Андреа Робинсон - Королева вампиров
— Я вампир, — снова говорю я и повторяю это еще несколько раз, с каждым разом все более обвинительным тоном.
— Это был единственный способ спасти тебя, — мягко произносит Джеймс. — Влад выпил очень много крови.
— Ты должен был спросить меня, — замечаю я.
— Лучше быть вампиром, чем мертвым мертвецом, — говорит он, гневно сверкая глазами. — Так ты говорила. Ты говорила, что есть вещи и похуже. Я думал...
Он замолкает, когда я резко встаю. Мне хочется сказать ему, что я бы предпочла умереть, но на самом деле это неправда. Я бы предпочла вообще не делать этого выбора.
— Думаю, мне лучше сейчас пойти домой, — говорю я, старательно игнорируя страдальческий взгляд Джеймса, который ловит каждое мое движение. Я пытаюсь пройти мимо него, но он, протянув руку, хватает меня за запястье. — Что ты делаешь?
— Софи, тебе нельзя сейчас идти домой. Нам нужно обсудить, как ты будешь справляться с этим. Твоя семья... она не должна ничего знать.
— Нет! Я иду домой, и я собираюсь увидеть папу, и Марси, и Кэролайн.
— Не сейчас, — говорит он и тянет меня за руку. Я позволяю ему обнять себя и чувствую мягкое прикосновение его футболки к своей щеке. Пока я слушаю его, мне кажется, что все будет в порядке. Если он просто будет продолжать говорить, если мне не нужно будет думать о том, что делать дальше, то все будет в порядке.
Внезапно Джеймс отталкивает меня и смотрит на мою грудь. Не успеваю я спросить, что с ней не так, как он прижимает руку к моей левой груди.
— Эй! — я шлепаю его по руке, но он, не обратив на это никакого внимания, только сильнее прижимает руку.
— Твое сердце, — произносит он изумленно.
— Да, — терпеливо говорю я, — оно там.
Не понимаю, почему он ведет себя так, словно это из него сегодня выпили всю кровь и затем снова наполнили ею.
Он смотрит мне прямо в глаза:
— Оно бьется.
— Ну да, оно бьется.
Снова схватив меня за руку, он прижимает большие пальцы к синим очертаниям вен у меня на запястье.
— Софи, — говорит он громче. — Оно бьется.
— Мы уже это выяснили, Джеймс.
— Софи, — повторяет он, но его звонким голосом прерывает Невилл:
— Сердца вампиров не бьются. — Он отталкивает пальцы Джеймса и затем смотрит на меня с точно таким же изумлением. «Никто не может оставаться человеком после перерождения. Я видел людей, которые перерождались от вдвое меньшего количества крови. — Он издает короткий смешок. — Влад был прав».
Вырвав руку, я прижимаю пальцы к шее, чтобы самой во всем убедиться. Да, это правда. Под моими пальцами мягко и жизнерадостно пульсирует артерия. Мне хочется петь. Мне хочется танцевать. Мне хочется, нелепо размахивая руками, кричать «ура». А затем я делаю следующее открытие: кожа на моей шее безупречно гладкая.
— Ты исцелилась, — говорит Джеймс, отвечая на мой незаданный вопрос. — Ты слышала мои мысли. Я видел, как ты следила глазами за животными... Но ты дышишь. Ты живая, — вслух говорит он, но затем я слышу его мысль, которую — я знаю — он ни за что на свете не произнес бы вслух: «Это нечестно».
Повисает неловкое молчание, которое вдруг нарушается звуком чьих-то приближающихся шагов. Все мгновенно напрягаются.
— Где Девон и Эшли? — резко спрашиваю я и инстинктивно сжимаюсь, чувствуя, как мои мышцы наполняются новыми силами.
— У тебя под ногами, — отвечает Джеймс.
Я бросаю взгляд под ноги и резко отступаю, осознав, что я стою на чем-то, напоминающем пепел от двух гигантских костров. Какая мерзость.
— Мы избавились от них в первую очередь, — щебечет Виолетта и кивком головы указывает в сторону столика для пикника. — Пока ты спала на земле.
От необходимости отвечать что-то разумное меня избавляет Кэролайн, ворвавшаяся на лужайку. Ее волосы в полном беспорядке, одежда состоит в основном из дыр, и она сжимает, наверное, самую большую палку, которую можно было найти в лесу. Увидев меня, она в изумлении роняет ее на землю. Меня же охватывает совсем другое чувство. Сегодня я, может быть, и не стала вампиром, но я определенно стала самым большим любителем обниматься во всем мире.
— Я села в машину и проехала полдороги до дома, но потом повернула обратно, — говорит она мне на ухо и поднимает голову. — Погоди. Все в порядке?
— Все уже позади, — отвечаю я, хотя мой голос звучит не так уверенно, как мне бы хотелось. — По крайней мере, все, что касается Влада.
— Я так испугалась. Я чувствовала себя ужасно, — говорит она. «И я так рада, что мне не нужно ничего объяснять маме и Фреду».
Эта мысль появляется словно из ниоткуда. Хлопая глазами, я смотрю на Кэролайн, которая продолжает улыбаться мне с самым искренним облегчением. Мне очень хочется думать, что это была галлюцинация. И у меня появляется невеселое ощущение, что мне придется еще долго привыкать к неотредактированным мыслям людей — по крайней мере в ближайшем будущем.
— Пойдем домой, — говорю я и поворачиваюсь к остальным. Джеймс уже отошел и присоединился к ним. Они увлеченно обсуждают разные подробности — например, как отвезти машину Влада домой, если ключи от нее превратились в прах вместе с ним, и многое другое. Помедлив немного, я позволяю Кэролайн увести себя.
Глава двадцатая
Кэролайн везет нас домой. У нее много вопросов — зачем я была нужна Владу? Джеймс такой он? — и она заслуживает ответов. Теперь она уже воспринимает всю эту историю с вампирами и их заложниками как что-то само собой разумеющееся — возможно, потому, что это отличное объяснение их неудавшимся отношениям с Владом. Я слишком измучена, чтобы придумывать, с чего начать, поэтому я обещаю ей рассказать обо всем позже, и после нескольких неудачных попыток вытянуть из меня историю она сдается и сосредотачивается на дороге. Мне сложно удержаться от того, чтобы не смотреть на ее шею. Не из-за раны, которая наконец-то перестала кровоточить, а из-за того, что я вижу нежное свечение, текущее от воротника вверх по шее. Я моргаю, стараясь избавиться от этой картинки, как от кругов в глазах после внезапной фотографии со вспышкой, но это мне не удается.
Мы въезжаем на подъездную дорожку к нашему дому, и она, поглядывая в зеркало заднего вида, поправляет волосы так, чтобы они закрыли следы от укуса, и затем протягивает руку к заднему сиденью. Бросив мне на колени голубую футболку, она начинает стягивать свою.
— Почему у тебя несколько смен одежды в машине? — спрашиваю я.
— А у тебя нет? — удивляется она, сняв футболку. — А стоило бы.
Я бросаю печальный взгляд на то, что когда-то было моей любимой футболкой.
— Знаешь, может, ты и права. — Я переодеваюсь в темно-синюю футболку-поло и затем смотрю на дверь нашего дома с простой деревянной ручкой. — Что ты собираешься им сказать?
Она лукаво улыбается.
— Не волнуйся. Предоставь это мне.
Так я и делаю, кивая каждый раз, когда Кэролайн делает паузу в своем рассказе о том, как я нашла ее у Аманды и как у нас спустило колесо, поэтому я такая чумазая. Меня тревожит только беспокойство, исходящее от папы. Но к тому времени, как я слышу мысль Кэролайн «Как легко они купились», я уже чувствую себя такой обалдевшей, что отпрашиваюсь наверх и, наверное, целый час моюсь под душем. Здесь, где на полу лежит такая белая и такая знакомая плитка и где я свободна от всех мыслей, кроме своих, я чувствую себя в безопасности.
Я проверяю пульс еще много дней подряд. Проверяю на уроке, проверяю за обеденным столом, проверяю на светофорах. Иногда я просыпаюсь посреди ночи с рукой на запястье или на шее. Я всегда испытываю секундную панику, прежде чем мне удается нащупать биение. В такие моменты я успеваю подумать, что случайная удача наконец покинула меня и сейчас я вдруг почувствую, как в уголки моего рта упираются клыки. Но потом я нащупываю пульс. Я всегда нащупываю его. Он бьется быстро, сильно и так по-человечески.
Мои «побочные эффекты» никуда не делись. Баланс, нарушенный спонтанным переливанием крови, так и не приходит к равновесию. Родственники, учителя и одноклассники теперь мерцают, как светлячки, даже под лампами дневного света, и я по-прежнему, словно радаром, улавливаю их случайные мысли. Я знаю, что это ненормально; я знаю, что должна попытаться понять, что это значит и кем (или чем) конкретно я теперь являюсь. Иногда я наблюдаю за папой, который возится у дома, и размышляю, многое ли ему известно. Мне трудно представить себе, как мужчина, у которого есть галстук со снеговиками, может быть вовлечен во что-то сверхъестественное. Иногда я даже стараюсь прислушаться к его мыслям, но меня останавливает чувство вины. Теперь я думаю о своей матери чаще, чем когда-либо за последние пять лет, но я все еще не готова к тому, чтобы узнать о ней больше. Я говорю себе: «Завтра», а завтра я говорю себе: «На следующей неделе».
Мистер Амадо не выбирает меня главным редактором. Хотя в первый момент мне хочется швырнуть что-нибудь в стену — или, по меньшей мере, снова заколоть Влада, — я знаю, что Линдси заслужила эту должность больше, чем я, хотя бы потому, что с самого начала вела честную игру. Она уже пообещала мне, что включит в номер любое мое журналистское расследование. Мне очень хочется написать статью о вампирах, но думаю, что пока вампиров с меня достаточно. По крайней мере, именно в этом я пытаюсь убедить себя все эти дни.
