Эдуард Скобелев - Властелин времени
И другое тревожило Иосифа: прошел он по разным народам и землям и понял, что все технические ухищрения не связаны напрямую ни со справедливостью, ни с мудростью жизни, ни с пониманием, что продвигает к идеалу и что отдаляет от него. Демагоги внушают, что прогресс техники и есть прогресс человечества. Но это никакой не прогресс, пока втуне остаются накопления правды, наполняющей душу светом смысла и радости. Вся мудрость сводится в конечном счете к совершенной нравственности, и если техника и технология современны, а нравственность на уровне самоедов и циников, никакого движения вперед нет — техника и технология помогают кабале и неправде. Чем больше мы открываем своим личным опытом, тем значительнее предстает перед нами опыт предшественников, так называемые вечные нравственные истины: сияют они, как звезды на небе; кто гасит эти звезды, остается в полном мраке…
Но росла и надежда — Иосиф вспоминал о мужественных людях общины, которые поняли освободительную суть нравственности, впервые построили жизнь так, что человек получил постоянный доступ к сокровищам человечества, и богатства не испортили его души, не помешали непрерывному улучшению материального фона жизни.
Седая шведка как-то сказала:
— Допустим, я поверила. Допустим, в общине разрешены социальные, национальные и духовные проблемы жизни, происходит синтез новой, более высокой культуры, не теряющей, однако, обретения народных традиций… Как доказать, что этот новый механизм жизни не утопичен, что он будет работать и тогда, когда исчерпается энтузиазм его сторонников?
Иосиф хорошо запомнил ответ Люси:
— Энтузиазм не исчерпается до тех пор, пока люди будут находить свою жизнь достойной жизни. Сердце общины — это стремление к личному совершенству, к получению все большей свободы, иначе говоря, все большего свободного времени. Этот аппетит не насытить никогда… Если вы внимательнее приглядитесь к структуре общинной жизни, вы увидите, что за всеми задачами стоит главная — удержать благородный порыв к совершенству. Нищий и ущемленный в правах не могут быть объективными и потому не могут быть мудрыми. Не могут быть объективными и мудрыми также и эксплуататоры. Вот отчего мы настойчиво ставим на человека, который может быть объективным. Мы не допустим ни бедности, ни излишеств, ни фальшивых монахов, ни паразитирующих наглецов. Люди не должны пресытиться до равнодушия или отчаяться на пути к совершенству… История — равнодействующая всех сил, и наша задача — позаботиться, чтобы вектор усилий указывал в одну сторону…
— Опять в одну сторону! — перебил коротышка-американец. — Опять «единая воля», которая натворила в России столько тупиков!
Люся улыбнулась.
— Я понимаю вашу логику и вашу трогательную заботу. Вас, видимо, всегда очень пугали «тупики» в России, в то время как других они только радовали… Я не политический стратег, но знаю: все достигает совершенства, когда есть непрерывное движение к совершенству. Община — оркестр, играющий по нотам все более совершенных понятий. Кто в лес, кто по дрова — как раз это и есть тупик, выгодный для врагов нашей общины… Никто не смеет угрожать свободе другого. Свобода каждого предполагает ответственность всех. Мы отвечаем перед народом и человечеством. Нас и без того упрекают со всех сторон: «Вы проповедуете идеал, который для людей невыносим!..» Невыносим для тех, кто хочет жить за чужой счет, кто хочет обманом и насилием утвердить свое особое положение, а для тружеников — единственно спасителен. Наш идеал — сретенье братства и любви, когда защищены и природа, и человек, и мечта человека. Мы еще у подножия совершенства, но мы каждодневно движемся вперед. Совершенная мечта, совершенное желание, совершенная фантазия непременно исходят из общего блага, и это источник нашего нарастающего творчества…
Нет-нет, недаром эти Люсины слова вызвали восторг у молодого ученого из Владивостока.
— Ваша община — жизнь, о которой мечтал наш народ, мир, ключ к которому был преступно украден!
— Мы не волшебники, мы реалисты. Мы создаем такие условия жизни, которые ограничивают в нас злое и поощряют доброе. Мы убедились, что равенство перед законом, как и перед богом, — насквозь лукавое, а вот равенство во всех материальных возможностях, исключающее борьбу и махинации, как раз и создает простор для индивидуального творчества… Я чувствую душевный уют только здесь, в общине, где вся структура жизни компенсирует мои личные недостатки, уравнивая в лучшем, а не выделяя среди худших. Исключительность — опасна. Именно идея исключительности разжигает ненависть среди народов, маскирует стремления олигархических групп к неограниченной власти. Основное противоречие жизни вовсе не в том, что одни люди плохие, а другие хорошие, — в том, что расистское меньшинство стремится к монополизму собственности и власти и жестоко подавляет народы, отвергая с порога всякую мысль о равенстве. Лишь на границе такой общины, как наша, кончается их господство. И это бесит расистов…
Наступило утро. Время шло ужасно медленно. Графиня Анна очень волновалась, опасаясь оплошностей и провала.
После полудня слуга отвел графиню и Иосифа к озеру. Матрос встретил без обычной радости.
— Видите флаг над башней? Это значит, скоро ожидается сильный ветер. Нет никакого смысла выходить в залив. Покружим здесь.
«Случайность или что-нибудь заподозрили?» — Иосиф был близок к отчаянию.
Голос Анны чуть дрогнул:
— Поедем, поедем! Мне все здесь опротивело. А небольшая волна — даже интересно.
Матрос поворчал, пропуская графиню и Иосифа в лодку, а потом неторопливо взялся за весла.
— Ладно, будь по-вашему, — сказал он. — Но я не советую. Здесь, в заливе, набегает неожиданный шквал и переворачивает даже крупные суда.
— Но ведь нет полной уверенности, что будет буря?
Иосиф понимал всю важность ответа на вопрос графини.
— Уверенности, что последует буря, нет. Но тем более нет уверенности, что не переменится погода. Старые люди, которые наблюдают залив в течение многих лет, знают свои приметы: если отроги гор в тумане, жди перемены погоды.
Иосиф почувствовал беспокойство графини. Он понимал, что и ее нервы на пределе.
«Будь что будет, — решил Иосиф. — Может, это даже хорошо, что поднимутся волны и ухудшится видимость…»
Едва вышли из-за стен крепости в залив, ударил свежий ветер.
— Хорошо, — громко смеясь, прокричала Анна. — Давай быстро, как на крыльях!
Матрос кивнул, потянул за фал, поднял парус: над головой хлопнуло, лодка клюнула носом, но потом выровнялась и понеслась по волнам — к восточной части города. Почти у самого берега развернулась и пошла, по желанию графини, к скалам, прикрывавшим залив со стороны открытого моря.
План побега заключался именно в том, чтобы подойти поближе к этим скалам — тогда дозорные на сторожевых башнях у западного берега залива теряли лодку из виду. Берег у скал был обрывистый, нежилой, так что именно там удобнее всего было постараться как-либо избавиться от матроса и протащить лодку через узкую протоку; корабль не мог пройти через нее, но небольшая лодка, вероятно, могла: Иосиф не раз убеждался, что за скалами плавают рыбаки.
— Подойдем к скалам, как вчера, — попросила графиня.
— Дойти туда мы, пожалуй, дойдем, если не зачерпнем бортом, — хмуро ответил матрос, — но как возвратиться обратно? Мы не осилим встречного ветра.
«Он будет попутным», — Иосиф взглянул на Анну.
— Переждем. Ты сам говорил, что ветер меняется каждые полчаса. А если не переменится, вернемся на веслах вдоль берега. Мой слуга поможет грести.
— Нет, госпожа, — сказал матрос. — Я отвечаю за вас и не хочу рисковать собственной головой. Да и дождь собирается, а в дождь прогулки запрещены.
И он стал убирать парус, намереваясь развернуть лодку, потому что волны укрупнились.
Это была критическая минута. Иосиф взглянул на берег. Вчера и позавчера он был пустынным. А теперь козы ходили по крутому склону, выбирая травку погуще да повкуснее. Впрочем, и пастух таскался следом, по-видимому, старик. Дворец и порт остались на противоположной стороне залива, и город был далеко, но все же и здесь торчали на берегу рыбацкие фелуки.
Иосиф нащупал в кармане тяжелый булыжник. Этим булыжником нужно было оглушить матроса. Но матрос взглянул озабоченно, и Иосиф понял, что не сможет ударить его, служившего во дворце еще при прежнем эмире, стало быть, никак не повинного в кознях пиратов.
— Помоги матросу! — громко сказала графиня.
Это были условленные слова. Они вывели Иосифа из замешательства. Отшвырнув прочь камень, он быстро шагнул к матросу и столкнул его за борт, тут же перехватил фал, побежавший вслед за хлопавшим беспомощно парусом, выбрал, закрепил на крючке и только тогда оглянулся на барахтавшегося в воде матроса.
Сообразив тотчас, что происходит, матрос и не пытался приблизиться к лодке. Он, конечно, понимал, что побег невольников грозит ему смертью и в том случае, если удастся, и в том, если не удастся.
