Никольская Олеговна - Приключения чёрной таксы
— Не отвлекайся! — ревниво хмыкнула Собакевич.
— Она выслушала меня и обещала помочь. Она помнит о вас. Но мы опоздали…
— Что ты такое говоришь?
— Мадам Кортни назначила встречу в офисе — сегодня в двенадцать ночи. Я спешил, но…
Собаки растерянно переглянулись.
— Сегодня она улетает на Гаити — научный симпозиум. Приедет только через месяц.
Юлька беспечно махнула хвостом.
— Мы долго ждали, подождём ещё чуть-чуть. И Крис к тому времени как раз поправится.
— Выходит, я зря расстраивался? — леврет заметно повеселел.
— А вот я всё думаю: Гарри же может угодить в тюрьму… — протянула такса. — С Бэрримора станется его оклеветать.
— Скотланд-Ярд во всём разберётся, будьте покойны! Душка Бэрримор вляпался по самые уши — ведь он планировал извести целое семейство, да ещё какое! Ему дадут лет тринадцать, не меньше, — компетентно заявил леврет.
— А что будет с Бисти? Я успела привязаться к этому прикроватному коврику, — Юлька вздохнула. — Ой, знаете, я такая голодная!
— А на журнальном столике сарделька и пара сосисок, — Чарли кротко облизнулся. — Может, схватим и убежим? Или нам влетит?
— Это же бутафория для красоты, дурачина! Пора тебе заказывать очки или новый шнобель, а лучше то и другое, — расхохоталась Юлька. — Хотя вон те вороны на подоконнике очень даже настоящие. Сейчас выясним, отличается ли вкус воронины от вкуса баранины.
У Лады ёкнуло сердце: снова та парочка с зелёными языками! Каждый раз, когда они появляются, непременно случается что-то…
Вошёл Роджер с огромным подносом всякой вкуснятины.
Собаки так проголодались, что совсем скоро трапеза была окончена. Чарли дочиста вылизал поднос, и тот заблестел не хуже зеркала.
— А теперь спа-атеньки, — улыбнулся слуга. — И ты оставайся, места всем хватит, — он погладил Чарлика по голове. — Намаялись бедолаги, — Роджер вышел, выключив за собой свет.
Окна были наглухо зашторены, комната погрузилась в полумрак.
— Лада, — тихонько позвал Чарли. — Это ничего, если я спрошу?
— Что именно?
— Личное. Щекотливое.
— Спрашивай.
— Как ты думаешь, у нас с Откой, вернее с Юлькой, если бы она была настоящей… ну что-нибудь получилось?
Ответ как-то сам сорвался с языка:
— Думаю — да. Ты ей очень нравишься.
Леврет помолчал:
— Спокойной ночи!
— Сладких снов, Чарли, — такса вытянула лапы, чувствуя в теле приятную истому. Внутри разливалось тепло от сытного завтрака. Она сложилась в полукалачик и вывернула длинный нос в сторону. Старые настенные часы звучали в унисон с ударами её сердца, тихонько поскуливая, бежала куда-то во сне Собакевич.
Сон № 6 пришёл быстро. Как водится, он только и ждал того, когда Лада уляжется. Она погрузилась в тяжёлую дремоту…
Через приоткрытую форточку ветер нёс старую популярную мелодию:
Here's a little song I wrote
You might want to sing it note for note
Don't worry, be happy[7].
Из часов вылезла кукушка. Три раза прокуковав обычным криком, она вдруг захрипела, заторопилась и испуганно полезла обратно.
Лада открыла глаза. Прозрачные лучи струились сквозь портьеры, рассеивая полумрак комнаты.
Посреди спальни в розовом спортивном костюме стояла мадам Кортни.
Вытянув хвост в струну, она делала гимнастику: вертела каким-то особенным образом над головою лапами, выделывала замысловатые фигуры. В каждом движении, отточенном до совершенства, присутствовал и стиль, и экспромт.
Такса обомлела.
— Проснулась? — не прерывая упражнений, осведомилась мадам Кортни.
Дико уставившись на собачку, Лада пробурчала в ответ что-то невразумительное.
— Ты не умеешь разговаривать? — удивилась Кортни, вращая вокруг талии хулахуп.
— Здравствуйте, мадам Кортни, — язык шевелился с трудом. — А что вы…
— Что я здесь делаю? Извини, но такова странность моего организма — по утрам мне просто необходимы гимнастические упражнения.
Окончив занятия, собачка стала прохаживаться по комнате.
— Юля, Чарли, сколько же можно спать, лежебоки? — мадам Кортни осталась положительно недовольна оказанным ей приёмом.
— А? Что? — левретки разом вскочили и уставились на непрошеную гостью.
— Не смотрите на меня, как бараны на воду, — потребовала Кортни. — У нас мало времени.
— Извините, всё это так неожиданно… — растерянно пролепетала Чернышёва.
— Неужели? А я наивно думала, что это вам необходима аудиенция со мной, а не наоборот!
— Неужели это вы?! — вдруг завопила Юлька, и, прежде чем мадам Кортни успела опомниться, с радостным визгом облизала ей щёки, глаза, рот и нос.
— Ну хватит, — снисходительно замахала хвостом собачка. — Перейдём к делу. У меня на всё про всё полчаса.
— Мадам Кортни, простите, но у нас действительно была серьёзная причина, из-за которой мы опоздали… — начала Лада.
— Интересно было бы узнать какая?
Вздрагивая от волнения, такса пересказала события минувшей ночи.
— Так-так, — покачала головой мадам Кортни. — Значит, всё верно, и ваша информация совпадает с той, что у меня.
— Так вы уже всё знаете? — упавшим голосом спросила Юлька.
— Иначе я бы сюда не приехала. Думаете, мне больше заняться нечем? Ладно, давайте начинать заседание. Господин Франт, внесите дело.
Из-за портьеры выглянул Франт. С серьёзной мордой он подошёл к мадам Кортни и вручил ей толстую папку. Пёс не обращал на подруг ни малейшего внимания.
— Франечка! — Лада бросилась на шею любимцу. Будучи псом деликатным, он тотчас сконфузился.
— Расслабься, Франт. Проклятие больше не действует. Можете обниматься сколько душе угодно, — смилостивилась Кортни.
Каждая Ладина косточка ныла от восторга и радости встречи. Маленькая гладкошёрстая такса и большой лохматый колли обнялись.
— Прошу занять свои места, — почмокав губами, объявила мадам Кортни из-за возникшей из воздуха кафедры. — Наше заседание носит закрытый характер. В зале присутствуют: Лондонский городской суд в составе председательствующего судьи, то есть меня, секретаря, свидетеля и подсудимых. Слушается дело № 1234 по обвинению гражданок Чернышёвой и Собакевич в несанкционированном вторжении на территорию проведения Тринадцатого Всемирного Собачьего Собора и его срыве. Итак, подсудимыми были нарушены нормы собачьего кодекса чести. Дело ясное: две с половиной тысячи свидетелей, да и обвиняемые не отпираются. Поэтому суд постановляет признать подсудимых виновными и подвергнуть их административному аресту с заключением в шкуры таксы и левретки сроком на один год.
— Что такое?! — взревела Юлька.
— Попрошу порядка в зале! — стукнула молоточком по кафедре Кортни. — Суд внимательно изучил досье, — собака водрузила на нос пенсне. — За три месяца отбывания срока на вашем счету добрых поступков — четыре: вызволение девятерых собак различных пород из плена Н. П. Пынтикова; спасение малолетних котят от неминуемой гибели в реке Тёпле; очищение души фрекен Карлсен и, наконец, предотвращение попытки убийства несовершеннолетнего Кристофера Стивенсона. Сделаю нотабене, — воздела лапу к потолку Кортни, — последний хороший поступок приравнивается к двум. Плохих поступков зарегистрировано… хм-хм… не было. Похвально. Прошу приобщить досье к материалам дела, — Кортни передала папку Франту. — Скоренько подытожим: в связи с раскаянием… Подсудимые, вы, надеюсь, раскаиваетесь? — Кортни строго глянула из-под пенсне.
— Раскаиваемся! Конечно, раскаиваемся! — в один голос закричали собаки.
— Значит, в связи с раскаянием, — степенно продолжила мадам, — а также с хорошим поведением суд постановляет освободить гражданок Чернышёву и Собакевич с возвращением их первоначального облика и телепортацией в Россию досрочно из зала суда, — в подтверждение незыблемости своих слов мадам Кортни стукнула по кафедре молоточком.
— Это что же такое получается? — обиженно заскулила левретка. — Сначала наказали, а потом, задним числом, устроили псевдосуд?! Да если бы я была в курсе, то за три дня насовершала бы этих ваших хороших поступков целую кучу!
Мадам Кортни наклонила голову:
— Милая моя, хорошие поступки должны совершаться не на скорую руку и не для галочки, а от чистого сердца. Иначе весь смысл пропадает. Ведь зачем мы живём? Чтобы делать добро, вероятно… Но доброту не продашь и не купишь в магазине. Она либо есть в человеке, либо её нет. Вот у тебя, Юлия Собакевич, она есть.
— И всё равно вы должны были сразу сообщить нам о своём решении! — левретка уложила шерсть на спине. — Мы ведь думали, что это на всю жизнь! Мы пеле… пере… Мы переживали!
— Грех вам жаловаться. Ваше наказание можно назвать наказанием разве что в самом микроскопическом виде и с унизительными натяжками. Жить в замке, путешествовать по миру… Об этом многие только мечтают.
