Филип Пулман - Северное сияние
— Сколько же они держали тебя там? — спросила госпожа Коултер.
Путешествие Лиры вдоль каналов и период ее жизни у бродяжников, длились несколько недель: ей пришлось выдумать, где же она была все это время. Она выдумала путешествие с Глакожерами в Троллесанд, а после побег, с подробным описанием этого города; и то время, когда она выполняла-всю-работу в Баре Айнарсона, а потом период работы на семью фермеров внутри страны, и то, как позже как её поймали ненцы и привезли в Болвангар.
— И эти люди собирались пойти и разрезать…
— Тише, родная, тише. Я просто хочу узнать, что же было с тобой.
— Но почему они собирались сделать это? Я не сделала ничего плохого! Все дети боятся того, что происходит там, хотя никто не знает. Но это ужасно. Это хуже всего… Почему они это делают, госпожа Коултер? Почему они такие жестокие?
— Ну, ну… Ты в безопасности, моя дорогая. Они никогда с тобой этого не сделают. Сейчас ты здесь, ты в безопасности и тебе больше никогда ничего не будет угрожать. Никто не собирается причинить тебе вред, милая Лира; никто никогда не сделает тебе больно…
— Но они делают это другим детям! Почему?
— Ах, родная…
— Это Пыль, не так ли?
— Это они тебе сказали? Тебе сказали врачи?
— Дети это знают. Все дети говорят об этом, хотя точно ничего никто не знает! И врачи почти сделали это со мной — объясните же, зачем! Вы не можете больше скрывать это от меня!
— Лира… Лира, Лира. Милая, это так сложно, Пыль и так далее. Это не детский разговор. Знай, что врачи делают это для блага детей, дорогая. Пыль — это что-то плохое, что-то неправильное, что-то злое и порочное.
Взрослые и их деймоны заражены Пылью настолько, что уже слишком поздно. Им не помочь… Но детей спасают сделанные вовремя операции. И пыль не коснется их. Они в безопасности и счастливы, и…
Лира подумала о маленьком Тони Макарии. Она внезапно наклонилась и её вырвало. Госпожа Коултер попятилась и отпустила.
— С тобой всё в порядке, родная? Иди в ванную…
Лира тяжело сглотнула и едва коснулась своих глаз.
— Но тогда Вы бы не забрали нас, — сказала она. — Вы могли бы просто оставить нас. Держу пари, что лорд Азраэль не допустил бы этого, если бы только знал. Если у него Пыль и у вас Пыль, и у Мастера Джордана и у каждого взрослого Пыль, это должно быть нормально. Когда я уйду от Вас, то расскажу всем детям в мире об этом. В любом случае, если это было так хорошо, то почему вы остановили то, что они со мной делали? Если это было хорошо, вам следовало бы позволить им сделать это. Вы должны были бы быть рады.
Госпожа Коултер отрицательно покачала головой и улыбнулась печальной мудрой улыбкой.
— Дорогая, — сказала она, — делая добро, можно причинить немного боли, и, естественно, остальные расстраиваются, когда ты расстроена… Но это не значит, что твоего деймона у тебя забрали. Он всё ещё здесь! Кстати, многим взрослым сделали здесь операцию. Медсёстры выглядят вполне счастливыми, не так ли?
Лира закрыла глаза. Она вдруг поняла их странное бессмысленное равнодушие к тому, что их маленькие семенящие деймоны казались лунатиками.
Она задумалась и крепко закрыла рот, так ничего и не сказав.
— Милая, никто даже не подумает произвести операцию на ребёнке, не проверив его здоровье. И никто за тысячу лет не забрал бы всего деймона у ребёнка! Всё, что происходит, это маленький порез, а потом всё хорошо. Навсегда! Понимаешь, твой деймон — замечательный друг и спутник, когда ты молод, но в возрасте, который мы зовём зрелостью, в возрасте, который скоро для тебя наступит, дорогая, деймоны приносят все тяжелые мысли и чувства, из-за которых бывает Пыль. Быстрая маленькая операция до этого — и это никогда не побеспокоит. И твой деймон остаётся с тобой, только… просто не связан. Как… как чудесное домашнее животное, если хочешь. Лучшее домашнее животное в мире! Разве это не прекрасно?
О, бессовестная лгунья, о, как же бесстыдно она лгала! И если бы даже Лира не знала, что это ложь (Тони Макария; те деймоны, запертые в клетки), то она все равно не поверила бы ей и возненавидела ее. Чтобы отрезали и уменьшили её дорогую душу, отважного спутника её сердца? Лира почти пылала от ненависти, и Пантелеймон в её руках стал лесным хорьком, самой уродливой и злой из всех своих форм, и зарычал.
Но они ничего не сказали. Лира крепко держала Пантелеймона и позволила госпоже Коултер погладить её по волосам.
— Выпей свой чай, — мягко сказала госпожа Коултер. — Тебе приготовят постель. Не надо сейчас возвращаться и делить дортуар с другими девочками. Вернулся мой маленький ассистент. Мой любимый, мой самый лучший ассистент в мире. Ты знаешь, дорогуша, что мы обыскали весь Лондон ради тебя? Полиция прочёсывала всю страну. О, я так по тебе скучала! Я даже не могу выразить, как я счастлива, что снова тебя вижу.
В это время золотистая обезьянка беспокойно подкралась, мгновенно устроившись на столе, покачивая своим хвостом, а потом прильнув к госпоже Коултер, и нежно теребя её ухо, а затем расхаживая по полу, держа хвост трубой. Это раздражало госпожу Коултер, и, конечно, в конце концов, она уже не сдержалась.
— Лира, дорогая, — произнесла она, — я думаю, что Мастер Джордана дал тебе кое-что до того, как ты ушла. Не правда ли? Он дал тебе алетиометр. Дело в том, что эта вещь принадлежала не ему. Ему дали её на хранение. Алетиометр слишком ценен для того, что просто так таскать его — ты знаешь, он один из двух или трех в мире! Я думаю, что Мастер дал его тебе в надежде, что он попадёт в руки лорда Азраэля. Он запретил тебе рассказывать о алетиометре мне, не так ли?
Лира скривила губы.
— Да, понятно. Ну, не бери себе в голову, золотце, ведь ты же мне об этом не рассказывала, или не так? Значит, ты не нарушила слова. Но послушай, милая, за этой вещью ещё нужно ухаживать должным образом. Я боюсь, что она слишком редкая и хрупкая, чтобы снова подвергать её опасности.
— Почему её нельзя отдать лорду Азраэлю? — застыв, спросила Лира.
— Из-за того, чем он занимается. Ты знаешь, что его сослали, потому что у него на уме было что-то опасное и злое. Ему нужен алетиометр, чтобы исполнить задуманное, но поверь мне, родная, что позволить ему завладеть этим прибором — величайшая ошибка. Прискорбно, но Мастер Джордана сильно ошибся. Но теперь, когда ты всё знаешь, будет лучше, если ты отдашь его мне, не правда ли? Тебе не нужно будет хранить этот прибор и ухаживать за ним — и действительно, это должно странно, как такая глупая старая штука могла хоть как-то пригодиться в…
Лира удивлялась, как эта женщина когда-либо могла казаться ей очаровательной и умной.
— Итак, если сейчас он у тебя, милая, лучше отдай его мне, чтобы я за ним приглядела. Он у тебя на ремне на талии, не так ли? Да, ты хорошо придумала возить его именно так…
Она сунула руки под юбку Лиры, и потом начала расстёгивать одеревенелую клеёнку. Лира вся напряглась. Золотистая обезьянка согнулась над краем кровати, дрожа от ожидания, держа маленькие чёрные лапки у своего рта. Госпожа Коултер стянула с талии Лиры ремень и расстегнула сумку. Она быстро дышала. Она вытащила свёрток чёрной бархатной ткани и развернула его, обнаружив оловянную коробку, которую сделал Йорек Барнисон.
Пантелеймон снова стал котом, напрягшимся перед прыжком. Лира отодвинулась подальше от госпожи Коултер, чтобы она тоже смогла убежать, когда придёт время.
— Что это? — удивлённо спросила госпожа Коултер. — Какая смешная старая жестянка! Ты положила в нее алетиометр, чтобы он не разбился, дорогая? И переложила мхом… Ты была осторожной, не правда ли? Еще одна жестянка внутри первой! Ещё и припаянная! Кто это сделал, родная?
Она была слишком поглощена её открыванием, чтобы дожидаться ответа. В её сумочке был ножик с большим количеством разных насадок, и она вытащила лезвие и загнала его под крышку.
Тотчас комната наполнилась страшным жужжанием.
Лира и Пантелеймон оставались на местах. Госпожа Коултер, озадаченная, заинтригованная, потянула за крышку, а золотая обезьяна нагнулась ближе, чтобы всё рассмотреть.
Потом в мгновение ока чёрный мухошпик вылетел из коробки и ринулась прямо в лицо обезьяны.
Она завыла и отскочила назад; и, естественно, досталось и госпоже Коултер, и она закричала и испугалась вместе с обезьяной, а после маленький деймон по часовому механизму вскарабкался вверх к её груди и горлу по направлению к её лицу.
Лира не колебалась. Пантелеймон прыгнул к двери, и она за ним, рванула на себя дверь и помчалась оттуда быстрее, чем когда-либо в жизни.
— Пожарная тревога! — завопил Пантелеймон, пролетая над её головой.
Она заметила кнопку на соседнем углу и отчаянно разбила стекло кулаком. Она продолжала бежать по направлению к дортуарам, разбивая пожарные сигнализации одну за другой, люди выбегали в коридор, пытаясь определить, где же пожар.
