Вадим Чирков - Слямбу катамбу нок! или Прключения первобытного выдумщика
Перед речкой зверь уже в который раз остановился; перед толпой встали в защитный ряд воины и охотники с копьями в руках.
Но уже кто-то узнал в Оседлавших Мамонта своих.
— Смотрите — да ведь это же Напролом!
— А за ним — Дум!
— Хоть-Куда…
Неизвестно, что заставило Самого Большого сделать последние два десятка шагов, какие слова Дума, шептавшего ему на ухо, но зверь послушался их, пересек речку, проскрипел камнями на берегу и ступил на глинистую землю, истоптанную внуками Горы. Путешественники сидели на нем гордо и смотрели на всех независимо.
Толпа попятилась, забубнила-забормотала, то тут, то там слышались вскрики женщин.
Сокрушай и Шито-Крыто стояли чуть в стороне от толпы. В глазах их то и дело вспыхивали и прятались те же изумление и страх, которые поразили толпу.
Мамонт шел, толпа пятилась, пятилась — до тех пор, пока задние не уперлись спинами в камень Горы. Воины отступали вместе со всеми. Они не метнули копья лишь потому, что знали: мелкие раны только разъярят зверя.
И тут… и тут — вы не поверите, но так оно и было, потому что об этом рассказывают рисунки на шпатовой стене, — внуки Горы стали… смеяться! Сначала смеяться, потом — хохотать, показывая на мамонта с седоками на спине пальцами, а после и вовсе уж кататься по земле — кататься, гогоча и дрыгая ногами. Хохот стоял такой, что Гора отвечала ему громовым эхом. Но может быть, она тоже смеялась, Гора?..
Оседлавшие Мамонта представляли встречу со своим племенем совсем другой.
— Что это с ними? — переглядывались они. — Неужели внуки Горы сошли за это время с ума?
И седоки не осмеливались слезть с Самого Большого и так и сидели на нем, то глядя на грохочущую толпу, то друг на друга.
А Сокрушай и Шито-Крыто, стоявшие рядом, сумрачно, исподлобья смотрели на все и не говорили пока ни слова.
Толпа наконец устала хохотать. Внуки Горы, все еще всхлипывая, вставали, отряхивались, стирали с лиц слезы, тоже переглядывались, переводили глаза на мамонта и… как прежде, жались к камню Горы. Они вели себя совершенно непонятно!
Дум спрыгнул с Самого Большого и двинулся к людям.
— Эй! — сказал он. — Привет!
Ответили ему не сразу — сперва долго разглядывали. Потом слово "привет!" раздалось несколько раз там и сям.
— Это я, Дум, — продолжал Оседлавший Мамонта, — а там, на спине Самого Большого, сидят Напролом и Хоть-Куда.
— Напролом и Хоть-Куда! — вразнобой повторила толпа.
— Что с вами стряслось? — спросил Дум. — Отчего вы смеялись там, где полагается ахать и охать, а то и визжать от страха?
В толпе Дум заметил движение и увидел своего брата Дома. Он несмело пробирался к нему.
— Это в самом деле ты, Дум?
— Я, а кто же еще! Я вернулся, вот и все. Можешь меня пощупать.
— Но ведь ты должен был сгинуть в Бездне! — сказал Дом, ощупывая руки брата, трогая лицо, волосы и уши.
— После я расскажу, почему этого не случилось. Это долгая история, на много-много вечеров. Ответь-ка мне сначала, почему вы смеялись, как сумасшедшие, когда увидели нас?
— Я скажу, но ты не поверишь.
— Говори.
— Наверно, от ужаса.
— Что?! — Дум даже отступил на два шага.
— Помнишь, Дум, как, уходя к Краю Земли, ты учил нас смеяться?
— Учил…
— Ну так вот: сделав одно, ты не сделал другого.
— Чего же?
— Ты не рассказал нам, что смешно, а что не смешно. Смеяться-то мы научились, это оказалось занятной штукой, но, сдается, мы смеемся не тогда, когда нужно и не над тем, что смешно.
— Что за чепуха!
— Чепуха? Суди сам. Вдруг мы загогочем, — жаловался Дом, — когда увидим, что одного из наших придавило деревом. Или расплачемся, если кто-то потешно шлепнется в лужу. В общем, у нас с появлением смеха все разладилось. Смех — он не такой простой, как кажется. Наверно, ты открыл его слишком рано. Нам, видимо, нужно еще какое-то время порычать…
— Дум! — послышался голос Вождя. — Дум, подойди-ка ко мне!
Дум повернулся к Сокрушаю.
— Если тебе, вождь, хочется поговорить со мной, почему бы не подойти ко мне?
— Я могу подойти, — прорычал Сокрушай, — но только для того, чтобы… — от злости он даже недоговорил.
— А я думал познакомить тебя с Самым Большим, — Дум сделал несколько шагов к мамонту и погладил его мощные желтые бивни.
В этот момент послышался кашель Шито-Крыто.
— Вот видишь, Дум, что значит путешествие! А ведь это я надумал тогда послать тебя к Краю Земли!
— Справедливо, мудрейший, — ответил Дум. — Но ты никак не ожидал, что я вернусь.
— Дум, — снова прорычал Сокрушай, — ты привел Самого Большого для еды? Если так, я, пожалуй, прощу тебе то, что ты вернулся. У нас давно не было хорошей добычи.
— Нет, о вождь. Самый Большой — наш друг. Он уйдет отсюда, коль захочет, живым и невредимым.
Толпа отлепливалась от Горы и постепенно, шажок за шажком приближалась к разговаривающим, со страхом, однако, поглядывая на огромину мамонта.
— Ежели он уйдет, — заворчал вождь, — ежели уйдет…
— Ты хотел сказать, что мы останемся тогда без еды? Напролом, ну-ка глянь на голубей над собой!
Охотник, державший лук наготове, поднял его, прицелился, выстрелил — голубь, пронзенный стрелой, упал между Думом и Сокрушаем. Вождь, не веря своим глазам, уставился на мертвую птицу.
И все же поднял голову.
— Дум, тебя посылали к Краю Земли, чтобы там заглянул в Бездну и свалился в нее. Ты не выполнил наказа!
— О великий! Оказалось, для того, чтобы заглянуть в Бездну, не обязательно ходить так далеко. Хочешь сейчас же увидеть ее?
— Зачем мне Бездна! Покажи ее Шито-Крыто, это по его части.
— Шито-Крыто, хочешь? Хочешь заглянуть в Бездну?
— Заглянуть в Бездну? Ты думаешь, Дум, у меня нет других дел и забот? Сколько угодно! Время ли интересоваться Бездной, когда дух Горы Тарарам начал вдруг, отвечая мне, шепелявить? А еще я ломаю голову над тем, как приостановить лето, чтобы мы успели запастись всем необходимым на зиму. И вот что еще мне досаждает: к нам повадились странные на вид огненные по краям облака — я и думаю, как от них отмахаться… Видишь, Дум. сколько у меня хлопот! А ты пристаешь ко мне со своей Бездной! Советую тебе забыть о ней и заняться настоящим делом!
Сокрушай тем временем уже подозвал к себе Напролома, и оба о чем-то разговаривали, поочередно держа в руках лук. А Хоть-Куда уже смешался с толпой и что-то говорил, говорил…
Вот какой была долго ожидаемая встреча наших путешественников со своим племенем, с вождем Сокрушаем и шаманом Шито-Крыто.
ПРОЩАНИЕ
В тот же день мамонт был отпущен восвояси. Проводить его пошли все трое — а за ними, в отдалении, следовали почти все внуки Горы. Вождь и шаман на этот раз стояли позади всех.
Самый Большой долго не понимал, почему люди то ли отпускают его, то ли прогоняют — он успел привыкнуть к ним и даже, если можно так сказать, полюбить их, особенно Хоть-Кудая, который приносил ему самую вкусную еду и всегда помногу.
Дум, Напролом и Хоть-Куда шлепали мамонта по мохнатому боку, говорили: "Ну иди же, иди!", но он все стоял, протянув к людям хобот, касаясь им то одного, то другого, не веря или не понимая, что они хотят распрощаться с ним навсегда.
Люди сами пытались уйти от него, но Самый Большой поворачивал и шел за ними..
И вдруг, в какой-то момент долгого этого прощания зверь понял, чего хотят от него. Он остановился, поднял хобот и затрубил так тоскливо, что у всех троих сморщились лица, словно они должны были заплакать. Парни боялись посмотреть друг на друга.
А мамонт, потрубив еще немного, — его крик слышала вся равнина перед Горой, а сама Гора отозвалась горестным эхом, — резко повернулся и быстро зашагал прочь от людей.
Трое долго-долго смотрели ему вслед, но Самый Большой не обернулся ни разу. Может быть, у мамонтов это не принято — оборачиваться, прощаясь.
***
В эту же ночь Дум, Напролом и Хоть-Куда впервые за долгое время ночевали в своей пещере — огромной, с высоким ископченным "потолком". Как и мечтали, они сидели у большого Костра и рассказывали о своем путешествии к Краю Земли, об удивительных встречах.
Какие лица были вокруг рассказчиков! (Все они нарисованы на блестящей стене). Удивленные, испуганные, растерянные, недоверчивые, насупленные, открывшие рот, прищурившие глаз, улыбающиеся, хохочущие (и конечно, плачущие), настороженные, озадаченные, одураченные…
Подходил к Костру шаман Шито-Крыто. Он выслушивал очередную историю про какое-то племя и, призвав к себе внимание кашлем, говорил примерно следующее:
— Экие все же они хвастуны! Ведь всем должно быть ясно, что только внуки Горы, той Горы, что над нами и что выше всех остальных гор, — самые сильные, самые умные, самые-самые! И еще настанет время доказать это, вот увидите!
