Дмитрий Емец - Карта Хаоса
Евгешу вновь начала раздирать на части его двойственность. Одна половина натуры напоминала, что он все еще служащий мрака. Другая же призывала помочь волчице. В результате, как человек, который хочет сделать слишком многое, он не сделал вообще ничего. Правда, был момент, когда он сделал шаг, но барахтавшаяся в сети волчица, восприняв его как нового врага, щелкнула зубами. Воспользовавшись тем, что волчица отвлеклась на Мошкина, комиссионеры накинули вторую сеть поверх обрывков первой. Волчица рванулась, запуталась и упала. Комиссионеры и хмыри подхватили сеть за края и быстро поволокли по траве. Сзади, спотыкаясь, ломко бежали суккубы.
Мошкин метнулся следом, однако, докатившись до ограды, отделявшей бульвар от проезжей части, вся пестрая компания сгинула вместе с волчицей. На бульваре остался один Тухломон.
Он подошел к Евгеше, нежно посмотрел на него и что-то снял с майки двумя пальчиками.
– Ай-ай! У тебя на плечике волосок-с! Женский-с! – сказал он, улыбнулся и быстро зашагал мимо пруда, изредка оглядываясь на лебедей и загадочно призывая их: – Ути-ути!
Мошкин стоял, тупо глядя на зеленоватую воду. Когда дело касалась чего-то действительно важного, соображал он медленно, но неуклонно. Запоздалая память собирала осколки важных деталей. Складывая их, Мошкин получал нечто тревожащее.
К нему подбежала удивленная Эльвира, только что закончившая отчитываться перед мамой.
– Куда ты делся? Чего тут такое было? – спросила она с любопытством.
Мошкин повернулся к ней, начал быстро что-то говорить, но вдруг махнул рукой и, неразборчиво крикнув, что объяснит все после, умчался куда-то.
Глава 12
Ночное такси
Зло роковое, могучее, зубастое, сильное, глодающее плоть и души, встречается на земле редко. Гораздо чаще попадается зло больное, вялое, серое, будничное, недовольное, оплывшее, сонное, равнодушное, несчастное, уставшее от самого себя. И это второе зло хуже и заразнее первого в сотни раз, ибо первое, истинное, заставило бы бежать от него сломя голову.
Ирка. Из дневника.– Приехали! – таксист потряс Мефа за плечо.
Буслаев открыл глаза, увидел справа неподвижный строй фонарей и понял, что уже доехал. Вот только куда и зачем? В такие минуты любая последовательная логика всегда дремлет.
Он сунул руку в карман за бумажником, но рука свободно провалилась в матерчатую пустоту. Бумажник исчез. Не оказалось его и в других карманах.
Меф вспомнил, что Ромасюсик, сажая его в такси, долго хлопал его по спине, обнимал и, всхлипывая от нахлынувших чувств, говорил, как он счастлив был познакомиться. Меф едва оторвал его от себя.
«Его шуточки! Убью, когда попадется!» – подумал Буслаев.
Таксист – костистый молодой парень с рытвинами сошедших прыщей на щеках – ждал, без сочувствия наблюдая за тем, как рука пассажира мечется по карманам.
– Бумажник стащили, – объяснил Меф таксисту.
Тот, испытующе посмотрев на него, потянулся куда-то рукой, но, не дотянувшись, длинно выругался и сказал: «Вылазь!» Буслаев вылез. Такси умчалось. Уехало оно как-то совсем буднично и презрительно, даже без визга покрышек и бензинового облака.
Меф осознал, что стоит в центре, на неизвестной ему улице. Когда он называл ее водителю, то помнил название. Теперь же, когда проснулся, оно странным образом изгладилось. Зачем он вообще сюда приехал? Что тут забыл? Он сделал шагов тридцать вперед, перешел дорогу, постоял, рассеянно глядя на дома. Снова перешел улицу. Вернулся к тому месту, где высадил его водитель, и остановился у синей новой вывески.
«Большая Дмитровка», – прочитал Меф без малейшего внутреннего волнения.
Он остановился у строительных барьеров, сдвинутых на тротуар, но не разобранных и не вывезенных. На одном из них болтался дорожный знак, запрещающий движение. Похоже, недавно где-то поблизости шли строительные работы. На дороге явственно наблюдалась заплатка свежего асфальта, заходившая и на тротуар.
Меф сделал еще шагов двадцать. Оглянулся, будто кто-то шел следом. Никого не увидел. Вернулся. Что-то тревожило его, но он никак не мог понять что. Дома стояли перед ним расхлябанным солдатским строем. Так стоят старослужащие перед мелким начальством. Один чуть выдвигался вперед, другой западал, третий пузатился декоративным балкончиком.
Он ощутил, что что-то здесь не так. В строе домов ощущались натяжка и надувательство. Буслаева это тревожило. Он никак не мог разобраться, в чем дело. Потом все же понял. Один из домов, расположенный прямо напротив нового шлепка асфальта, существовал только в виде громадной брезентовой заплатки, на которой и был нарисован с геометрической точностью.
Буслаев приблизился с краю, где фикция дома была особенно очевидной и, отогнув брезент, заглянул. Перед ним лежала темная, примерно метров трех в глубину, яма, окруженная с трех сторон глухими кирпичными стенами. Меф долго стоял, с недоумением разглядывая дыру на месте некогда существовавшего дома. В ней было что-то неправильное, сосуще-унылое, точно разбираешь вещи умершего человека.
Он еще раз оглянулся и, обнаружив, что его никто не видит, скользнул за брезент. За ним было еще темнее, чем снаружи. Ночь царствовала здесь без каких-либо ограничений. Свет фонарей сглатывался плотным брезентом, и только звезды рассеянно заглядывали в яму, омывая ее неровное, с укусами экскаваторного ковша дно.
Меф сел и, свесив ноги в яму, напряженно и болезненно задумался. Он ощущал себя совершенно разбитым, но не физически, а душевно. Точно его сердце засунули в мясорубку, перекрутили, наспех склеили, вновь вставили в грудь и требовательно приказали: «Стучи!»
При всей болезненности ощущение было приятным. Раньше Меф вообще не подозревал, что у него есть сердце. Не как мышечный орган, который, сжимаясь и разжимаясь, гоняет кровь, а как нечто большее. Как древний кочевник спокойно жил, не догадываясь о существовании у него селезенки или щитовидной железы, так и Меф никогда не подозревал, что главные решения в жизни принимаются всё же сердцем, разум же выступает, скорее, как занудный, кислый и сомневающийся ворчун.
Просидев на краю ямы минут десять, Буслаев хотел встать, как вдруг что-то без жалости врезалось ему в лопатку. Уже падая, Меф сообразил, что его пнули сапогом. Пролетев метра три, он упал на руки и на живот. Ударился, но сразу вскочил и вскинул голову. Звезды слепили его. Толком было ничего не разглядеть, но всё же Меф понял, что яма со всех сторон окружена темными фигурами. Он отчетливо видел их силуэты.
Сгоряча Меф попытался вылезти из ямы, но зацепиться было не за что и, сорвавшись раза три, он осознал, что это бесполезно. Слишком ровные, вычищенные экскаватором края. Одна из темных фигур – маленькая, кособокая – сдвинулась с места и, наклонившись, закрыла спиной часть ковша Большой Медведицы.
– Буслаев! Надеюсь, ты ничего себе не сломал? – услышал он неприятный, скребущийся, какой-то востроносенький голосок.
Вместо ответа Меф с силой метнул снизу ком, целя фигуре в лоб. Промазал. Ударившись о край ямы, ком разлетелся и запорошил Буслаеву глаза осыпавшейся глиной.
– Он ничего себе не сломал! Это хорошо! Можем начинать! – приказал кособокий, обращаясь к кому-то.
Что-то блеснуло в звездном свете. К ногам Мефа упал большой охотничий нож. Он поднял его. Многослойная синеватая сталь. Ручка была вырезана в форме греческой богини Артемиды.
Кособокая фигура подала кому-то знак. В следующую секунду в яму столкнули белую волчицу. Волчица была взбешена. Низ морды мокрый, на губах клочья пены. Упала волчица ловко, не столько свалившись, сколько соскользнув по стене. Метнулась к одной стене, к другой. Заметила человека. Оскалилась. Отпрянула.
– Убей ее! – приказали Буслаеву.
Меф крикнул, что никого убивать не станет. Его не уговаривали.
– Не убьешь – она убьет тебя! – сказал все тот же голос.
Буслаев шагнул назад, жалея, что не успевает сорвать с себя куртку и обмотать ее вокруг кисти. Левую руку он выставил вперед, жертвуя ею, чтобы, если волчица прыгнет, принять на нее укус. Нож прижал к бедру, готовый вонзить его в горло волчице ударом снизу вверх.
* * *Даф проснулась с острым ощущением, что Меф в беде. Тревога укусила ее и отпрянула, точно испугавшаяся своей дерзости змея. Дафна толчком села и застыла, собирая мысли в некое подобие порядка. Мыслей было много, но все ночные, суетливые, опутанные паутиной навеянных человеческим миром предчувствий и полутонов.
Минуту или две Дафна раскачивалась на кровати, свесив ноги и глядя на висевшую на стене рамку. На снимке они с Мефом сидели вдвоем на детском аттракционе – олене на подставке. Бросаешь жетон – олень начинает трястись.
Олень, старинный до раритетности, стоял в фойе кинотеатра и предназначался для детей до пяти лет. Почти сразу их с воплями согнали, но подозванный Мефом парнишка уже успел щелкнуть их на цифровик.
