Дмитрий Емец - Глоток огня
Яра начала разглядывать спички. Одна спичка была толстая, натуральное бревно в регламентированном спичечном мире. И серы на ней было тоже много. Она топорщилась, как шляпка диковинного гриба. «Спичечный генерал!» – определила Яра. Две спички – обычные, так сказать рядовые солдаты, и одна спичка – тощенькая, жалкая, но головастенькая, с довольно бодрой серной кепочкой. Спичечный дистрофик, скорее всего поэт.
Яра отыскала сухой длинный камень и, выбрав одного из спичечных рядовых, осторожно чиркнула. Наверное, слишком осторожно, потому что ничего не произошло. Она чиркнула сильнее. И опять ничего. После третьего чирка на сере появился длинный счес, обнаживший дерево, и Яра поняла, что этот солдат уже свое отвоевал. Вторым рядовым она чиркнула уже чуть смелее. Сера вспыхнула, но, так и не зажегшись до конца, погасла.
Руки у Яры задрожали. Итак, у нее остались только две спички. Генерал и дистрофик. Поначалу она взялась было за дистрофика, но потом передумала и решительно перехватила пальцами генерала.
– Ну давай! – сказала она ему и решительно чиркнула.
Генерал вспыхнул сразу. Обрадованная, что у нее все вышло, Яра слишком сильно дернула рукой и… огонь вдруг спал, погас, исчез. Яра тупо смотрела на погасшую спичку. Слишком поздно она поняла, что так и не дала генералу разгореться.
– Ну вот! – сказала она дистрофику. – Теперь у меня есть только ты!
Долго, очень долго она смотрела на него, никак не решаясь чиркнуть. Потом решилась и отчаянно чиркнула, перехватив его поближе к головке, чтобы спичка не сломалась. Дистрофик вспыхнул, опалило ей пальцы. Чуть выждав, Яра осторожно перехватила спичку другой рукой. Дистрофик уверенно горел. Пламя охватило его примерно до середины. Боясь опоздать, Яра поспешно подсунула спичку под хвою. Слабая, поначалу почти невидимая струйка тепла поползла вверх и превратилась в костер…
* * *Митридат несся к земле. Внизу уже что-то вырисовывалось. Мелькали длинные, с ржавинкой крыши. Там, куда устремлялся конь, белым вытянутым пятном с двумя усиками дорожек лежала автобусная площадь. Запоздало Родион понял, что волей случая отправил жеребца в нырок прямо над Копытово… Что ж! Если ему не повезет, он воткнется в асфальт посреди автобусной площади. Местному выпивохе дяде Жоре, день и ночь просиживающему у магазинчика в поисках знакомого лица, которое угостило бы его, будет о чем рассказать. Жеребец, исчезнувший без следа в нескольких метрах от земли, и человек, воткнувшийся головой в асфальт.
Будут, конечно, спорить, существовал ли жеребец и откуда он взялся, а про крылья у жеребца, скажут, что и приврал, но человек в асфальте – это уже, так сказать, факт неоспоримый, а рассказчик дядя Жора хороший, особенно если поблизости булькает стимул.
Митридат ускорялся. Родион привычно согнулся в седле. Надо было думать о двушке, мысленно сливаться с жеребцом, а Родиону хотелось уткнуться лбом в березовый ствол. И больше ничего. Он ощущал себя выжженным и пустым. Судьба Яры была ему безразлична. На двушку не хотелось. Ничего не хотелось. Даже ненависть к элю, поначалу сильная, теперь как будто ослабела. Кто у него единственный друг? Не эль ли? Всем остальным от него чего-то надо. Только личинка дарит ему счастье. А что берет взамен разум, тело и жизнь, так это дело такое. В конце концов, товары дают в магазине тоже не за просто так.
Копытово стремительно приближалось. Родион, щурясь от ветра, вышибавшего из него слезу, знал, что сейчас размажется по асфальту. Что ж… Все к лучшему! Не становиться же таким же уродом, как тот растворенный, хохочущий от ударов битой! Митридат заржал, крыльями прикрывая Родиона. Тот так и не понял, сделал ли он это осознанно или просто крыльям его помешал боковой ветер и потребовалось изменить их положение.
Копытово надвинулось, вжалось в Родиона. Втиснулось в него всеми своими огородами, серыми домами, клумбами, плоской крышей детского сада. Потом Родиона мазнуло по скуле чем-то твердым и шершавым.
«Ну вот и все! Разбился!» – успел подумать он, но почему-то жизнь не закончилась.
Открыв глаза, он увидел, что пузырь человеческого мира уже отдаляется от него, а впереди рыхлой накипью клубится болото. Митридат, загребая крыльями, спешил к бурлящей воронке. Вдыхая кислый воздух межмирья, Родион ощупал пальцами скулу. Кровь. Надо же… Похоже, его тело подготовилось к нырку лишь в последнее мгновение и асфальт ободрал-таки его. Кроме того, с правой ноги исчез ботинок. Его слизнуло совсем незаметно, хотя он был плотно зашнурован и, казалось, не было такой силы, которая могла бы сорвать его, оставив при этом целой ногу. Видимо, дяде Жоре все же будет о чем рассказать.
«Жив ли эль? Или уже все?» – подумал Родион и, проверяя, потянулся пальцами к шее. Лучше бы он этого не делал, потому что даже от легкого прикосновения его захлестнуло волной радости. Митридат уже мчался через болото. Родион ощущал хлопья пены, повисшей у него на лице. Обычно он спешил стереть ее, а теперь жадно глотал. Это было счастье – зашкаливающее, влекущее, растворяющее границы тела. Родион понял вдруг, за что эльбов заточили в болоте. Потому что они настоящие друзья! Потому что только они тебя любят и ценят! Только там, за стенками болота – настоящая взаимовыручка!
Его друзья там, а он тут! Как он может их бросить? Скорее к ним! Вон как они оттесняют друг друга, чтобы его увидеть! А те два больших наползают на одного замешкавшегося маленького, притискивая его к оплавленной границе, конечно, потому что очень сильно его любят, хотя кому-то, конечно, и может показаться, что они его раздирают.
Паутина, преграждавшая Родиону путь, уже не казалась такой страшной. Родион даже руки вскидывал, чтобы задевать побольше паутинок. Он чувствовал, что его друзьям-эльбам это приятно! Это как прикосновения к протянутым к тебе рукам!
Мысли Родиона вертелись как мокрые тряпочки в стиральной машине. Лишь крошечный кусочек личности оставался прежним, твердым, как алмаз.
«Надо же, конь рвется отсюда изо всех сил… зачем? Глупый! А мне все равно… Я все же… шныр… я должен… плевать мне на «должен». Никакой я не шныр…»
Митридат жалобно ржал. Паутина, опутывавшая Родиона, опутывала и крылья коня. Огромным усилием жеребец рвал ее, продолжая лететь вперед.
Отчасти Родиона спасала пока жадность эльбов и то, что, считая его верной добычей, они не сумели договориться друг с другом. Каждая паутинка по отдельности уже может успешно погубить человека. Но, выпущенные все сразу, на короткой дистанции, разнородные желания только мешают друг другу. Человек, который тащит мешок с золотом, не может в одно и то же время объедаться. Хочешь не хочешь – надо выбирать что-нибудь одно, а пока выбираешь – крылья пега продолжают рассекать паутину.
В глазах мутилось. Не стоило ему все же глотать слизь и дышать испарениями. Слабея, Родион стал наклоняться вперед, начиная соскальзывать с седла.
«Ну вот и я проиграл. Я всегда знал, что солью. Потому и пытался погибнуть раньше, чем это произойдет… Ну и где эта ваша помощь, если она есть?» – подумал он.
В этот момент Митридат, разорвавший очередную паутину, резко вскинул морду и твердым теменем ударил Родиона в подбородок. Удар получился сильным, встречным. Потеряв сознание, Родион упал на шею пега, который, с усилием взмахивая крыльями, понес его прочь из болота.
Очнулся Родион уже на двушке, почти у границы, где сосны были еще тонкими и хилыми и лишь по вершинам кое-где виднелась тянущаяся к свету зелень. Он лежал на траве в серости ненаступившего вечного утра. Рядом, покрытый высохшей пеной, пасся Митридат. Родион смотрел на него и не понимал, почему тот не улетел. Потом разобрался. Передней ногой жеребец заступил в повод, да еще и сползшее набок седло мешало крылу подниматься.
Родион с трудом сел. Голова кружилась. Губы пересохли. Он не знал, сколько времени пролежал так. Слизь болота на куртке успела превратиться в такую же сероватую корку, как и пена на боках у Митридата.
Рука Родиона пугливо потянулась к шее. Ранка никуда не исчезла. Но прикосновение к ней причиняло лишь боль, какая бывает, когда трогаешь ссадину. Да и само вздутие как-то опало. Расползлось вширь. Ощущалось, что ничего живого под ним уже нет – только загноившаяся царапина.
Эль был мертв. Поняв это, Родион издал короткий торжествующий крик, но долгого торжества не получилось: слишком он устал.
«Яра!» – вспомнил Родион.
Подошел к Митридату, успокаивающе огладил его по шее, распутал повод. С трудом забрался в седло. Митридат легко пробежался и понесся по воздуху туда, откуда брезжил более уверенный свет. Они летели навстречу рассвету, сами ускоряя его приближение. Двушка щедро возвращала им силы. Родион радовался, ощущая живительное тепло, но понимал, что это ненадолго. Вскоре тепло превратится в жар, и это будет верным признаком, что его время на двушке истекло.