Владислав Крапивин - Лужайки, где пляшут скворечники
За окнами уже синел вечер. Артем с чемоданом шагнул с порога в холод, захлопнул за собой дверь. Наверно, навсегда. Звезды вздрогнули. Серебряный месяц съежился и смущенно укрылся за черной заводской трубой. Артем со скрученным нетерпением в душе зашагал по тропе среди занесенных снегом репейников. Стреканули с тропы несколько зайцев.
Артем дошел до поворота, и там навстречу ему шагнули трое.
Артем тут же понял, кто они. Потому что двое были взрослые, а третий — Зонтик. Артем сразу узнал его.
Мужчины были в длинных старомодных пальто и меховых шапках, а Зонтик в короткой расстегнутой курточке и с непокрытыми длинными волосами.
— Артем Викторович, простите, — сказал один мужчина голосом старого курильщика. — Можно вас на полминуты? Тут такое дело…
— Какое еще дело! — Они что, намерены удержать его?
— Тём, ну пожалуйста, — вдруг попросил Зонтик. Голосом, похожим на голос Кея.
— Ну… что? — Артем обмяк.
Второй мужчина (с голосом и повадками молодого человека) начал осторожно:
— Мы всё понимаем. Но если вы уйдете сейчас…
— А я уйду!
— Да… но тогда здесь никогда не наступит весна.
— Почему? — глупо спросил Артем.
— Не знаем… Мы ведь тоже не всё знаем. Видимо, таковы законы Пространств.
— Мне-то что до них… теперь?
— Вам-то уже, возможно, ничего, — виновато откликнулся «курильщик». — А им до вас — много чего, Пространствам-то. Вы здесь самый молодой из взрослых жителей, самый сильный. На вас замкнута надежда.
— Мне-то что…
— Тём, но без тебя не будет весны, — тихо и, кажется, со всхлипом вставил свои слова Зонтик. — И тогда… как же ребята? И Лелька, и все… А Нитку и Кея все равно до весны не найдешь.
— Почему?!
— Потому что надо, чтобы не перестал разрастаться Город…
Самый момент был, чтобы психануть для облегчения души. Чтобы скинуть всю эту чертовщину! Но «и Лелька, и все…».
«А разве я за них отвечаю?»
«А разве нет?»
Артем с отчаянием представил цепь грядущих одиноких вечеров. «Нет!» Но сказал угрюмо и неуверенно:
— А когда же весна?
— Возможно, скоро, — отозвался «молодой». — Возможно, совсем скоро, если попросить Егорыча заварить поплотнее на трубе заслонку. Чтобы не сочился холод.
«Вот и попросите? А я-то при чем?!» Но вслух Артем ничего не ответил. Вместо отчаянного желания спешить, искать было теперь вязкое утомление. А Зонтик сказал шелестящим шепотом:
— Тём… если ты уйдешь, дом станет пустой. Вдруг они вернутся, а тебя нет?
«Да! А вдруг они вернутся?»
Месяц выплыл, и у Зонтика в волосах заискрились застрявшие снежинки. Зонтик повернулся и стал уходить. Двое мужчин пошли за ним. Бесшумно так…
Артем постоял и пошел домой. Разжег в камине дрова. Бросил в пламя Ниткино письмо. Обессиленно сел у стола, лег щекой на клеенку. Оранжевый огонь плясал, трещал. Даже чуточку успокаивал. Конечно же, зашевелились в памяти стихи (то ли бунинские, то ли чьи-то еще):
Что ж, камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить…
Пить было нечего. Покупать собаку не было необходимости. Она пришла сама, умело открыв лапой все двери. Положила морду Артему на колени.
— Ты уже про все знаешь, Бом? Тот виновато шевельнулся.
— Бедолаги мы с тобой, Бом…
Пес вздохнул. Он-то не был бедолагой, но выразил Тёму полное сочувствие.
— А может, они и правда вернутся?
Бом неуверенно постучал хвостом. Видимо, он не исключал такой возможности, но большой уверенности не испытывал.
На дворе холодало, ледяное кружево быстро затягивало окна. Снаружи его серебрил месяц, а из комнаты золотил огонь. Узоры мельтешили, складывались в незнакомые рисунки. На миг возникло в окне лицо Снежной королевы — как в известном с детства мультфильме.
Артем еще малышом-дошкольником любил смотреть этот фильм. Вместе с мамой. Любопытно было и страшновато: не пробралась бы в комнату прямо с телевизора или через щель в форточке эта красивая, но ледяная тетка. Однажды Тём, будто шутя, спросил маму: не проберется ли? Мама засмеялась:
— Не проберется, если будешь хорошо себя вести.
А сейчас? Он вел себя хорошо? Или кругом виноват? Мама-то все равно простила бы. А Снежная королева не прощает — никого и никогда…
Потом пошли дни и вечера одиночества. Впрочем, днем одиночества почти не ощущалось. Артем глушил себя делами. Сжав зубы, сдал зимнюю сессию (а что делать: не сдашь — останешься без стипендии, тогда хоть подыхай). Занимался с ребятами историей, раздобыл для них на институтской турбазе старые, списанные лыжи, устраивал походы по дальним окраинам Пространств. Их было много, неизведанных окраин…
Ребята деликатно не спрашивали про Кея и Нитку. Только Лелька сперва приставала с расспросами. Артем сказал, что у Нитки завелись всякие простудные хвори и ей пришлось уехать на юг, к дальним родственникам, а Кей не мог отпустить сестру одну в дальнюю дорогу.
— А когда они приедут назад?
— Когда Нитка поправится.
— А когда поправится?
— Ох, Лелька, кабы знать. Может быть, к лету…
— А когда лето?
— Не знаю, Лелька. Может быть, скоро…
Однажды по дороге в институт Артем встретил скульптора Володю. Тот с осени жил в своей городской квартире, у сестры, и на Пустырях появлялся редко. Но, оказалось, он знает про Нитку и Кея. Мало того!
— Еще бы не знать, Артем! Она и Кей два дня прожили у меня, прежде чем уехали из города.
— Куда уехали?!
— Не знаю, честное слово. Они не сказали, чтобы я тебе не проболтался.
— А когда они жили у тебя, ты не мог мне сообщить?!
— Я обещал Нитке, что не скажу. Иначе она сразу ушла бы… Артем, это все равно не помогло бы, если бы ты прибежал. Только хуже…
— Володька, почему она так? В чем я виноват?.. То есть виноват, да, но почему она ничего даже не сказала?
— А я знаю?.. Тём, она мне говорила, что, может быть, потом…
— Что потом?
Он пожал плечами, молча пожал Артему руку и ушел, сутулясь.
3Вечера были порой невыносимы. Иногда Артем покупал четвертинку. Но водка помогала не надолго. После нее приходила новая тоска. Спасаясь от тоски, Артем часто уходил к Егорычу. Пили чай, говорили о том о сем. Егорыч иногда рассказывал про детские годы. Говорил, что думает написать про них книжку «Солнце Лопуховых островов». Она будет совсем не похожа на «Черных кирасир».
О Нитке и Кее не говорили. Но однажды Егорыч не выдержал, оборвал рассказ о пережитом, глянул внимательно.
— Тём, друг любезный, так нельзя, перестань изводить себя.
— Да я вроде бы и не извожу…
— Изводишь. У тебя уже лица нет, остались очки да нос. Взгляни сам… — Старик снял с полки зеркальце. То, перед которым брился по утрам.
Зеркальце было размером с открытку. Простенькое, без рамки. Артем взял. Плоское стекло оказалось почти невесомым. И… будто не зеркало, а окошко в соседнее пространство. Из того пространства глянул на Артема худой, похожий на очкастую растрепанную ворону парень с кровавыми трещинками на губах.
«Это я?» — охнул Артем.
Он и раньше видел себя в зеркале. Ведь брился же, хотя и не регулярно! Однако это зеркало было особое. Словно выпячивало всю его, Артема, сущность, всю правду…
— Что это за… оптический аттракцион?
— А ты такие штучки не видел раньше? Их много на свалках.
— Не попадались…
— Это элементы облицовки боевых звездолетов… Было время, когда господа генералы решили: на Земле воевать уже тесно, пора выбираться с этим делом в космос. И разместили на заводах заказы, чтобы построить несколько орбитальных крейсеров. Но дело оказалось чудовищно дорогое, не потянули. А потом начались вообще другие времена… А обшивку успели сделать, валяется теперь на складах и в мусоре… Говорят, эта чешуя способна была отразить даже термоядерный удар. Мало того… смотри…
Егорыч взял зеркальце, поймал им свет яркой лампочки, пустил на стену зайчик.
— Ну-ка подставь ладонь.
Артем подставил. Мягкое тепло надавило на кожу, разогрело ее. Сделалось горячо. Артем отдернул руку.
— Видишь, — с удовольствием сказал Егорыч. — Собирает и усиливает всякую энергию. Идеальный отражатель. Я этими штучками выложил заслонку трубы, когда заваривал окончательно. Чтобы не просочилось никакое космическое зло…
— Крепко заварил-то? — спросил Артем, потирая обожженной ладонью холодную щеку.
— Намертво…
Но каждый вечер торчать у Егорыча было неловко. Артем оставался в своем доме сам с собой. Иногда — с Бомом. А случалось, что с Бомом и рыжим Евсеем, который вел себя как домашний кот, только не мурлыкал.
Что было делать? Вспоминать и ждать. Но вспоминать — значит, травить душу. А ждать… чего? Сколько?
