Кирилл Кащеев - Хадамаха, Брат Медведя
Хадамаха точно знал, что последнее время караульщики у ворот перестали докладывать в храм о новых беженцах. Пусть их Уот Огненноглазая разбирается, что они там с людьми делают, но ясно же, что ничего доброго, а стражники все же не звери. Во всяком случае, не все и не всегда. Хадамаха мысленно усмехнулся.
Ремесленная слобода закончилась. Дома вокруг становились все солиднее и добротнее, чаще стали попадаться закрепленные на стенах светильники с Голубым огнем. Они перешли еще одну некогда оживленную, а сейчас притихшую улицу, повернули… Раскатанный под нарты снег дороги сменился гладким, как Огненный шелк, льдом, по которому на прикрепленных к плотным кожаным торбозам узких стальных полосках неспешно скользили нарядные люди. Ночь здесь отступала. Темноту рассеивали чаши с Огнем, мерцающими бликами отражающимся в полированных стенах вырезанных изо льда домов – прозрачных, как кристалл, молочно-белых, голубоватых и даже темно-лазоревых с прожилками. Вокруг впаянных в лед легких белых оконных рам, созданных жрицами из Огня, вились причудливые резные узоры. Ледяные скульптуры обрамляли двери и украшали крыши – кое-где прямо над улицей нависали застывшие в полете птицы, лесные девы мис-не с распущенными волосами, тянущий к прохожим лапу медведь. Медведь Хадамахе особенно нравился.
Следуя за тысяцким, они прошли центральной улицей, миновали вылитую изо льда скульптуру основателей города – благочестивого странствующего жреца-геолога, которому в здешних местах открылось Место рождения Голубого огня, воеводы, что тринадцать Долгих дней назад начал строительство крепости, купца, открывшего первую лавку, и охотника, принесшего ему пушнину. Каждый День, во время короткого летнего тепла, статуя успевала подтаять, и по холоду ее обновляли, а потому лица отцов-основателей ежедневно менялись. Поговаривали, что городской ваятель брал с купцов немалые деньги, чтоб на следующие День и Ночь придать ледяным скульптурам их облик. Например, воевода уже который День подряд сохранял пухлощекую физиономию местного богатея Ягун-ыки.
Стражники свернули в переулок и оказались перед лишенным всяких украшений, похожим на прямоугольный брус зданием на стальных опорах – главной караульней городской стражи.
– Зайдешь потом ко мне, Хадамаха, – коротко бросил тысяцкий, входя в низкие двери и сворачивая к вытесанной изо льда лестнице, покрытой груботканой рогожей, чтоб не скользила под стражницкими сапогами.
Дядя поглядел на Хадамаху с легкой тревогой, но на широкой туповатой физиономии племянника, как всегда, ничего нельзя было прочесть. Так что дяде оставалось только кивнуть и отправиться в оружейную за служебным копьем – был его черед идти в караул к воротам. Зато щупленький Пыу ободряюще ткнул мальчишку острым локтем в бок – точнее, хотел-то в бок, но достать выше бедра все едино не получилось.
– Наш господин тысяцкий стражницкое дело со всей серьезностью справляет, – потирая отбитый об Хадамаху локоть, недовольно пробормотал он. – Уж коли назвался стражником, так служи, а камешек кидай в свободное от караулов время! У него из-за этого с тойоном вашим командным споры все время, однако. Но ты, паря, не боись! – Боль отпустила, и Пыу смягчился. – Ну сходишь пару раз в дозор, в карауле постоишь, а там поймет господин тысяцкий, что нету от тебя никакого толку, и будешь себе тренироваться спокойнешенько!
– Чего это вы, дядька Пыу, думаете, что от меня страже толку не будет? – поинтересовался Хадамаха. В голосе мальчишки не слышно было ни обиды, ни даже любопытства, одно сплошное равнодушие, как если бы он просто уточнял не слишком важный факт – вдруг все ж таки пригодится.
Пыу поглядел недоуменно, словно проверяя, не шутит ли он, а потом рассыпался мелким кудахтающим смешком – аж слезы на глазах выступили.
– Ну ты спросил так спросил! – вытер глаза он. – Почему с него толку не будет, надо же! – передразнил он Хадамаху. – Да потому, что стражницкое дело тонкое, умственное, а ты… – И снова рассмеявшись, он махнул рукой. – Ты рожу-то свою хоть видел, стражничек?! – презрительно процедил Пыу. – Нет – так посмотри! – И он ткнул пальцем в отполированный сотнями ног ледяной пол и, круто развернувшись, пошел прочь, ворча, каким надо быть на всю голову каменным мячом стукнутым, чтоб вообразить, будто такой здоровый малодневный полудурок может соображать в стражницком деле.
Хадамаха полюбовался своим отражением в ледяном полу – отчего же и не поглядеть, когда предлагают? – поправил скособочившуюся пряжку ремня и направился по застеленной рогожей лестнице на второй этаж.
В просторном зале стояли десятки совершенно одинаковых грубо вытесанных столов, заваленных кипами писчей бересты – стражницкими отчетами о происшествиях. Сейчас большинство столов пустовали – тысяцкий полагал, не стражницкое это дело, казенные кожаные штаны на лавках протирать. Только сквозь полупрозрачные ледяные стены каморки, отгороженной для самого тысяцкого, виднелось смутное шевеление. Хадамаха неловко откашлялся и, оправив куртку, постучал.
– Заходи! – донеслось изнутри.
Хадамаха аккуратно вдвинулся в слишком низкую и узкую для него дверь и, как всегда, в первую очередь бросил быстрый взгляд на испещренную зловещим красным цветом карту чэк-наев. На ней появились две новые жирные красные точки. Злой дух Сакка, да оттуда же до города рукой подать!
Тысяцкий устало потер ладонями лицо, отодвигая наваленные на его столе свитки.
– А ведь я ошибался! – неожиданно выдал начальник городской стражи.
Хадамаха промолчал, продолжая невозмутимо глядеть на тысяцкого.
– Когда говорил, что играть тебе не стоит, – пояснил тот. – Играешь ты тоже хорошо, – неохотно признал он. – И все же… – Тысяцкий резко поднялся из-за стола и, едва не задевая Хадамаху плечом, прошелся по узенькой выгородке – три шага в одну сторону, три шага в другую. Хадамаха торопливо вжался в полупрозрачную стену – сейчас особенно было заметно, что он на полголовы выше тысяцкого и намного шире в плечах, и это ужасно смущало мальчишку.
– За ваш каменный мяч платят, конечно, побольше, чем обычное стражницкое жалованье! – продолжал тысяцкий. – Но тебе сейчас всего-то тринадцать – сколько ты сможешь еще этой каменюкой кидаться? До двадцати пяти – много до тридцати Дней! А потом? Кости переломанные, пальцы перебитые-подробленные, а уж что в голове, о том я вовсе молчу! Только и останется у храмовых ворот милостыню просить! – Он пристально поглядел в неподвижное лицо Хадамахи и снова усмехнулся: – А для стражи от парня, умудряющегося так убедительно прикидываться тупой горой мяса, был бы немалый толк! Ладно… – тысяцкий как всегда резко оборвал разговор. – Ты умный, хоть по виду твоему ни в жизнь не догадаешься! Сам решишь, что к чему!
Хадамаха продолжал молчать. Все господин тысяцкий верно говорит… да только не все знает.
– Так что ты выяснил насчет Богдапки и Содани? – отворачиваясь к прозрачной перегородке, отрывисто спросил тысяцкий.
На всякий случай понизив голос, Хадамаха пробормотал:
– От Богдапки мяч с искрами отскакивает, будто камень в камень бьется. Он… – Хадамаха сглотнул, сам не веря своей невероятной догадке. – Каменный он! То есть не мяч… То есть мяч-то, конечно, каменный… Но и Богдапки – тоже… – И он смущенно умолк, ожидая насмешки.
– Все верно. Молодец, – безмятежно кивнул тысяцкий. – Настоящий стражник должен верить собственным глазам! Прозвище Кремень-старик ему дали не только за твердость духа. Мало их осталось, каменных великанов, может, один Богдапки нынче и есть. Это они пока молодые, легко туда-сюда превращаются, а с возрастом человеческого все меньше остается, пока совсем не закаменеют.
Хадамаха нервно поежился, вспомнив попадающиеся порой в тайге над озерами скалы, похожие на человеческие фигуры, и с почти трусливым облегчением подумал: хорошо, что у его племени все иначе! Потом нахмурился – выходит, на самом деле господин тысяцкий и сам все про Кремень-старика знал?
– Про Содани вы тоже знаете? – мрачно поинтересовался он.
– Думаешь, я тебя на сообразительность проверяю? – покосился на него тысяцкий. – Я вот тоже не сопливый-слюнявый какой, а каменюку вашу и поднять-то толком не могу. А Содани не выше меня ростом, – тысяцкий оглядел Хадамаху, снова заставив мальчишку смущенно потупиться, – и в плечах до тебя не дотягивает. А мячом швыряется, будто тот из кожи сшитый и воздухом надутый! Хотел бы я знать – в чем тут дело? Не люблю, знаешь ли, на своей территории никаких загадок! Начинается с загадок, а заканчивается обязательно неприятностями! – И он вопросительно уставился на Хадамаху.
Мальчишка открыл рот, собираясь заговорить… Закрыл снова, пожевал губами… Ну если уж господин тысяцкий про Богдапки верит… И он наконец выпалил:
