Эдуард Скобелев - Властелин времени
— Слыхал? Учись, — обратился доктор к Иосифу, показывая на лесника. — Не трать силы на пустяки, не ограничивай себя бесконечными проблемами собственного быта!..
После обеда доктор сунул под мышку какую-то книгу, взял складные кресла и привел Иосифа на поляну, со всех сторон укрытую густым ельником.
— Твои знания о добре — пока самые поверхностные. Немного стоит добрый поступок, совершенный от здоровья и хорошего настроения. Добро — тогда добро, когда служит добру, вызывая ответное добро… Истинно добрый — кто далеко видит и твои, и свои, и общие интересы. Только он способен открыть в человеке его простор, и тогда человек понесет по свету новую доброту. Это одно из величайших свершений, на которые мы способны, — побуждать к добру других людей. — Он расставил кресла. — Тебе необходим свежий воздух. В сущности, ты переутомился. Вот я и подкреплю твою нервную систему… Располагайся в кресле поудобнее. Как только я начну читать, закрой глаза и слушай мой голос. Моя задача — возбудить в тебе новую энергию, привести в такое пограничное состояние, когда начинается спонтанное поступление собственных ресурсов… Помни: ты частица мироздания, ты не выше и не ниже реки, травы, облаков. Ты утратил связь со многими явлениями мира, но способен ее восстановить… Суета — это первичное, календарное время. Есть время вечности — когда открывается сущность вещей и понятий. Твое время сейчас — не на стрелках часов, твое время — в тепле солнечного луча, в дыхании ветра, в звуке моего голоса… Расслабься, вздохни спокойно, нет места больше хаотическому движению в поле суеты, вектор твоего духа — бессмертие. Смертное существо, ты полный властелин своего бессмертия…
Доктор Шубов стал читать книгу — монотонно звучали слова. Они вытесняли беспокойство, внушая, что подлинная правда жизни витает над всеми событиями дня или года. Иосиф утратил самоощущение, зато шум ветра в темных кронах елей стал сильнее и многозначительнее; солнечные лучи, падая на лицо, уходили к душе, и там происходило что-то, чему нет названия в неразвитом еще человеческом языке. Мысль освобождалась от всех стеснений, все легче и свободнее парила она в пространстве, и само пространство было уже не тем, которое видят перед собою, а другим, которое не видят, — оно лишь смыкается со зримым пространством и уходит от него в бесконечность…
5
Пахло снегом. Густые хлопья медленно опускались на голую землю, на пожухлые травы, на скалы.
Дали были замутнены. Иосиф опасался, что пройдет стороной людское поселье и тем погубит себя: в этих необозримых долинах, где столько непуганой птицы и зверя, человеку нужен, необходим сотоварищ: сегодня ты подранишь камнем зайца или куропатку, но завтра, подобно куропатке, станешь добычей медведя или тигра, одному не устоять в этом вечном состязании выносливости и силы, осторожности и опыта.
Снегопад усиливался, идти становилось все труднее. Возле высоких скал Иосиф решил переждать непогоду. Только выбрал укромное местечко с подветренной стороны, как тут же почуял приближение какого-то крупного зверя: сначала посыпались камни, а потом стал слышен и тяжелый топот.
Иосиф осторожно выглянул из укрытия, пытаясь пораньше распознать опасность. Рука сжимала заостренный камень.
Внезапно донеслись людские голоса — кричали охотники. Через минуту у ручья, берегом которого только что прошел Иосиф, показался огромный мамонт.
Зверь уходил от погони достойно — не срываясь в трусливый бег. Необычайно чуткий, теперь он ничего не слышал из-за звуков собственного движения.
Вот он прошел совсем рядом — мелькнули загнутые вверх бивни; терпко пахнуло разгоряченным телом, укрытым космами шерсти, — у брюха они свисали свалявшимися, грязными сосульками. Иосифу показалось даже, будто он разглядел скошенные глаза, выражавшие обиду и презрение.
Мамонт свернул возле скал и стал спускаться к реке, двигаясь наискось так, чтобы не поскользнуться, — сдвинутые камни и разворошенная глина обозначили его путь.
«Зверь уйдет, если переберется через реку. Он отлично плавает, хотя и остерегается зимней воды…»
Выждав еще немного, Иосиф направился в ту сторону, где должны были быть охотники. Он не боялся встречи с ними: обычай всех племен строго запрещал причинять вред чужаку, если он никого не обидел; напротив, люди обязаны были накормить и обогреть пришлеца, а если это малый ребенок, то и сыскать ему кормилицу. Это невесть когда и кем установленное правило торжествовало на всем обитаемом пространстве, и, кажется, не было еще случая, чтобы его нарушили.
Временами Иосиф замирал на месте и вслушивался, но не различал иных звуков, кроме ветра, шороха снежинок да гомона ворон, доносившегося из леса за рекой.
«Э-ге-гей!» — призывно закричал Иосиф. Раз, другой, и охотники, правильно истолковав крик, изменили направление движения. А вскоре разом обступили Иосифа.
Эти люди имели жалкий вид, но Иосиф ничем не выдал своих чувств, — высокомерие и насмешка считались самым грубым оскорблением.
Охотники были смуглы, у каждого на шее — амулет, на бедрах — понёва из шкуры мелкого зверя мехом наружу, скорее всего кошачья или заячья.
— Эй, человече, — сказал, почтительно поклонившись и опустив свое копье, старший из охотников. — Ты не видел, куда побежал мохнатый зверь?
— Туда, — показал рукою Иосиф. — Зверь выбился из сил. Если его преследовать, к полудню добыча станет вашей.
Охотники посовещались. Никто не навязывал своего мнения, каждый только ответил на вопрос старшего.
— Мохнатый зверь силен и опытен, — сказал старший охотник. — Удача миновала нас, мы не подготовили второй ловушки, а копьем взять этого великана невозможно. Мы возвращаемся домой. Если хочешь, ступай с нами.
Иосиф поклонился и молча пошел за людьми, так же молча потянувшимися вслед за старшим охотником.
Никто не озирался на Иосифа, никто ни о чем не расспрашивал. Разговаривать на охотничьих тропах не полагалось, расспрашивать же незнакомца считалось нарушением воли богов.
Примерно через час пути, когда Иосиф уже совершенно выбился из сил, подошли к обрывистому холму, у подножия которого темнела пещера. Неподалеку молодые женщины палками выбивали из расстеленной на земле шкуры мамонта грязь и пыль, вычесывали шерсть деревянными гребнями, похожими на грабли.
Следуя приглашению старшего охотника, Иосиф, нагнувшись до пояса, ступил в пещеру. На миг ослеп от темноты. В нос ударил смрад скученного жилья.
Приглядевшись, увидел сбоку от входа небольшой костер. В глубине вместительной пещеры угадывались люди, слышался приглушенный скулеж грудных детей.
— Слава богам и хранителям рода! — старший охотник поклонился огню и тронул рукой старейшину, шевелившего угли. — Сегодня мы упустили добычу: злые духи повернули мохнатого зверя на тропу, где не было ловушки. После трапезы возобновим загон… А это — встреченный человек из чужого племени.
Старейшина, бородатый мужчина лет сорока, худой, болезненного вида, указал Иосифу место подле себя.
— Можешь подремать, человече, — сказал он. — Здесь тепло, а блохи перед трапезой кусают не так сильно, как после…
Иосиф только у очага почувствовал, как перемерз. Наслаждаясь теплом, он старался разглядеть обитателей пещеры, отметив про себя, что жизнь их далеко не проста и не радостна, — впрочем, в нем говорили предрассудки, навязанные цивилизацией, поклоняющейся вещам и личным удобствам.
С удивлением он установил, что больным и слабым людям отведен самый низкий и холодный угол пещеры. Было очевидно, что те члены общины, от которых уже нельзя ожидать прибыли для общего дела, не пользуются большой заботой и вниманием. Иосифу показалось это несправедливым — забыть о добре, которое принесли люди в пору своей молодости и силы. Но в племени господствовала другая, освященная веками мудрость: все преимущества — тем, кто поддерживает крепость и славу рода, хранит предания, умеет врачевать и добывать пищу…
Немощных стариков в пещере было немного — трое или четверо. Столько же и матерей с младенцами. Всем остальным оставаться в пещере не полагалось, они выполняли какую-либо работу: готовили дрова, чистили шкуры, шили одежду, обрабатывали куски кремня, чтобы получить скребки или наконечники для копий и стрел…
Неожиданно Иосиф почувствовал прикосновение: старейшина с интересом пощупал его вельветовую куртку.
— Человече, — тихо сказал он, — за твое одеяние, сделанное, верно, из очень мягкой кожи, я готов дать целую корзину яиц куропатки. Это большое лакомство.
Иосиф поразился предложению. Обычай разрешал торги только в особых случаях. Кажется, старейшина вообще не смел заводить разговор на эту тему.
Чтобы выиграть время, Иосиф спросил:
— Где ты держишь яйца куропатки?
— Покрытые пчелиным воском, они сложены в корзину, а корзина опущена на дно ручья. Так поступали предки.
