшись забыть, что если здесь есть крупные кольво, то дерево для меня не защита. Но эта мысль не лезла у меня из головы, я снова отвязал себя и рюкзак от дерева, достал пистолет, прицепил его к руке и снова лег, привязавшись к стволу. Коммуникатор (я достал и его) работал из рук вон плохо: треск, шумы, хрипы, и ни с кем из своих я связаться не сумел. Будем надеяться, что ночь, похоже, мучительная, кончится без страшных хищников; поляну я найду; как именно а, Урк сел на нее относительно курса на Тарнфил, я определю курс на Тарнфил, пусть без гарантий, что выйду прямо на него, но грохот и гул сражения мне подскажут. Ну а дальше? Что же дальше? В лесу ближе к Тарнфилу я наткнусь на повстанцев — отлично. А если на отступающих бойцов квистории? Вряд ли они меня кокнут, они меня знают, видели по телеку, я для них тоже гость, — не кокнут. Да, может, я и от них опять сбегу. А папа?! Может, он мчится в Тарнфил спасать меня. Кажется, я «прилежался» на этом дереве, чуть расслабился, почувствовав, как одни мышцы моего тела нашли удобные точечки, а другие, найдя неудобные, смирились, даже привыкли, адаптировались. «Неужели я засыпаю?» — подумал я в полусне. Потом все спуталось: этот полусон, сами кусочки чистого сознания (кольво), какой-то еще полубред (черные волны моря, счастливое лицо Оли), потом — сцены кулачных боев, рыбы, рыбы, морские, яркие, «цветики степные», — замелькали на темном фоне за прикрытыми веками глаз. Вдруг — лицо мамы, мягкое, улыбающееся, грозит мне пальцем, разгоняя им цветастых рыб… Вспышка! Потом провал, темнота — я уснул.
