Эдит Несбит - Феникс и ковер
— Но как же вы узнали, что мы дома? — спросил Сирил, когда страсти немного поулеглись и папа с мамой обрели дар речи.
— Ну, вообще-то, тут произошла одна странная штука, — принялся рассказывать папа. — Как только мы услышали, что в «Гаррике» пожар, мы, естественно, бросились туда. В толпе вас не было, внутрь же никого не пропускали, но пожарники клялись и божились, что в здании не осталось ни единого человека. И тут кто-то так легонько трогает меня сзади за плечо и говорит: «Сирил, Антея, Роберт и Джейн…» Я оборачиваюсь, а у меня на плече сидит большой желтый голубь. Поскольку из-за него я не мог разглядеть, кто говорил, то я его и отогнал, но у меня за спиной уже никого не было. И тут с другой стороны опять голос: «Ваши дети сидят себе целехоньки дома». Я снова обора чиваюсь — и надо же такому случиться, что этот дурацкий голубь сидит у меня на другом плече! Должно быть, пожар ослепил его, вот он и метался туда-сюда. Но ваша мама всерьез решила, что это был голос…
— Я решила, что это говорила птица, — перебила его мама. — И могу поклясться, что так оно и было. Во всяком случае, тогда я в этом ни капельки не сомневалась. И вообще, никакой это был не голубь, а оранжевый попугай. Да и не важно, кто там на самом деле говорил — главное, что он не соврал и с вами ничего не случилось.
Тут мама снова начала плакать, и папа решительным голосом заявил, что после сегодняшних театральных треволнений всем нужно как можно скорее разойтись по кроватям.
Все так и сделали.
Этим вечером Роберт имел серьезный разговор с Фениксом.
— Да ладно тебе, — сказала золотая птица, когда Роберт высказал ей все, что думал по поводу пожара. — Разве ты не знаешь, что огонь находится у меня в подчинении? Не расстраивайся — ибо я, подобно моим жрецам с Ломбард-Стрит, могу восстанавливать дворцы из праха. Будь добр, открой окно. И он выпорхнул наружу. Вот так случилось, что на следующий день в газетах написали, что театр пострадал от пожара гораздо меньше, чем ожидалось. На самом-то деле наутро в театре не было обнаружено вообще никаких следов пожара — не зря же Феникс всю ночь трудился, как пчелка. аля администрации театра все происшедшее до сих пор остается неразрешимой загадкой. Добрая половина служащих, находившихся в тот памятный вечер на представлении, попросту считает, что все они кратковременно сошли с ума.
На следующий день мама зашла в детскую и долго изучала прожженные места в ковре.
— Мы его помазали керосином, вот он и загорелся, — простодушно объяснила Антея.
— Нужно немедленно избавиться от этого ковра, — сказала мама.
Что же до детей, то, уже в сотый раз принимаясь обсуждать события предыдущего вечера, они неизменно приговаривали:
— Нужно немедленно избавиться от этого Феникса!
Глава ХП
КОНЕЦ КОНЦА
— Яйцо, тосты, чай, молоко, чашка, блюдце, ложка, нож, масло... Так, кажется, все в порядке, — сказала Антея, рассматривая поднос с маминым завтраком. Затем, осторожно держа его на вытянутых руках и ощупывая ногой каждую ступеньку, она поднялась по лестнице и осторожно проскользнула в мамину спальню. Поставив поднос на стоявшее у кровати кресло, она подошла к окну и, стараясь производить как можно меньше шума, подняла одну из штор.
— Дорогая мамочка, как сегодня твоя голова? — спросила она тоненьким участливым голоском, отличавшим ее в те моменты, когда у мамы болела голова. — Надеюсь, тебе лучше? Я принесла тебе завтрак. Посмотри, я постелила на поднос ту самую салфеточку с клеверовыми листьями, что вышила для тебя на прошлой неделе.
— Спасибо тебе, милая, — сонным голосом отозвалась мама.
Антея была прекрасно осведомлена о том, что нужно делать, когда ее милая больная мамочка просит принести ей завтрак в постель.
Она достала из шкафа маленький кувшинчик налила туда теплой воды, добавила немного одеколона и омыла мамино лицо и руки получившимся душистым раствором. Естественно, что после этого мама достаточно оживилась, чтобы подумать о еде.
— А что это такое с моей маленькой девочкой? — спросила она, когда ее глаза привыкли к свету и она смогла разглядеть опечаленное антеево лицо.
— О, мне просто ужасно грустно, что у тебя болит голова, — сказала Антея. — Это все из-за того страшного пожара в театре! Папа сказал, что ты так сильно испугалась и что тебе придется несколько дней лежать в постели. Знаешь, я не могу тебе этого объяснить, но получается, что мы все в этом виноваты…
— Ни в чем вы ни капельки не виноваты, моя родная глупышка! — сказала мама. — Каким это образом вы можете быть виноваты в том, что в театре случился пожар?
— Как раз этого-то я и не могу тебе объяснить, — сказала Антея. — К сожалению, у меня не такой извращенный ум, как у вас с папой, чтобы объяснять все на свете.
Мама засмеялась.
— Мой извращенный — а впрочем, ты, наверное, хотела сказать «изощренный» — ум и впрямь сегодня утром ни на что не годен, но я обещаю тебе, что со временем поправлюсь. А пока не будь маленькой миленькой глупышкой и прекрати болтать ерунду. Пожар случился не по вашей вине — и все тут! Спасибо, дорогуша, но я не хочу яйца. Лучше я еще немного посплю, а ты иди играть и ни о чем не беспокойся. Да, и скажи кухарке, чтобы она не приставала ко мне с тем, что сегодня готовить. На ленч можете заказать все, что вам вздумается.
Антея очень осторожно (я бы даже сказала, воровато) закрыла дверь маминой спальни и со всех ног бросилась на кухню, где тут же и заказала на ленч все, что ей в тот момент вздумалось. А именно: пару упитанных индеек, огромный рождественский пудинг, корзинку творожных ватрушек, а также побольше миндаля с изюмом.
Кухарка, естественно, попросила ее идти куда подальше, и на ленч были поданы опостылевшие всем рубленая баранина и манный пудинг, причем в первом блюде самым непростительным образом отстутствовали гренки, а второе так и вообще оказалось подгоревшим.
Но это было потом, а тогда, сразу же после посещения кухни, Антея возвратилась в детскую и застала остальных детей в глубоком унынии. Вообще-то, она тоже пребывала в глубоком унынии, поскольку не хуже других знала, что дни их замечательного волшебного ковра были сочтены. Он был настолько изношен, что его замечательные волшебные ворсинки можно было пересчитать по пальцам обеих рук и одной ноги.
Увы, делать было нечего! После двух месяцев волшебных путешествий и захватывающих дух приключений жизнь возвращалась в свое привычное и ужасно скучное русло, а Сирил, Роберт, Антея и Джейн безвозвратно теряли свое исключительное положение, что отличало их от обычных камдентаунских сорванцов, к которым наши четверо приятелей привыкли относиться с изрядной долей жалости и — чего уж там греха таить! — презрения,
— Господи, мы снова станем такими же как все! — сказал Сирил.
— Да, — согласился с ним Роберт. — Но только у тех, остальных, никогда не было волшебных ковров, и им не из-за чего убиваться.
— Мама собирается выбросить ковер, как только у нее перестанет болеть голова и она сможет подыскать нам приличную кокосовую подстилку. Вы только представьте себе — мы и какая-то кокосовая подстилка! Да мы же ходили под живыми кокосовыми пальмами — там, на острове, где не бывает коклюшного кашля!
— Красивенький остров! — закричал Ягненок. — Я люблю раскрашенный песочек! Я люблю раскрашенную воду!
Его братья и сестры частенько ломали себе голову над тем, запомнил ли он свое волшебное путешествие на солнечный берег южного моря. Теперь они знали точно.
— Что ж, — заключил Сирил, — никаких увеселительных загородных поездок на ковре нам больше не светит.
Но хотя они говорили о ковре, на уме у каждого был Феникс.
Прекрасная золотая птица была так добра, так заботлива, она неизменно выручала их из всяческих затруднительных положений — и надо же было такому случиться, чтобы она вдруг подожгла театр и тем самым заставил маму слечь с головной болью!
Никто особо не винил Феникса — такая уж у него была огенная природа. Но, с другой стороны, каждому было ясно, что в их отношениях наступил такой момент, когда его, как загостившегося родственника, больше не следует уговаривать продлить свой визит. Говоря простым английским языком, его нужно было попросить уйти!
Все четверо чувствовали себя самыми последними негодяями и предателями, но, тем не менее, не переставали подумывать о том, что кому-нибудь так или иначе придется откровенно, «как мужчине с мужчиной», поговорить с Фениксом и напрямую объяснить, что отныне ему не место у мирного очага их родного камдентаунского дома. Естественно, этим «кем-нибудь» никто не хотел быть, и каждый надеялся, что эту прискорбную роль возьмет на себя кто-нибудь другой.
Дело осложнялось еще и тем, что они не могли открыто обсудить этот вопрос, потому что их мог услышать Феникс, отсиживавшийся в буфете посреди тараканов, старых стоптанных башмаков и обезглавленных по случаю какого-то особо жаркого боя шахматных фигур.
