Дэвид Алмонд - Глина
— Вот это оно. Настоящий материал.
И пододвинулся ко мне поближе.
— Поздоровайся с ней, — говорит. Потом рассмеялся: — Только представь, что мы из этого сможем сотворить!
7
Вечер субботы на той же неделе. Я пошел в нашу церковь Святого Патрика. Встал на колени в темной исповедальне. Вижу через решетку лицо отца О’Махони. Подумал: может, стоит изменить голос? Вот только я знал, как всегда, что ничего из этого не выйдет. Он, ясное дело, догадается, что это я. Да и какая разница? Нет во мне ничего особенного. В те времена прегрешения у меня были мизерные, малозначительные. Многие и вовсе выглядели так, будто я их просто выдумал.
Я начал со слов, которым научился еще совсем мелким:
— Благословите меня, святой отец, ибо я грешен. Две недели прошло с моей последней исповеди.
— Да, сын мой?
Вздохнул, ждет.
Лучше всего начать с самого плохого.
— Я пил вино для причастия, святой отец.
— Вот как? Это называется кражей и кощунством.
— Да, святой отец. Я понимаю. Грешен, святой отец.
— Прощения просить тебе придется не у меня.
— Знаю, святой отец.
— Будешь еще так поступать?
— Никогда, святой отец. А еще я крал у отца сигареты.
— И курил их?
— Да, святой отец. И еще сигареты отца другого мальчика. А еще я желал чужого добра. Чужих денег, святой отец. И обзывал людей нехорошими словами. И…
— Вот как? И какими именно словами?
— Рыборожим, святой отец.
— Рыборожим?
Я услышал, как он фыркнул от смеха.
— Да, святой отец.
— Это ужасно. Что еще?
— Я смеялся над чужими бедами.
— Это жестокость и желание причинить боль.
— Да, святой отец. Знаю.
— Намерен ли ты вести себя иначе, сын мой?
— Да, святой отец.
— Что-то еще хочешь сказать?
Я стиснул зубы. Подумал про старшую сестру Джорди, Норин. Ей было шестнадцать, она училась в шестом классе. Обалденно красивая.
Он подождал. Вздохнул.
— Что-то еще хочешь сказать? — повторяет. — Помни, Богу все ведомо.
— У меня были нечистые помыслы, святой отец.
— Вот как?
— Да, святой отец.
— Поступал ли ты в соответствии с этими помыслами?
— Что, святой отец? Что вы, святой отец!
— Вот и отлично. Что-то еще?
— Нет, святой отец.
— Сожалеешь ли ты о своих прегрешениях?
Я помедлил, задумался. Мелькнула мысль о горьком, заманчивом вкусе сигарет. Подумал про Норин — прошлым летом я видел, как она лежит у Джорди в саду.
— Ну что? — не отступал священник.
— Да, святой отец. Безусловно, святой отец.
Я увидел, как рука его движется на фоне лица — он отпускает мне грехи.
— Грехи твои прощены, — говорит. — Пять раз прочитай «Аве, Мария» и «Отче наш» и обещай, что не станешь грешить.
— Да, святой отец. Обещаю, святой отец.
— И тырить вино для причастия больше ни-ни.
— Да, святой отец.
— И сигареты у отца тоже.
— Да, святой отец.
— А теперь иди с миром, люби Господа и служи Ему.
Я вышел из исповедальни в тускло освещенную церковь. Встал на колени у алтарной преграды, произнес покаянную молитву. Бормотание другого кающегося тихо отскакивало от стен.
— И избави нас от лукавого, — закончил я и чуть не бегом на вечернюю улицу.
Джорди уже исповедался. Он ждал меня снаружи. Зажег пару сигарет, и мы выдохнули в воздух по длинному языку дыма.
— Круто чувствовать себя святым, да? — спрашивает.
— Угу, — отвечаю. Воздел руки к небесам. — Слава Ему!
Мы рассмеялись и быстро зашагали прочь, давая друг другу тумаки, а потом просто сцепились прямо на улице, не выпуская сигарет изо рта. Из «Срединного дома» вышел какой-то дядька и едва в нас не впилился.
— Эй, пацаны, — буркнул. — Вы чего тут дурачитесь?
— Отвали, — сказал Джорди.
— Угу, — говорю. — Отвали, рыборожий.
Тут мы как рванем, а он вдогонку, но быстро отстал. Мы перебежали площадь, потом остановились, а я все ору и ору:
— Рыборожий! Рыборожий! Ха-ха-ха-ха-ха!
Прижал руки ко рту:
— Я ведь обещал больше этого не говорить. И обещал не курить.
— А то я нет, — говорит Джорди.
Мы оба заржали.
— Через неделю снова пойдем на исповедь, — говорю.
— Угу, — кивает Джорди. — И уж тогда точно будем вести себя хорошо.
— Рыборожий! — орем. — Рыборожий! Рыборожий! А потом мы успокоились и пошли дальше, и Джорди рассказал мне кое-что новенькое про Стивена Роуза.
8
— Не сам он ушел, — говорит.
— Чего?
— Из Беннет-колледжа. Из семинарии. Он не сам ушел. Его выперли.
— Кто это сказал?
— Дядя Джо.
— А, твой дядя Джо?
— Знаю, но не такой он тупой, как кажется. Он в Коламба-клубе встретил одного типа, который ему все рассказал. Говорят, Стивен Роуз дурно влиял на других. Говорят, там вышла какая-то история про поклонение дьяволу. Черные мессы и всякая такая хренотень. «Отче наш» читали с конца, кресты переворачивали, черные свечи и всякая такая хренотень.
— Ни фига себе. Как же там такое позволили-то?
— Так вот и не позволили. Выперли его мигом.
— Да они же там спят в общих спальнях, и священники с них глаз не сводят ни днем ни ночью. Помнишь, видели, когда с ними в футбол играли.
— Да ладно, Дейви, если тебе чего нужно, способ всегда найдется. Сам знаешь.
— Ну, может быть.
— Пара пацанов из Сандерленда от этой истории с катушек слетели.
— Из Сандерленда? Ну, этим так и надо.
— Ха-ха. Им пришлось капитально вправлять мозги. А теперь они в какой-то специальной шараге в Риме, их монашки выхаживают.
Я затянулся и обдумал его слова.
— Экзорцизм там устраивали и всякую такую хренотень, — Джорди гнет свое. — Слушай, но ты же не веришь в эту чушь?
— В какую чушь?
— Дьявола, экзорцизм и всякую такую хренотень.
— Но если ты веришь во все остальное…
— Типа?
— Типа в Бога, в благодать. Тогда, наверное, хочешь не хочешь, а в дьявола и зло тоже верить приходится.
— Это если ты вообще во что-то веришь. — Он упер руки в бока, закинул голову, поджал губы. — Ты чего, хочешь сказать, что ни во что не веришь? — спрашивает.
А я плечами пожимаю:
— Может, и не верю. Может, все эти байки — чушь от начала до конца. Выдумки, вранье — просто сказки.
Я отбросил окурок.
— Во бред, — говорит Джорди. — Тогда выходит, что вообще ничего нет, а как такое может быть?
— Не знаю.
— Вот именно. Ты вокруг посмотри. — Он пнул ногой дерево. — Ты хочешь сказать, что это дерево возникло из ничего? Земля, небо и Солнечная система тоже, на хрен, из ничего? — И как ткнет меня пальцем в грудь. — Может, еще скажешь, что и ты возник из ничего?
— Не знаю.
— Не знаешь? Хрень полную не неси.
Я снова пожал плечами. И мы пошли дальше по тихим улицам.
— Ну ладно, — говорю. — Если он там навел такого шухера, как они могли позволить ему приехать сюда, да еще поселиться у такой дурки, как наша Мэри?
— А, это уже другая история. Его сюда послали, потому что тут отец О’Махони. По их понятиям, он разбирается в пацанах, умеет им вправить головы. Не замечал? Он из Дуркиного дома не вылезает.
— Ну не знаю…
— Вот почему Стивена в школу не отдали. Не хотят, чтобы он на нас дурно влиял. А с Дурковатой Мэри и вообще все ясно. Они, видимо, решили: у нее и так мозги набекрень, уж ее он точно дальше не испортит. — Джорди рассмеялся. — Так вроде все складывается, да? — И потряс головой. — Невинный ты, как ягненочек, Дейви, — говорит. — Вот с тобой какая беда. Тебе кажется, все вокруг хорошо и все вокруг хорошие. Наивный ты парень.
— Отвали, — говорю.
— Ладно. Хорошо. Только я правду сказал. Мозги у тебя что надо, а в остальном ты простак. — Он завращал глазами и заговорил загробным голосом: — Не видишь ты, насколько жесток этот мир!
Я поднял воротник — вечер был студеный.
— Отвали, — повторяю.
— Да ладно, ладно. Тут остается большой вопрос: что на самом деле случилось с его папашей? И почему у его мамаши крыша поехала?
Я закрыл глаза и ничего не ответил. Он рассмеялся, притянул меня к себе. Я почувствовал, он внутри так и кипит азартом.
— Бедняга Череп, да? — говорит. — Знал бы, что его ждет. Давай затянись еще разок.
9
На большой перемене, несколько дней спустя. Мы с пацанами играли в футбол на школьном поле, потом я вернулся в школу — пот так и льет, одна штанина разодрана, — и тут подходит ко мне девчонка по имени Фрэнсис Мэлоун и делает вид, что встретила меня совсем случайно.
Встала ну совсем рядом.
— А я знаю, кому ты нравишься, — говорит.
Я молчу. А она все свое:
— Ну давай. Спроси, кто это.
Я вытер пот с лица:
