Гарри Килворт - Головоломка
— Да, но не у меня. Макс, мы удочерили Джорджию.
— Ой…
На несколько мгновений я просто ошалел от такой новости. Не потому, что это имело хоть какое-то значение для меня или кого-то из окружающих, но потому, что я даже не мог такого предположить. Я всегда считал, что Джорджия похожа на Лоррейн. Они так походили друг на друга. Но Джорджия была удочерена. И что с того? Кажется, ее родители очень ее любят, и до этого никто вообще об этом не заговаривал.
— Если ты удивляешься, почему мы не говорили об этом раньше, Макс, то, возможно, потому, что мы сами редко об этом думаем. Джорджия обо всем знает. Она встречалась со своей биологической матерью, а отец ее неизвестен. И она счастлива с нами, со своей семьей. — Маленькая морщинка появилась на лбу Лоррейн. Она снова перестала резать мясо. — Как ты думаешь, она счастлива, Макс?
— Точно счастлива! — ответил я без колебаний. — Почему бы ей не быть счастливой?
— И на самом деле, почему бы нет? — Морщинка исчезла.
— А вы и Грант не можете?.. — нерешительно спросил я.
— Сами иметь детей? Нет.
Это было все, что мне хотелось узнать, и я был вполне доволен. Последний вопрос я задал только потому, что решил, что она его от меня ждет. Честно говоря, мне вовсе не хотелось знать никаких деталей.
На этом мы и закончили разговор.
23 августа, остров Кранту
— Эй, Хасс, у меня есть одна просто потрясающая новость!
Был очень жаркий полдень. Хасс дремал в нашей палатке. Я прекрасно знал, что разбудил его, но мне очень хотелось побыстрее рассказать ему о Джорджии.
— Чего случилось? — спросил он сонным голосом.
— Я о Джорджии.
Он тут же сел и протер глаза.
— С ней все в порядке, Макс?
— Да, все отлично! Но прикинь что?
— Что?
— Она приемный ребенок!
Хассан внимательно посмотрел на меня в полумраке палатки.
— Лоррейн только что сказала мне, — продолжил я, решив, что он мне не поверил. — Это правда.
Он еще несколько секунд смотрел на меня, потом заговорил:
— Макс, я уже об этом знаю.
У меня в животе как будто что-то перевернулось.
— Что?! — переспросил я.
— Джорджия сама сказала мне.
Я почувствовал, как внутри у меня все оборвалось.
— А почему она сказала тебе, а мне не сказала?
— Потому что я тоже приемный ребенок, Макс.
Во мне словно что-то надломилось. Ну конечно же. Конечно! Как все просто!
— А она… она сказала тебе, чтобы ты не говорил мне?
— Нет. — Лицо Хассана было очень серьезным. — Но она и не дала мне разрешения кому-нибудь рассказывать. Я решил, что она сказала мне по секрету. Извини, Макс. Но вы с Джорджией были бы не очень хорошего мнения обо мне, если бы я все рассказал тебе без ее разрешения, разве нет? Это неблагородно. Мне было бы стыдно.
Меня просто разрывало на части.
— Допустим, что так.
Вначале мои мучения были вызваны тем, что у них была общая тайна. Тайна, скрытая от меня. Этого было достаточно, чтобы я чувствовал себя скверно — знать, что их это сблизило. Но потом мне в голову пришли мысли еще похуже. Чуть позже до меня дошло, что у них не только был этот самый секрет, в их жизни вообще было что-то общее. Что-то, чего мне с ними никак не разделить. Они оба были приемышами. Их соединила общность судьбы. Это был опыт, о котором я вообще ничего не знал. И об этом они могли говорить друг с другом бесконечно. А между мной и ними была пропасть, через которую нельзя перебраться. Я чувствовал себя так плохо, что уже даже начал мечтать, чтобы меня тоже усыновили и я бы не был по другую сторону от них. Тогда бы у меня было что сказать.
Я начал вспоминать все те случаи, когда они обрывали меня, смеялись надо мной и объединялись против меня, и почувствовал себя совсем отвергнутым и несчастным. Я благополучно забыл те случаи, когда мы с Джорджией вели войну против Хасса, и те, когда мы с Хассом насмехались над Джорджией. Такие союзы всегда возникают в компании из трех человек. Это просто часть человеческой природы, особенно если люди вынуждены находиться в обществе друг друга изо дня в день. Но сейчас я начал вспоминать, как они несколько раз шептались друг с другом, а со мной обращались, будто я был прокаженным. Как они отыскали песню, которая им жутко нравилась и которую я ненавидел. Как они смеялись надо мной, когда выяснили, что я не знал о чем-то, о чем, по их мнению, знает любой идиот. Все эти жуткие насмешки.
Я прошел по тропинке на пляж и сел на берегу.
Думаю, я провел там около часа, когда почувствовал запах шампуня Джорджии особой марки, который принес морской бриз.
Она села рядом со мной:
— Макс, что ты тут делаешь один?
— Я только что услышал одну потрясающую новость.
Она вздохнула:
— Я знаю, что мама рассказала тебе. Она думала, что для тебя это не будет иметь никакого значения.
— Так и есть. — Я повернулся к ней и сказал настолько свирепо, насколько смог: — Конечно, это не имеет никакого значения. Да и почему должно иметь? Меня это вообще не волнует.
— Тогда почему ты такой грустный?
Я набрал пригоршню кораллового песка и бросил его в воду.
— Не знаю.
— Нет, ты знаешь! В чем дело? Пожалуйста, Макс, скажи, а то я выйду из себя, а ты знаешь, какая я, когда ссорюсь с тобой. Мы оба возненавидим то, что произошло между нами, и опять начнется вся эта фигня, пока один из нас первым не заговорит с другим.
— Почему-то это всегда я.
— Что ты?
— Тот, кто заговаривает первым.
Она улыбнулась мне мягкой улыбкой:
— Полагаю, так и есть. Ты знаешь, я просто ужасно гордая. Мы с тобой как Элизабет и Дарси, знаешь, из «Гордости и предубеждения».
— Знаю. Я читаю книжки.
— Ты читал эту?
Я мрачно ухмыльнулся, зная, что для нее это почти святотатство:
— Нет, не читал, но я видел фильм.
Она никак не прореагировала, зато снова спросила меня:
— Ну и что с тобой?
— Это из-за тебя и Хасса. — Мой голос слегка дрогнул, когда я произносил эту фразу. Я как раз этого и опасался и именно поэтому ничего не высказал ей раньше. Я знал, что буду слишком эмоционален.
— Вы с Хассом оба приемные дети.
Джорджия долго молчала, потом в конце концов пробормотала:
— А, вот в чем дело! А ты, стало быть, другой!
— Ну да. А еще ты рассказала об этом ему, а мне не сказала ничего. — Мои глаза наполнились влагой. — Ты сказала ему, а мне нет! Ты не могла мне это доверить? У вас обоих был общий секрет!
Когда она заговорила, ее голос был тих и полон сочувствия.
— Да, Макс, теперь я понимаю. Раньше не понимала. Если бы я была на твоем месте, меня бы тоже это огорчило. Прости, пожалуйста.
— Все в порядке.
— Нет, не в порядке. Ты все еще очень грустный.
— Я справлюсь. — У меня слишком сдавило горло, чтобы я мог еще что-то сказать.
— Все было совсем не так, как ты себе напридумывал. Макс. Ты, наверное, представил себе шушуканье, заговор против тебя, как в пьесах Шекспира? Все было совсем по-другому. Хассан просто расстроился, когда мой отец перепутал, кто чей сын. Помнишь, когда он подумал, что Рамбута — отец Хассана? Тогда я сказала, что знаю, как это — быть приемным ребенком. И что люди иногда к этому совсем неправильно относятся. Вот и все. Не было никакого потока излияний: да-да, а это, а то. И мы не делились никакими подробностями своих биографий.
В этот момент солнце засияло по-настоящему ярко, отразившись от водной глади. Его отблеск, острый как стальной клинок, резанул мне по глазам. В середине дня есть такое время, когда солнечный блеск, отражающийся от воды, почти невозможно переносить. Если ты не носишь солнцезащитные очки — а я опять забыл свои, то приходится сильно прищуривать глаза, но сияние все равно проникает через веки. В это время дня лучше всего уйти с раскаленного добела песчаного пляжа и вернуться в тень тропического леса, подальше от покрытого белой пеной сверкающего моря.
— Мне пора идти, — сказал я, поднимаясь и стараясь не смотреть на нее.
Она была такая красивая, что у меня иногда перехватывало дыхание. Но я никогда не забывал о том, что я всего лишь только ребенок и она тоже ребенок. Что бы между нами ни произошло, это все будет только сейчас. Это не сможет продлиться вечно. Жизнь скоро разбросает нас. Мы уедем в разные школы, в разные колледжи, будем жить, а потом и работать в разных городах. Это было то, что мой папа называл детской любовью. Что-то, о чем я смогу вспоминать в свои зрелые годы, но что никогда не станет чем-то настоящим и ни к чему не приведет в будущем. Если все было так, то мне нужно было сделать что-то очень, очень особенное, чтобы эта история навсегда запечатлелась в моей памяти. Чтобы я помнил ее до самой смерти. Но в нашем странном романе не было ничего настоящего, только несколько догадок и предположений.
— Мне пора возвращаться, — сказал я.
