Вадим Чирков - Слямбу катамбу нок! или Прключения первобытного выдумщика
Юный вождь подождал, пока люди-деревья приблизятся, и заговорил.
— Я ваш Каштан! — голос его звучал все увереннее. — А этот мамонт — он послушен нашей воле, и пока мы на нем, не бойтесь его.
Все больше голов высовывалось из хижин, чтобы послушать молодого Каштана, но выйти отваживались не все.
— Вы еще не стали деревьями, как того хотел Клекачка? — спрашивал он. — Не покрылись корой? Ну-ка пошевелите пальцами — может, у кого-то они превратились в листья? А головы — птицы еще не вьют на них гнезда? Э-эй, что вы молчите? Неужто настолько одеревенели?
Люди слушались вождя — отворачивали листвяные одежды и показывали голые, без коры животы, трясли головами — нет, на них еще не гнездятся птицы, шевелили пальцами, говоря этим, что они еще не превратились в листья. Открыть же рот для ответа пока никто не рискнул: сказывался запрет шамана.
Слыша насмешливую речь молодого Каштана, все люди-деревья повыходили из хижин. А тот замолчал на минуту, оглядывая свой народ. Вылез и Клекачка, но был он так напуган, что согнулся как крючок.
И вдруг он стал выпрямляться. Какая-то неожиданная мысль, разгибаясь как пружина, поднимала его голову.
Он повернулся к людям-деревьям, окружившим мамонта, и завизжал:
— Стойте! Не подходите к Самому Большому! Знаете ли вы, ЧТО на самом деле перед вами? Я открою вам глаза, люди-деревья! Я вам скажу, я, Клекачка! Это СОН! МАМОНТ ВАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ! Разве могут люди оседлать Самого Большого? Никогда! Такое может только присниться. Значит, это СОН! Только СОН!
Вот какую хитрую штуку придумал коварный Клекачка!
— Можете нас пощупать! — вскричал обеспокоенный Хоть-Куда. — Вот моя нога — пощупайте!
— Не смейте! — снова завизжал Клекачка. — Не прикасайтесь к ним! Кто дотронется, сам превратится в сновидение, и кто знает, вернется ли в явь! Это СОН, СОН! — верещал он.
Толпа с ужасом отпрянула от пришельцев. Она поверила словам шамана. Да и кто бы не поверил. Мало того, чуть отступя от мамонта, люди-деревья один за другим, не переставая таращиться на зверя и пришельцев на нем, стали валиться наземь, а потом и закрывать глаза.
Через несколько минут все племя, мужчины, женщины, дети, старики, все спали. Кто устроился калачиком, кто — на спине, кто — на животе, кто — положив голову на другого.
Но спали люди-деревья неспокойно — вздрагивая, вскрикивая во сне, дергая руками и ногами, будто пытаясь убежать. Им всем виделся один и тот же ужасный сон: мамонт с четырьмя людьми на спине!
— Вот что значит деревья! — крикнул пришельцам, торжествуя победу, Клекачка. — Вы для нас не существуете! Ни мамонт, ни вы, ни ваши слова! Они теперь долго не проснутся — пока вы не уберетесь отсюда! А если кто и проснется и снова увидит вас — не удивится: вы ведь только сон!
Напролом повернулся к Думу.
— Помнишь, я треснул Клекачку по лбу? Дай-ка я звездану его еще раз!
— Есть выход попроще, — ответил Дум.
— А я не вижу никакого выхода, — вставил Хоть-Куда, — шаман загнал нас в тупик. Он теперь хозяин положения.
— Посмотрим…
— Шепчитесь, шепчитесь, — злорадствовал Клекачка, — все равно ничего не придумаете. Деревья проснутся только тогда, когда вас здесь не будет, когда этот дурацкий сон кончится.
— И все-таки ты кое-чего не предусмотрел, Клекачка, — улыбаясь, сказал Дум.
— Чего-чего? — не поверил Думу шаман.
— Усыпив всех, ты остался один. Кого бы ты ни разбудил сейчас себе на помощь, всяк от тебя отмахнется — ТЫ ВЕДЬ ТЕПЕРЬ ТОЖЕ СОН! Напролом, Хоть-Куда! Свяжите этому хитрецу руки и забросьте его на спину Самого Большого. Возьмем Клекачку с собой.
— Не хочу! — завопил шаман. — Я не поеду с вами! — Он как мог отбивался от двух крепких парней, но это ему не помогло. Клекачку связали и закинули на спину Самого Большого. Оказавшись на мамонте, колдун сразу же замолчал и перестал брыкаться — смекнул, что зверь может рассердиться, сбросить его и растоптать.
— Куда вы меня повезете? — шепотом спросил все же он.
— Ты хотел превратить свой народ в деревья, — сказал Дум, — значит, ты мечтал жить среди деревьев. Вот мы и повезем тебя в Лес, да подальше, чтобы ты не нашел дороги домой.
Кое-кто из людей-деревьев просыпался, поднимал голову, но увидев все ту же картину (все тот же сон) — мамонта и людей на нем, — зевнув как следует, снова засыпал.
— Отпустите меня! — зашипел шаман. — Я не хочу в Лес! Я всех-всех разбужу, и вам не поздоровится!
— Не шипи, — посоветовал Клекачке Напролом, — а то Самому Большому покажется, что на его спине змея.
— Что вы с ним сделаете? — спросил у Дума молодой Каштан.
— Я уже сказал: отвезем подальше в Лес, — Дум говорил так, чтобы его слышали все. — А там найдем землю помягче, выроем глубокую яму и посадим в нее Клекачку — он ведь должен пустить корни… — Шаман слушал это, затаив дыхание. — Рот у него среди молчаливых деревьев закроется сам собой, кожа станет корой, к весне Клекачка зазеленеет, и вы сами не узнаете своего шамана в Лесу, если встретите ненароком. Подумаете, что это старый пень пустил веточки. И он не скажет уже вам ни слова…
Последнего Клекачка не выдержал. Он дернулся изо всех сил, свалился с мамонта, брякнулся оземь, вскочил и понесся из селения, не оглядываясь, подальше, подальше… Руки у него были связаны, но все равно он бежал быстро. Никто за ним не погнался.
— Теперь он тебе не страшен, — сказал Дум Каштану. — Ты ведь один из Оседлавших Мамонта. А если Клекачка вернется и опять заикнется о несъедобности плодов каштана и о том, для чего каштану колючки, пошли его к Лешему — пускай попробует узнать эту тайну тайн у самого лесного бога.
(Сколько я ни пытался узнать, зачем каштановой скорлупе шипы, ответа ни у кого не добился. Последние, у кого я настойчиво об этом спрашивал, тоже советовали мне обратиться к Лешему, который о деревьях знает все; я думаю, что выражение "идти к Лешему", что произносится в подобных случаях, пришло к нам как раз из того давнего времени.)
Проводив взглядом убегающего шамана, Дум скомандовал:
— Поехали!
Каштан спрыгнул, мамонт тронулся и пошагал — неторопливо и важно, как и подобает идти Самому Большому.
Снова кто-то из спящих открыл глаза, увидел уходящего мамонта с тремя людьми на спине и понял, что сон кончается, но нужно полежать еще чуток, чтобы окончательно проснуться.
ДОМА!
Самый Большой не понимал, отчего люди на его спине так ерзают, так крутятся и подпрыгивают и все громче переговариваются. Чаще других он слышал непонятные ему слова (ко многим он уже привык): "Наша Гора! Наша Гора!"
Путешественники ехали по той равнине, что заканчивалась их Горой, той Горой, которую они покинули много-много дней назад.
Они подгоняли мамонта, просили его, умоляли идти быстрее, но тот не менял неспешного шага, не в силах осмыслить, чем эта Гора отличается от других.
Напролом не выдержал, соскочил с Самого Большого и побежал, опережая зверя, но скоро сдался — до Горы было еще слишком далеко — и снова вскарабкался на его спину.
Все разговоры были о своем племени:
— Интересно, жив ли Наутек?
— Ох как, наверно, обрадуется Дом!
— Дум, а что скажет Сокрушай, когда увидит не нас двоих, как должно быть, а троих?
— Он увидит четверых, — непонятно отвечал Дум, — четверых!
— А кто четвертый?
— Самый Большой!
— Ох, правда!
Так проходил конец этого удивительного путешествия. Гора, хоть и медленно, но приближалась, вырастала, из голубой становилась серой, коричневой… Скоро будет их неширокая и быстрая речка, за ней каменистый берег, еще несколько десятков шагов — и их пещеры! И — куча народу, глазеющего на мамонта с людьми на спине, мамонта, идущего прямо к пещерам!
Они вернулись домой! Вернулись домой! Сколько опасностей они пережили! Сколько видели всего! Путешествовать так интересно! Но еще лучше — возвращаться домой…
Гора все ближе и ближе. Напролом снова не выдержал — встал на спине мамонта и, еле удерживаясь на ногах, стал вглядываться вперед.
— Ну! Ну! Что ты видишь? — спрашивали у него двое.
— Вижу! — кричал Напролом. — Вижу наших! Они у пещер!
— Ты узнаешь кого-нибудь?
— Пока нет… Вот, кажется, узнаю… Впереди стоит и смотрит на нас Сокрушай… Бегают дети… Какая-то женщина несет сучья для Костра… Народу возле Сокрушая собирается все больше и больше… Теперь все смотрят на нас!..
Самый Большой уже давно чувствовал дух человеческого жилья. Тревожась, зверь поднимал хобот, хлопал ушами, замедлял шаг, норовил остановиться. А седоки подгоняли его — криками, ногами, направляя прямо к людям, которых все больше собиралось у чернеющих в подножии Горы пещер.
Путешественники могли спрыгнуть с Самого Большого и вести его за собой, держа хотя бы за уши, но им — по понятной причине — хотелось, НАДО БЫЛО подъехать к своему племени на мамонте.
