Карлос Сафон - Сентябрьские огни
Примерно тогда же болезнь матери резко обострилась. Она стала запирать меня в подвале, где, по ее словам, Тень не нашла бы меня, если бы пришла за мной. Сидя долгими часами в заточении, я едва осмеливался дышать из страха, что звук дыхания привлечет внимание Тени, порочного отражения моей слабой души, и она унесет меня прямо в ад.
Вам сей бред покажется смешным, на худой конец печальным, мадам Совель. Но для малолетнего ребенка он превратился в ужасающую повседневную реальность.
Мне не хотелось бы утомлять вас тягостными подробностями. Довольно сказать, что во время одного такого заточения мать потеряла остатки разума, и я просидел целую неделю под замком в подвале, один, в полной темноте. Вы прочитали статью, я полагаю. Подобные истории газетчики обожают помещать на первые страницы своих изданий. Скверные новости, особенно если они изобилуют скабрезными или душераздирающими отступлениями, заставляют раскошеливаться публику с поразительной легкостью. Однако вы спросите, что чувствует ребенок, запертый в течение шести дней и семи ночей в темном подвале?
Во-первых, позвольте вам сказать, что человек, просидев несколько часов без света, теряет чувство времени. Часы кажутся ему минутами или секундами. Или неделями, если угодно. Время и свет тесно связаны между собой. Но важно другое. В тот отрезок времени со мной произошло нечто воистину восхитительное. Чудо. Второе чудо в моей жизни, если хотите, после так называемого «воскрешения», когда я только родился.
Сбылась моя мечта. Я не напрасно возносил молчаливые молитвы изо дня в день. Назовите это удачей, назовите судьбой.
Даниэль Хоффман пришел ко мне. Ко мне! Среди всех маленьких парижан он выбрал меня, чтобы почтить своей милостью в ту ночь. До сих пор я помню робкий стук в крышку люка, выходившего на улицу. Я не мог добраться до него, но с радостью отозвался на голос, заговоривший со мной. Самый замечательный голос в мире, исполненный доброты. Голос, развеявший темноту и растопивший страх несчастного перепуганного ребенка, как солнце плавит лед. И знаете что, Симона? Даниэль Хоффман назвал меня по имени.
И я распахнул ему навстречу свое сердце. Вскоре дивный свет разлился в подвале, и Даниэль Хоффман появился из ничего, одетый в ослепительно белый костюм. Если бы вы его видели, Симона! Это был ангел, настоящий ангел света. Я не встречал никого, кто излучал бы такую ауру красоты и покоя.
В ту ночь Даниэль Хоффман и я доверительно беседовали с глазу на глаз, вдвоем, как сейчас мы разговариваем с вами. Ему не пришлось рассказывать о судьбе Габриэля и других моих игрушек: он уже все знал. Поверьте, Хоффман оказался человеком весьма осведомленным. Он также был в курсе историй о Тени, которыми меня пичкала мать. Он знал и об этом. С чувством огромного облегчения я признался ему, что действительно очень боюсь Тени. Вы не представляете, сколько сочувствия и понимания источал этот человек. Хоффман терпеливо выслушал повесть о моих злоключениях, и я чувствовал, что он искренне разделяет со мной горе и печаль. И он прекрасно понял, чего я страшился больше всего, что являлось для меня худшим из кошмаров — Тень. Моя собственная Тень, порочный дух, который всегда со мной, отягощенный скверной, что была во мне…
Даниэль Хоффман мне объяснил, что нужно сделать. Поймите, в ту пору я был жалким невеждой. Что я знал о тенях? Что знал я о таинственных духах, посещающих людей во сне, вещая им о прошлом и будущем? Ничего.
Но он знал. Он знал все. И охотно соглашался помочь мне.
В ту ночь Даниэль Хоффман открыл мне будущее. Он сказал, что мне предназначено стать его преемником, возглавив созданную им империю. Он пообещал, что сумма его знаний и мастерство однажды станут моими, а нищета, окружавшая меня с рождения, развеется как дым. Он вручил мне судьбу, о какой я не смел мечтать. Будущее. Я даже слова такого не ведал. У меня не имелось будущего. Он мне его преподнес. Взамен он просил малость. Ничтожное обещание: я должен был отдать ему свое сердце. Только ему, и никому другому.
Мастер-кукольник спросил меня, понимаю ли я, что это означает. Я ответил утвердительно, не раздумывая ни секунды. Конечно, я жаждал подарить ему сердце. Он был единственным человеком, проявившим ко мне доброту. Единственным, кто беспокоился обо мне. Хоффман сказал, что если я пожелаю, то скоро выйду из подвала и больше не увижу этот дом, квартал и даже свою мать. Самое главное, он пообещал, что я смогу навсегда забыть о Тени. Если я выполню его просьбу, передо мной откроется будущее, чистое и прекрасное.
Он спросил, верю ли я ему. Я кивнул. Тогда он достал маленький хрустальный флакон, похожий на склянку для духов. С улыбкой он вынул пробку, и я стал свидетелем невероятного зрелища. Моя Тень, отражение на стене, превратилась в колышущееся пятно, облако мрака. Его втянуло во флакон, который стал местом вечного заточения Тени. Даниэль Хоффман закупорил склянку и протянул ее мне. На ощупь хрусталь был холодным, как лед.
Потом Хоффман объявил, что отныне мое сердце принадлежит ему и скоро, очень скоро, все мои невзгоды останутся позади. Если я не нарушу клятву. Я заверил его, что никогда этого не сделаю. Он ласково мне улыбнулся и вручил подарок — калейдоскоп. Хоффман велел мне закрыть глаза и мысленно сосредоточиться на том, чего я хотел бы больше всего на свете. Пока я выполнял его приказание, он опустился передо мной на колени и поцеловал в лоб. Когда я открыл глаза, его уже рядом не оказалось.
Через неделю полиция, встревоженная звонком неизвестного, сообщившего о состоянии дел в моем доме, вызволила меня из темницы. Мою мать нашли мертвой…
Улицы по дороге в комиссариат были запружены пожарными машинами. В воздухе витал запах гари. Полицейские, сопровождавшие меня, свернули с пути, и я увидел, наверное, самый страшный пожар в истории Парижа: горела высившаяся на горизонте фабрика Даниэля Хоффмана. Людям, прежде никогда не замечавшим башню, открылось теперь зрелище храма в огне. Вот тогда все вспомнили имя человека, владевшего их помыслами в детстве, — Даниэль Хоффман. Дворец императора пылал…
Языки пламени и столб черного дыма вздымались к небесам три дня и три ночи, как будто ад разверзся в нечестивом сердце города. Я там был и наблюдал эту картину собственными глазами. Через несколько дней, когда лишь угли свидетельствовали о том, что недавно в центре квартала стояло величественное здание, газеты сообщили о пожаре.
Вскоре чиновники нашли родственника матери, взявшего меня на свое попечение, и я переехал жить в его семью на мыс Антиб. Там я вырос и получил образование. У меня была нормальная, счастливая жизнь. Как и обещал мне Даниэль Хоффман. Кроме того, я позволил себе внести коррективы в историю своего раннего детства, для собственного душевного спокойствия. Я вам рассказывал исправленную версию.
В день, когда мне исполнилось восемнадцать лет, я получил письмо. На штемпеле почтового отделения Монпарнаса читалась дата восьмилетней давности. В письме давний друг извещал меня, что в нотариальной конторе некоего месье Жильбера Травана в Фонтенбло хранятся правовые документы на имение на побережье Нормандии. По закону оно становилось моей собственностью по достижении совершеннолетия. Письмо, выведенное на пергаменте, было подписано буквой «Д».
Прошло несколько лет, прежде чем я вступил во владение Кравенмором. К тому моменту я уже завоевал репутацию многообещающего инженера. Предложенные мною проекты игрушек превосходили все, что когда-либо создавалось раньше. Вскоре я пришел к вы воду, что настала пора основать собственную фабрику. В Кравенморе. Все в моей судьбе складывалось так, как и было предсказано. Пока не произошла катастрофа. Это случилось 13 февраля в Порт-Сен-Мишель. Ее звали Александра Альма Мальтис, и красивее создания я никогда не видел.
Много лет я хранил флакон, который передал мне Даниэль Хоффман в подвале дома на улице Гобелен. Стекло оставалось таким же ледяным, каким оно было той знаменательной ночью.
Спустя шесть месяцев я нарушил клятву верности Даниэлю Хоффману и подарил свое сердце той прекрасной девушке. Я женился на ней. И это был самый счастливый день в моей жизни. В ночь накануне свадьбы, которая готовилась в Кравенморе, я взял флакон, где томилась моя Тень, и отправился на мыс к утесам. С обрыва я бросил склянку в темную воду, приговорив Тень к вечному забвению.
Да, я нарушил клятву…
Солнце уже начало клониться к горизонту над лагуной, когда за деревьями показался задний фасад Дома-на-Мысе. Свинцовая усталость, валившая ребят с ног, на время отступила, притаившись неподалеку, чтобы в подходящий момент приняться за них снова. Исмаэль слышал о подобном явлении. Например, говорили, что у спортсменов, превысивших лимит своей выносливости, иногда открывалось нечто вроде второго дыхания. Переступив определенный рубеж, тело продолжало послушно функционировать, не проявляя признаков утомления. Разумеется, пока мотор не останавливался. Как только напряжение спадало, неизбежно следовала расплата. Мышцы требовали компенсации.
