Сергей Петренко - Виланд
...И я проснулся.
Я бы упал, если бы не гибкая ветка ивы. Казалось, это Альби поддержал меня, но в глаза вдруг хлынул свет — блестела под солнцем река, берег, ослепительно зелёный от травы...
Димка выскочил откуда-то сбоку, бросил ведёрко, ухватил меня за локоть, засмеялся.
— Давно ты здесь? — чуть-чуть обалдело проговорил я.
— Немножко давно. Идём, покажу тебе, как я тут устроился!
— Устроился?.. — Я снова едва не упал — ноги запутались в плетях ежевики. — Ты собираешься здесь жить?!
— Альби не объяснил тебе? Не успел? Магистрат Авалона запретил такую магию, но Альби считает, что мы всё равно будем учиться, если хотим.
— Почему запретил? Что в ней опасного?
— Альби... там много причин. Самая главная, что мы можем изменить Реальность, перемешав её слои. А ещё — люди, которые живут сразу в нескольких мирах, опасны, поэтому их должны учить под особым надзором.
"Димка — гроза и ужас Авалона!" — подумал я и почти засмеялся. Но потом вспомнил, как мы шли с учителем через теневой слой города. Если научиться этим пользоваться, можно, в самом деле, стать очень опасным! Но в Авалоне нет бандитов и вообще по-настоящему дурных людей. Почему-то я до сих пор принимал такое положение вещей, как должное. Как будто не знал, что бывают на свете всякие гады и даже убийцы... Не знал. В Авалоне их не было. А там... в других местах, где я тоже живу?..
— Почему у нас нет совсем плохих людей? — Я посмотрел на Димку, думая, придётся ли ему объяснять, что я имею в виду.
— Я не люблю думать о плохих. — Димка мотнул головой, словно отгоняя эти самые мысли. — Лучше спроси Альби. Наверно, Авалон не обычное место.
— Да. Но только в чём его необычность? В том, что плохие сюда не попадают? Или их исправляют? Или... они куда-то исчезают?
— Как он вообще устроен... — тихо проговорил Димка.
— Что?
— Я иногда думаю... будто Авалон — не одно место. Ну, его нет, как целого города. Будто его скроили из кусочков разных пространств.
Я вспомнил о множестве загадочных явлений — об улицах и домах, которые то были, то их не было, о парках, в которых стоит совершенно особое время года, о причудливой игре света на утренней и вечерней заре... Мальчишки обыкновенно приписывали это магии города. Но откуда она взялась, для чего и как она действует — никто не знал.
В тот день мы с Димкой не сделали ничего особенного. Сидели на краю обрыва, свесив ноги — а под нами неслась вода и изредка выпархивали вверх ласточки-береговушки. Димка бросил обустраивать домик — сказал, что ночевать будем в Авалоне. Потом, в лесу он подобрал ветку, прямую и тонкую. Когда вернулись на обрыв, Димка отреза́л от неё небольшие палочки и метал их перед собой. Они летели и вдруг замирали в воздухе — надолго, на целые минуты — потом разом осыпа́лись.
Я вообразил... нет, в эти мгновения я ни о чём не думал. А позже я представлял воздушные невидимые мосты. Они хрустальными нитями тянутся со всех концов земли, сходятся и разбегаются, ныряют во мрак лесов, пронзают камень гор...
Мы разводили костёр и собирали какие-то ягоды в кустах возле древней, заросшей дороги. Ягоды незнакомые, а Димка взял горсть и долго смотрел. А вдруг они ядовитые, да? И съел несколько штучек. Сумасшедший, прошептал я. Хотел тоже попробовать, но Димка не дал. Сказал, что кто-то же должен будет оказывать ему первую помощь.
Но оказалось, ягоды съедобные. Мы обнаружили возле дороги канаву, полузасыпанную сухими листьями и древесной трухой. Канава напоминала водосток, какие делают вдоль дорог в тех местах, где есть автомобили, чтобы ручьи не размывали насыпь.
Шершавый шорох клубком выкатился откуда-то из под затканной паутиной тени, и вдруг у самых наших носов из зарослей вырвалась змея. Димка тонко ойкнул. Змею, будто детский поезд-карусель, оседлали живые мохнатые шишки с глазами, у каждой за спиной была приторочена корзина. С орехами, ягодами, какими-то корешками. "Змеепоезд" остановился, "шишки" молча глазели на нас. А мы — на них. Димка заметил в одной из корзин такие же ягоды.
— Их можно есть! — обрадовался он. "Шишка" кивнула, и через миг все они исчезли, не оставив следа.
Мы смотрели друг на друга, беззвучно смеясь. Потому что было здорово!
Под вечер мы снова пришли на берег. Тихо сели. Птицы нас уже не боялись. Начинался закат, который был как сон. Противоположный берег словно опускался — вместе с солнцем — открывая дали. Лес, холмы, овраги, какие-то дороги и деревеньки, и снова леса, и невысокие, старые горы — бурые и почти красные. Солнечный огонь растекался шире, как будто из солнца текла его кровь. Она была удивительно прозрачная — и мне совсем не верилось, что скоро начнутся сумерки и ночь, — просто сменятся краски, звуки, расстояния — и всё будет по-другому.
Мы с Димкой сцепились руками, нам хотелось чувствовать не только закат, но и друг друга. Я подумал, что если сейчас вдруг умру, то стану ангелом.
Не помню, где я уснул. Пошли мы в дом или остались на берегу? Тусклый отпечаток беспокойства — а как это вообще случится, новый переход?.. И совсем почти неуловимое отражение, то ли настоящей памяти, то ли мимолётного сна — будто лежим мы, держась за руки, и мир чуть-чуть качается — может быть, под нами плот или палуба, или даже вода, а мы, как птицы, которые тоже умеют спать, распластавшись на волнах.
...Ветер... Ветер, ветер! Холодный ветер — и я снова и снова плотнее кутаюсь в плащ. Внизу ничего не видно. Вверху... ах, чёрт, едва не свалился! Что же это я — на лошади?!! Я же не умею, я не ездил на них никогда! Ма-а-ах!.. Удержался! Усидел. И теперь чувствую, что уже не упаду. Если, конечно, это создание не припустит рысью... или галопом.
А вверху — я всё-таки посмотрел — звёзды.
Теперь я начинаю ощупывать себя. Чтобы определить — кто я? Как это глупо — переходя из мира в мир, почти всё забывать. Хоть и не насовсем, но ужасно обидно... Есть, конечно, в этом какой-то смысл, потому что приключения не были бы такими свежими и головокружительными, если бы сознание тащило всякий раз за собой тяжеленный груз памяти обо всём-всём пережитом. Память — это искушённость, это скука. А иногда — осторожность.
Если вы имеете представление о квантовой механике, то учтите: наши сознания можно сравнить с поведением частиц в микромире. Во-первых, они размазаны во времени и в пространстве, а во-вторых, скачут с уровня на уровень, излучая и поглощая энергию...
Я засмеялся. Интересно, меня кто-нибудь слышал? Всадник на ночной дороге, при шпаге и в эдаком средневековом прикиде размышляет о квантовой механике.
Странно, что сейчас я помню о себе так много. Наверно, я в какой-то особой Реальности.
Дорога повернула, и из-за опушки леса стал выдвигаться город. Вернее, Город. Авалон.
У ворот города я различил еле заметную в тени серебристую полупрозрачную фигурку. Незаметно для себя чуть сильнее сжал бока лошади, высокие кипарисы по обе стороны дороги замелькали быстрей, засверкали, отражаясь в каналах, огоньки.
Серебристый призрак спрятался. Но я остановил лошадь у тумбы рядом с воротами, к которой цепляли объявления для входящих в Авалон.
— Выглядываешь?! — с ласковой усмешкой сказал я. — Всю ночь, что ли? Долго меня не было?
— Час... Или около...
По улицам я пронёсся уже настоящим галопом. Лошади под собой я не чувствовал, и не заметил, как спешился, как вбежал-влетел во внутренний двор замка. У меня было время, будто бы даже много времени — но отчего-то я спешил...
Ступеньки. Много. Отметил про себя, что там, на других уровнях, я запыхался, и даже давит в левом боку. А здесь, в Авалоне...
Распахнулась панорама. Сколько света в ночном мире Авалона! Светятся исполинские горы на северо-западе и северо-востоке. Сияет великий западный Океан. А небо уходит. Оно выше и выше — падает в вышину... Голова кружится.
А сам город медленно опускается во мрак. Меркнут мостовые, затем исчезают крыши домов. Наступает Запретный Час. Над Авалоном парят лишь башни нескольких замков. Серебристых, будто обсыпанных инеем.
Но потом и они делаются меньше и ниже. Уходят вниз. Не изменяются только скалы и океан. Остаётся и призрачные страж, и он больше не охраняет ворота. Он присел у круга камней, внутри которого — я знаю — притаился маленький город из песка. Город этот когда-то, ужасно давно, построили мальчики...
Сияние океана напитывает фигурку привратника, он делается настоящим, из плоти. Он встряхивает рукой, словно очнувшись, подбегает ко мне, шлёпнув ладонью по моему локтю, словно чтобы убедиться, что я тоже — настоящий.
— Не могу найти лодку, кой леший мог её утащить?!
— Да мы же грохнули её вчера с Димкой о рифы. Он не предупредил тебя?
Йолла задумчиво помотал головой.
— Ну, и что теперь делать?
— Димка придумает...
Мы направились вдоль берега к устью реки. Там уже был Альби с огромной вязанкой хвороста. Дрова были, конечно, мокрые, и теперь Альби их сушил — вытаскивал серебристые ниточки тумана, играл с ними, свивая и запутывая пальцами в немыслимые кружева, которые в конце концов сбивались в комки и падали в воду, а потом долго плыли, не распадаясь, светящиеся, будто живые.
