Александр Пересвет - Затерянные в истории
Один из "индейцев" поднял не подходящее к нынешнему времени орудие и начал вертеть его в руках, зачем-то то близко поднося его к глазам, то отставляя его на длину вытянутой руки. Точно бабушка, когда пытается прочитать что-то без очков. Затем ощупал лезвие. То закономерным образом цапнуло мужика за палец. Дядька воскликнул что-то удивлённо и быстро отбросил нож в сторону. Словно тот мгновенно стал очень горячим.
На пальце у "индейца" выступила кровь. Выглядел мужик, мягко говоря, впечатлённым.
Саша ухмыльнулся.
Его ухмылка не ускользнула от внимания старшего. Он что-то лопотнул снова. Веское. Порезанный мужик наклонился, осторожно поднял нож, буквально двумя пальчиками, и подал его шефу.
Тот внимательно и очень осторожно осмотрел невиданное в здешних местах устройство. Тоже попробовал его остроту. Нож снова показал зубки. Указательный палец главного "индейца" окрасился кровью.
Но у босса нервы оказались покрепче, чем у его подчинённого. Он ещё обменялся несколькими словами со своими присными, а затем сделал шаг к Саше и провёл остриём лезвия по его груди.
— Ты чего, урод! — закричал мальчишка, отшатнувшись. — Больно же!
"Индеец" осклабился. Сказал своим что-то удовлетворённо. Понятно было без слов: дядька хотел убедиться, что вещь не волшебная, а в состоянии порезать своего хозяина так же, как и любого чужака.
Нет, порез был неглубоким, увидел Саша. Кровь текла, да, но не сильно. Щипало только здорово. Странно даже. Должно быть больно, а тут только щиплет.
Но размышлять об этом было некогда. Мужички эти, похоже, излишним гуманизмом не страдают. То есть совершенно неважно, что он попался в руки к "своим". Мало ли, что похож! Вон и немцы на нас похожи, а как воевали! А тут — тем более. Первобытные люди.
Помнится, рассказывал им как-то Антохин отец, что для первобытных — все чужие. Свои, дескать, только те, кто в одном племени. С кем рядом живут, вместе на охоту ходят, общие дела делают. Остальные — чужие. И не просто чужие, а как бы и не люди вовсе. И позволено делать с ними всё, что угодно. Что, например, со зверями делать можно.
В Новой Гвинее, рассказывал, еле-еле людоедство среди папуасов лишь недавно удалось приостановить. И то не потому, что те добрые стали, а просто полиция теперь почти до каждого племени добирается и людоедов изымает и сажает. Причём расследование труда не составляет — эти задержавшиеся ещё на стадии каменного века папуасы врать и запираться не умеют. Спросят их: куда делся там, скажем, Бурмаглот, что из соседней деревни в вашем направлении пошёл и пропал? А они и докладывают: очень кушать хотелось, господин полицейский. Вот мы супчика наваристого из него и сделали…
Конечно, многое из того, что Антохин отец рассказывал, такими вот шутками дополнялось, Чтобы, наверное, психику мальчишек поберечь. Но чего уж там — и читал Саша, и документалку смотрел из той же коллекции Антонова папки. Дикие люди эти папуасы. Насчёт супчика — это, верно, хохмочка, но насчёт людоедства… Да тот же отец Антона сам в журнале писал, когда из Папуасии этой возвратился, как там одного парня из-за свиньи копьём проткнули. А потом за малым не съели. Как раз страх перед полицией помешал.
А ещё он говорил, что папуасы действительно настолько друг другу чужие, что подчас соседние деревни не то что на разных языках разговаривают — к разным языковым семьям принадлежат. Как, например, мы и китайцы. Или индейцы из Амазонии. Словно из разных мест высадились.
В общем, опасаться этих "индейцев" следует, решил Саша. Вот только какие практические выводы из этой свежей мысли можно извлечь? Стоит он перед чужаками со связанными руками, с порезом на груди, в который может всякая зараза проникнуть, и даже подорожником рану не залепить. Какова будет его судьба, непонятно. Друзья его новые далеко, докричишься ли до них? А старые друзья ещё дальше — где эта пещера, где Алька с Антоном?
И в одиночку её и не найти, пожалуй.
В общем, плохо вдруг стало Саше. Похолодело всё внутри, и словно опустился в животе какой-то тяжёлый груз. Придавил кишочки, сжал сердце. Ощутил себя мальчик ужасно одиноким в этом мире. И вообще во всех мирах. Одиноким, но отданным в чужую злую волю. И ничего с этим поделать нельзя. Ни убежать, ни сопротивляться.
И ужасно захотелось опуститься на землю, чтобы прошла дрожь в той размазне, в которую превратились его ноги.
И ещё очень захотелось заплакать…
* * *
Ночь Алина проспала спокойно. Казалось, после общения с духами её покинуло беспокойство о будущем. Гуся с охотниками к вечеру не вернулся, но этого, кажется, и ожидалось. Во всяком случае, один из дежуривших у пещеры воинов в ответ на вопрос девочки проговорил что-то вроде: "Через две ночи будут назад". И добавил: "…тяжело".
Значит, рассчитывает на добычу.
Так что на утро оставалось только одно беспокойство — как там Антон.
И первым делом Алина подошла к нему. Возле него уже сидела Марха, одна из помощниц ведуньи Годув. Женщина все эти дни ухаживала за ним, меняясь с Алиной. Точнее, звали её Марх, но девочка против воли приставляла к имени женское окончание.
Алина вопросительно кивнула на раненого — начала привыкать уже к языку жестов!
Марх спокойно прикрыла глаза: спит, дескать, и всё хорошо. Но когда Алина обратила взгляд к лицу своего друга, тот вдруг шевельнулся. Затем под веками шевельнулись глаза.
Алина замерла. Неужели?
Да! Антон пришёл в себя!
Веки его с усилием поднялись, и знакомые глаза обратились на склонившихся над ним Алину и Марх. Взгляд у Антона был мутный. Казалось, он был обращён не наружу, а внутрь. В собственный мозг.
Лишь постепенно он приобретал отчётливость. Потом глаза мальчика расширились, а губы с ужасом прошептали:
— Господи, ну и рожа!..
Это он, надо полагать, заметил склонившуюся над ним Марху.
Глаза Антона заметались, затем сфокусировались на Алине. Видно, он удивился: взгляд снова перенёсся на Марху, вернулся к Але, затем обежал своды пещеры с мечущимися на них отсветами костра — и снова упёрся в девочку.
— Где я? — сиплым голосом произнёс мальчик.
Глаза Алины поплыли слезами. Господи, самое главное произошло — Антошка выжил и пришёл в себя! Как же она боялась его потерять!
Захотелось, как медсестра в кино, ласково сказать ему: "Лежи, лежи" и подоткнуть одеяло.
Но Антон и так лежал, не шевелясь. И подоткнуть было нечего, кроме разве что шкуры, которая закрывала ноги.
Алина вытерла слёзы и нежно, как могла, проговорила:
— Всё в порядке, Антошка! Антошенька… Мы у друзей. Нас опять перенесло. К пещерным людям. Наверное, неандертальцам… Но они — друзья. Тебя лечат…
Словно иллюстрируя последний тезис, в "кадре" появились руки настоящей "медсестры" Марх. Взгляд Антона опасливо метнулся к ним. Можно было понять: крепкие, с заметным волосом сверху пальчики женщины никак не подходили на символ медицинской заботы о больном. Тем не менее Марх демонстрировала именно это: она приподняла голову мальчика, а к губам его поднесла корчажку с водой.
Тот жадно глотнул.
Алина внутренне пристыдила себя: столь естественный поступок как подать больному попить ей в голову не пришёл.
— Рассказывай, — напившись, шёпотом велел Антошка. — А то у меня как во сне всё. Только что ящер перед лицом прыгает, а уже через секунду лохматая рожа напротив. Можно умом двинуться, — попытался хихикнуть он, но тут же скривился: — Ай, больно-то как! У меня что, рёбра поломаны?
Алина помнила свой разговор с Гонув в самом начале. Тогда та весьма наглядно провела костяшками пальцев по рёбрам девочки, а потом сделала выразительный жест, будто что-то ломала.
А вот, кстати, и сама ведунья пожаловала. Кто-то уже позвать успел. Присела рядом, но ничего не сказала. Лишь внимательно смотрела на Антона.
— Похоже, что так. Но главное — ты крови много потерял. Понимаешь, перевязать мы тебя не смогли… хорошо… А потом я долго камень искала… этот проклятый. А потом, видно, ты… то есть твоей воли не хватило, и он нас не домой вернул, а сюда перенёс. А куда, что это за времена — непонятно.
— Не помню ничего, — прошептал Антон. — Вижу только морду эту из темноты, удар… И опять морду. Получше, правда…
— Не говори так, — с опозданием, но всё же решила девочка защитить славную тётьку. — Это Марха. Она за тобой ухаживала. Она хорошая. Тебя тут лечила здешняя колдунья… знахарка, то есть, — поправила себя Алина. — Вот, Гонув, — показала она. — А Марха ухаживала, помогала.
— Да ладно, я ж так, — проговорил Антон и снова поморщился от боли. Затем повернул голову и попытался, как мог, лёжа, кивнуть обеим неандерталкам:
— Здравствуйте. Очень приятно. Спасибо, что помогли. Меня зовут Антон.
Обе женщины радостно заулыбались, хотя вряд ли поняли хоть слово. Хотя нет, тут Алина ошиблась. Гонув тут же повторила:
