Владислав Крапивин - Кораблики, или «Помоги мне в пути…»
Мы не поехали по той романтической набережной. Сивка показал окольную дорогу безлюдными переулками. Автомат-водитель наконец заскрипел и заругался: машина не приспособлена для таких "колдобистых" мостовых.
Я сказал, что он не машина, а утиль и я запишу его номер, чтобы "тебя, ржавую канистру, завтра же отправили на переплавку".
"Канистра" оскорбилась, мертво стала на обочине. Я плюнул, и мы с Сивкой вышли. Все равно Пристаня были рядом.
Переулок привел к кирпичной стене с разломанным верхом. В стене была дыра – такая, что я свободно пролез вслед за Сивкой. Сивка стал собранным и деловитым. Этаким юным хозяином.
– Не отставайте…
Всюду виднелись кривые приземистые сараи и фантастические сооружения из разномастных ящиков и гофрированного пластика. Моталось на веревках разноцветное тряпье.
Под осевшим железным навесом старик царапал долотом перевернутую лодку. Распрямился, глянул на нас колюче: ходят, мол, тут всякие нездешние. А потом и спросил:
– Кого ищете, господа туристы?
Сивка глубоко сунул руки в клетчатые карманы. И вдруг негромко, но четко выдал стишок:
Три копейки, пять рублей,
Не чихай и не болей.
Раз иду на Пристаня,
Значит, дело у меня.
Это был явно здешний пароль. Старик уронил долото, заулыбался черным беззубым ртом:
– Тутошний, что ли?.. У, да это никак Сивка-Бурка. И не признать сразу…
Сивка независимо сообщил:
– А это Петькин отец. Ну, того, который Пит с котом! Петька думал, что он умер, а он – вот! Ищет!
Старик не показал удивления:
– Это хорошо, что отец. Тогда конечно… Ступайте, ищите. Их, пацанов-то тутошних, сразу не найти, лазают где попало…
– А вы моего Петьку не видели? – не удержался я.
– Как не видел? Позавчерась он со своим зверем ребятишкам представление казал. Не только маленькие глядели, а всякий народ. Сплошной цирк… А вообще-то он, говорят, у Китайца живет, это ведь на том краю. Добираться вам ой сколько…
– Доберемся, дед, – солидно сказал Сивка.
И мы пошли. Вернее, стали пробираться. Среди заборов и землянок. Мимо пакгаузов без крыш и вытащенных на сушу развалившихся пароходов и барж. Сквозь ольховые заросли и великанский репейник, в котором ржавели якоря, бочки и упавшие портовые краны. Под разрушенными эстакадами и трубопроводами. Через рельсы, рядом с которыми валялись поломанные вагонетки. Мимо домишек, выстроенных из судовых рубок, товарных вагонов и контейнеров.
Всюду шастала замурзанная малышня. Останавливались, разевали рты, глядя на великолепного Сивку и на незнакомого господина.
– Пита с котом не видели? – небрежно спрашивал Сивка.
– Не-а…
– Вчера видели…
– Говорят, он с черной баржи окуней ловит. Для Кыса…
– Не-е! Это Петька Жмых ловит!
– Ладно, пойдем, – снисходительно говорил Сивка мне.
Он тут был свой среди своих. Двигался уверенно, убегал вперед. Перестал хромать. Иногда вскакивал на рельсы и балки, шел по ним, балансируя, и его клетчатые штаны парусили на ветерке…
Когда Сивка убегал далеко, мне делалось не по себе, как мальчишке в чужом квартале с недобрыми жителями. Но в конце концов я освоился.
Взрослые обитатели Пристаней ни о чем нас не спрашивали, провожали глазами с любопытством, но молча. Похоже, что весть о нас по здешней, невидимой мне связи уже разнеслась по Пристаням и все знали, кто я и зачем пришел.
Дымили у хибар железные печурки. Худые, небрежно одетые тетки возились у них с кастрюлями и сковородками, пахло жареной рыбой. Молодые мужики похмельного вида кучками стояли на поросших сурепкой лужайках. Один спросил вежливо:
– Закурить не найдется, сударь?
Я развел руками: не курю, мол.
Он сказал покладисто:
– Ну ничего, шагайте. Только через "Пассаж" не ходите, мало ли что.
Ребят Петькиного и Сивкиного возраста встречалось мало: видать, были заняты где-то своими делами и промыслами.
В колючках паслись клочкастые козы. В тени лежали добродушные псы. Смотрели желтыми глазами и ни разу не гавкнули.
Сивка горделиво сообщил:
– Кыс ни капельки не боится собак. А они его боятся. Знают: чуть что – он сразу по мордам. Когтистой лапой…
– Молодец Кыс… Сивка, скоро придем?
– Ага, скоро…
Я, конечно же, думал прежде всего о Петьке. И тем не менее оглядывался с любопытством. Это надо же, чтобы в наш электронный и межпланетный век, в большом городе сохранились и жили своей независимой жизнью такие вот… Пристаня?.
Конечно, убогость, бедность, безделье, воровство и наверняка все прочие "прелести" трущоб, но все же… все же казалось мне, что есть тут какая-то своя романтика. И загадочность.
"Это потому, что смотришь со стороны, – ехидно одернул я себя. – А вот пожил бы здесь…"
Но завороженность этим "нетеперешним" миром не оставляла меня.
Порой попадались совсем фантастические сооружения: круглая приземистая башня из кирпича, опоясанная спиралью железной лестницы и увенчанная невесть как закинутым туда маленьким катером с пробитыми бортами. Каменная аркада, будто перенесенная сюда из развалин средневекового города. Гулкий, пустой внутри ангар с кружевом железных перекрытий под крышей, а в нем, посередине, громадная безголовая статуя какого-то деятеля в мундире с эполетами…
Несмотря на совет мужика, пошли мы и через "Пассаж". Сивка пренебрежительно сказал:
– Вот еще, "не ходите"… Там Гошка Заяц живет.
"Пассаж" – это было кошмарно длинное здание – то ли бывший склад, то ли барак. Мы шли по замусоренному коридору, а с двух сторон были распахнутые двери, и за ними шла всякая здешняя жизнь: где-то стирали, где-то ругались, где-то спали вповалку. Кто-то стучал клепальным молотком по медному листу, кто-то жарил на сковороде подгоревшие лепешки. Ревели младенцы. И в то же время доносились аккорды пианино (явно не электронного, настоящего). Потом в одной из дверей я увидел девушку на подоконнике – ну будто с портрета девятнадцатого века: с косой, в просвеченном солнцем желтом платье, с книгой на коленях. Девушка рассеянно взглянула на нас и перелистнула страницу… А из одной двери, перегороженной дощатым прилавком, старичок, похожий на часового мастера, спросил:
– Господина, случайно, не интересует то, что стреляет? Имеется выбор…
– Спасибо, у него есть, – гордо отозвался Сивка.
– Прощения просим…
Казалось, не будет конца у этого дома-улицы… Но все же вот он, конец. Шагнули опять в траву. И Сивка вдруг завопил:
– Гошка! Зайчик!
Подбежал к нам белобрысый, чуть раскосый мальчишка лет шести, в какой-то немыслимой мешковине до колен. С робким восторгом уставился на Сивку.
– Дядя Питвик, это Гошка. Ну, тот самый, который тогда с нами… – Сивка оттащил Зайчика в сторону, что-то зашептал ему. Тот неуверенно улыбался, мигал. Кивал.
Наконец Сивка взял меня за рукав:
– Идемте…
А Гошка Заяц, приоткрыв рот, смотрел нам вслед.
– Что ты ему сказал? – поинтересовался я.
– Объяснил про вас… А еще – что скоро возьму его к себе.
– К себе… то есть к отцу Венедикту?
– Ну да!
– Ты думаешь, отец Венедикт обрадуется? – не удержался я.
– Ага!.. Мы же с Зайчиком как братья.
– П-понятно… Сивка, а долго еще идти?
– Не-а…
2
Пристаня тянулись по берегу бывшего оврага, который после затопления сделался узким заливом или, вернее, этакой извилистой бухтой. Одно время бухту использовали для стоянки всякого мелкого флота и старых, списанных судов. Потом все хозяйство оказалось заброшенным, тогда-то и начал расти здесь этот фантастический, никакими планами и законами не предусмотренный поселок. Убежище тех, кто не нужен Республике (и кому Республика тоже не нужна).
Многие тропинки вели к берегу. Сюда же тянулись рельсы узкоколеек. Решетчатые мостки, развалившиеся причалы, разбитые и обгорелые дебаркадеры занимали почти всю границу воды и суши.
Скоро места сделались более глухими. Больше стало необитаемых развалин и широких, поросших белоцветом пустырей.
На краю такого пустыря, прижимаясь к остаткам бетонной косой изгороди, стояло жилище Китайца. Стены обмазаны глиной, крыша – из днища старого катера.
Китаец сидел у распахнутой двери. Колупался в обрезках жести. Двухлетняя девочка в замурзанном платье возилась у его ног с ярким пластиковым корпусом компьютерного стереокомбайна. Воззрилась на меня и на Сивку, мусоля большой палец.
– Дайка, привет… Дядя Кий, это отец Пита. Пит думает, что он погиб, а он – вот… – У Сивки был явный талант излагать в двух словах трудные ситуации.
Китаец был старый, с темной негритянской кожей. Но явно китаец, не негр. Он, видимо, как и многие, уже слышал про нас. Глянул невозмутимыми, с резким блеском белков глазами, покивал с буддийским спокойствием:
– Отец – хорошо. Петька будет рад… Да, он очень будет рад… Девочка, не соси палец. Ай, какая девочка, что скажет дядя…
– А он где, Петька-то?! – не выдержал я.
