Владислав Крапивин - Струна и люстра
— Лыш не разобьет, — пообещал Май.
Лыш уже другим, вредным, голосом сообщил на ломаном немецком языке:
— Ди швестер Гретхен видер лере зайне унглюклихе брудер… — Это примерно означало: «Сестрица Грета снова учит своего несчастного брата».
— Дер дойче болтун, — сказала Грета. Поправила край куцей складчатой юбочки и опять закачала ногами — в ритме песенки, которую неразборчиво мурлыкала себе под нос. Грин глянул на нее, встретился глазами. Грета отвела глаза, поправила юбочку снова и вдруг выговорила с непривычной робостью:
— Грин, ты не обидишься, если я спрошу про ту песню?
— Какую? — бормотнул он, почуяв странное совпадение.
— Про которую ты рассказывал… Которая в письме твоего папы…
— Я… не обижусь… — и легонький озноб прошел под футболкой. — А чего… спрашивать-то?..
— Ты уверен, что твой папа пел ее на ту спортивную мелодию?
— Я… не знаю… Но он же сам написал…
— Да, он написал, что «Уралочка». Но ведь пел-то он ее не меньше десяти лет назад. Больше даже… А марш спортклуба «Уралочка» сочинили гораздо позднее. Я проверяла по Интернету…
— Ну… и что? — пробормотал Грин, удивляясь навалившемуся тревожному нетерпению. Кожа покрылась пупырышками, как от озноба.
— Дело в том, что есть еще одна «Уралочка». Очень старая песня. Мы со Светой пели ее в прошлом году в школе на концерте в День Победы… Помнишь, Свет?.. Там, как боец на фронте вспоминает свою невесту, она родом с Урала… Вот…
Грета помолчала (видимо, прогоняла смущение) и вдруг пропела негромко и очень чисто:
Моя подружка дальняя,
Как ёлочка в снегу.
Ту ёлочку-Уралочку
Забыть я не могу.
Давно ушел я из дому.
Но помню до сих пор
Ее совсем особенный
Уральский разговор…
Грин сжал губы и зажмурился. Воспоминание накрыло его, как мягкая лавина. Теперь казалось: эту мелодию не забывал он никогда…
— Еще… пожалуйста… — не открывая глаз, попросил он шепотом.
Грета сказала:
— Свет, давай вместе…
Грин почувствовал, что Света соскочила с сундука и, видимо, скакнула на балку, села рядом с Гретой.
— Грета унд Света зинген, — сумрачно известил всех Лыш. Явно не из вредности, а чтобы ослабить напряженность странного ожидания.
— Лыш, помолчи, пожалуйста, — строго попросила маленькая Поля.
— Пожалуйста, — буркнул Лыш.
Грета и Света запели. Слаженно и ласково:
Моей далекой весточке
Не так легко дойти,
Но ты, моя невесточка,
Работай, не грусти…
«Господи, как я мог забыть?.. Это же была мамина песня. Любимая.»
Грин помнил теперь мамино лицо, руки, запах ее волос. Ее голос. Тот, которым она пела вот это:
А если встанет в горле вдруг
Непрошеный комок,
Ну что ж, моя Уралочка,
Поплачь и ты чуток…
Комка в горле не было, но щеки стали мокрые, Грин знал это и не стеснялся. Лишь бы песня не кончалась подольше… Но она кончилась. Такими вот словами:
…И сына светлым именем
С тобой мы назовем…
«…Когда подрастешь и, может быть, начнешь стесняться слишком ласковых имен, станем звать тебя Грин.»
Он глубоко вобрал в себя и шумно выдохнул воздух. Тыльными сторонами ладоней вытер щеки. И лишь тогда открыл глаза. Света спрыгнула с балки и опять села с ним рядом.
— Грин…
— Я вспомнил… — выговорил он, глотая последнюю слезинку.
— Ну… это же хорошо… Ты не горюй…
А он и не горевал. В печали его не было боли. Был в ней ласковый свет. А еще — тихая гордость: «Значит, я все-таки не выдал письмо полностью».
И чтобы не подумали, будто он в какой-то скорби и слезы его — горькие и безутешные, он заулыбался и — мало того! — решил малость подурачиться: мне хорошо, я даже весел, вот… И он стал наматывать вокруг шеи щекочущую мишуру, словно превращая себя в карнавального персонажа. Но эту шутку не успели оценить: послышался звук, будто лопнула электролампочка.
Через несколько секунд трагического молчания Грета произнесла голосом классной дамы («ди кляссенфрау»):
— Этого следовало ожидать. Я предупреждала…
Никто никогда не узнал: случайно Лыш выпустил скользкий шар из пальцев или решил пожертвовать им, чтобы отвести внимание от заплаканного Грина (впрочем, эта догадка появилась позднее). Теперь Лыш повесил голову и сокрушенно рассматривал на половицах осколки. Остальные собрались в кружок и рассматривали тоже. Толя-Поля сели на корточки.
— Гуммираки не сдаются… — Заявил в руках у Поли лоскутный вождь, но как-то неуверенно…
— Хорошо, что здесь нет Любаши. Это был ее любимый шар, — не сдержала огорчения Света.
— Да ладно тебе… — шепотом одернул ее Май. Потому что хотя и жаль было шара, еще больше было жаль несчастного Лыша. В нем не осталось ни капли обычной сдержанной уверенности. Он встал на колени над осколками и смотрел на них, кажется, с горьким размышлением: «Что тут можно сделать, как починить?»
Ничего нельзя было сделать. Лежала на доске половинка с уцелевшей жестяной головкой и петелькой, а вокруг нее сверкала чешуя мелких осколков.
— Можно будет повесить на елку половину, — предложил страдающий за Лыша Толя. — Если повернуть разбитой частью назад, получится, что шарик целый.
Но Поля, которая спорила редко, здесь выразила печальную правду:
— Это все равно, что ставить на стол вместо торта пустую коробку от него…
— Не пустую коробку, а половину торта! — возмутился Толя. Наверно, хотел таким спором заглушить общее огорчение. Но Поля только махнула рукой.
И тогда нашел решение Грин.
— Смотрите! Можно сделать прожектор! И пускать им по елочным веткам зайчиков, будет как салют! И получится, что шар не погиб!
В самом деле, внутренность половинки шара сияла, как рефлектор. Снаружи-то шар был желтый, а внутри — как чистейшая зеркальная амальгама. Словно отражатель фары сказочного автомобиля. Казалось, он просил: дайте мне света, и я оживу!
— А ведь правда… — улыбчивым шепотом откликнулся Май и благодарно посмотрел на Грина.
— Надо лампочку от фонарика, — деловито сказала Грета. — И батарейку. Найдется?
— Можно свечку, — посоветовал Грин. Он понимал, что предлагает пусть крошечное, но все-таки волшебство. — Как в кулибинском фонаре. Да, Май?
— Да, — сразу понял его Май. — Шар елочный и свечка елочная, они найдут общий язык…
— Тогда нужны спички, — рассудила Света. — Толя, сбегай на кухню…
— Не надо, у меня есть, — насупленно оживился Лыш. Встал (на его коленках блестели прилипшие чешуйки шара, золотистые и серебристые). Оттопырив локоть, полез в карман безрукавки, вынул коробок.
— Откуда у тебя? — старательно встревожилась старшая сестрица. — Ты что, куришь за сараями?
— Не за сараями, а на Рыбкином пустыре, — прежним сумрачным тоном ответствовал брат. — И сигареты я закуриваю зажигалкой. А спички, это чтобы ковырять в зубах у дракона Дрыни, который там живет в пустой бочке.
— Балаболка, — с облегчением сказала Грета.
Глава 6
Выбрали свечку подлиннее, слегка расплавили снизу, прилепили на край сундука. Постепенно обретающий прежнюю деловитость Лыш, зажег фитилек. Пламя было маленьким, ярким и чуть колыхалось от общего дыхания.
Света забеспокоилась:
— Дом не спалим?
— Нет, — сказал Май. — Толя, выключи свет. Грин бери отражатель. Твоя идея, ты и пробуй…
Грин взял за проволочное ушко невесомую половинку шара. Присел у сундука на корточки. Осторожно-осторожно придвинул рефлектор к свечке — так, чтобы дрожащий огонек оказался в фокусе отражателя.
Дальше случилось удивительное.
Из половинки шара метнулся золотым лезвием луч. Пробил чердачный полумрак и горящим пятном лег на дверцу облезлого платяного шкафа. Пятно было круглое, сияющее, как спустившееся с неба солнышко.
От елочной свечки — такая светоносная сила!
— Мамочка моя… Гиперболоид… — выдохнула Грета.
У Грина дрогнула рука. «Солнышко» заметалось по чердаку и вернулось на прежнее место.
— Ну и прожектор. Даже не верится… — прошептала Света. Боязливо подставила под луч ладошку, засмеялась: — Ой как тепло. Пушисто даже…
Все по очереди (даже Лыш) «потрогали» ладонями небывалый луч, его ощутимую мягкую теплоту.
