Борис Батыршин - Египетский манускрипт
На белых путешественников местные арабы косились с почтением — это вам не изможденные, паломники. В сопровождении солдат султана могли путешествовать только очень важные господа!
Так же разрешались и проблемы ночлега, фуража и все прочее, что составляет прелести ближневосточного скитальческого быта. Для «американцев» очищали лучшую из хибар (мудрено было понять, чем она отличалась от соседних развалюх; но баш-чаушу виднее), бесцеремонно выкидывая владельцев наружу. Те, впрочем, не возражали. Олег Иванович пытался протестовать, но успеха не имел. Для очистки совести он оделял «изгнанников» горсткой медяков, но баш-чауш высокомерно наблюдавший за хлопотами Семенова, тут же вносил свои коррективы — изрядная часть бакшиша, полученного «за беспокойство» оседала в карманах османского воителя…
К Мааалюле маленький караван вышел под вечер второго дня. С полудня на горизонте показалась невысокая горная гряда — проводник, прихваченный в последнем селении тыкал пальцем и повторял: «Маалюля! Маалюля!» Баш-чауш довольно покивал, после чего подъехал к Олегу Ивановичу и разразился длинной тирадой. По-английски баш-чауш не знал ни слова — так что рапортовал «американскому гостю» по-турецки, полагая это непременной частью своей службы. Семенов благосклонно покивал — он и сам видел, что до вожделенной цели осталось всего ничего. Лошади тоже чувствовали конец пути; даже осел, впряженный в арбу, доверху груженую кофрами и чемоданами, зашагал резвее. Дорога стала пошире — холмы расступились, силуэт скальной гряды, в отрогах которой прятался монастырь, придвигался с каждым часом. На тракте то и дело попадались люди — в основном, местные, арабы; все как один, навьюченные не хуже своих крошечных, облезлых ослов. Два раза путешественники обгоняли и монахов — всё это были греки. Первый же встреченный монах широко перекрестил европейцев — путешественники почтительно склонились в седлах, а Ваня еще и перекрестился — по православному, справа налево. Баш-чауш нахмурился, прикрикнул на солдат — и маленький караван прибавил ход; всем хотелось заночевать под сводами гостевых дворов Маалюли…
* * *Из путевых записок О.И. Семенова.
Маалюля — городок небольшой. Во всяком случае, по российским меркам. Он живописнейшим образом расположился в ущелье среди цепи скалистых гор Каламун на приличной довольно таки высоте — полтора с лишним километра над уровнем моря… Слово «Маалюля» в переводе с местного означает «вход», и это, между прочим, не случайно, ибо по преданию, именно в этих местах имел место быть важный библейский сюжет — убийство Авеля Каином. Склоны горы (скорее даже, невысокого горного хребта, подобных которому немало в Сирии и Палестине) покрывает густая заросль. Повсюду — финиковые пальмы, смоковницы и оливы. В отрогах горы полно пещер, гротов — что весьма живописно и очень подходит для постройки в них келий и скитов для отшельников, чем последние с удовольствием занимаются уже пару тысяч лет. В Маалюле расположены два важнейших для всех христиан монастыря: монастырь Святой Феклы и монастырь Святого Сергия.
У подножия горы стоит православный женский монастырь Св. Фёклы, относящийся к Антиохейской патриархии. Он был построен рядом с местом, где, как считают, находилась пещера Святой Фёклы. Место сохранилось до наших дней, в ней хранятся Мощи святой, здесь же устроена часовня, и множество паломников приходят молить у Фёклы исцеления.
За время, проведенное в Маалюле, мы, конечно, посетили эту пещеру. Место производит сильнейшее впечатление! С потолка грота капает вода, пробирающаяся сюда из источника внутри скал. Отсюда черпала воду Фёкла, и потому каждая ее капля считается целебной. Сама часовня считается жемчужиной немаленького монастырского комплекса; неподалеку — который также включает церковь и приют для детей-сирот. В самом монастыре проживают пятнадцать монахинь. Настоятельницей монастыря, является мать Апраксия; однако же на момент нашего прибытия она находилась в отъезде, что, в итоге, и создало нам дополнительные сложности.
Наш караван следовал вдоль ручья, по дороге, выложенной, наверное, еще в до-библейские времена круглыми булыжниками. Арабки набирали здесь воду в свои чёрные, глиняные кувшины и, ловко удерживая их на головах, уходили в селение. Нас, было, взяли в оборот стаи ребятни, с требованиями бакшиша — но, увидев грозные усы баш-чауша, немедленно отстали. То-то, малолетки, тут есть кому бакшиш брать…
Так мы и въехали в Мааюлю: баш-чауш впереди, за ним кавалеристы-краснофесочники, потом мы с Иваном, а замыкала кортеж тарахтящая по брусчатке обозная арба. По обеим сторонам улицы тянулись домишки — все, как один, уже занятые паломниками, прибывшими сюда раньше. Нам предложили для ночлега один из домиков здешнего священника-араба. Впрочем, я не знаю, как и назвать это помещение — домом ли, сараем ли, а то и просто отдельно стоящей комнатушкой. Это была небольшая мазанка с глиняными нарами по двум стенам, с земляным полом и с кровлей из жердей. Вместо окна небольшое отверстие. Ни украшений, ни мебели; буквально, ничего не было, кроме двух-трёх циновок. Мы с надеждой взглянули на нашего стража, но увы — похоже, его влияния было недостаточно для того, чтобы раздобыть для нас приют поприличнее. Что ж — за неимением гербовой, будем писать на бумажной обертке.
Ближе к вечеру мы вышли на улицу — посмотреть на местную жизнь. В первом же проулке попались здешние оригинальные печи для хлеба, или скорее, для хлебных лепёшек. Это не что иное, как аршина в полтора в основании усечённый конус из глины, открытый сверху для топлива. Сперва накаливают в нём камни, а потом кладут на них тесто и печь закрывают, пока оно не испечётся.
По улице распространялся запах печёного хлеба и едкого дыма — паломники, размещавшиеся в соседних домах, ужинали. Стоял оживлённый говор — всюду на огороженных дворах, и особенно в ограде здешней церкви. По дороге гнали мелкий скот — овец и коз; животные немилосердно блеяли. Стало смеркаться. Мы собрались назад — в наш «однокомнатный» дом. В хибаре, мимо которой мы шли, стоял гул многочисленных голосов. Слышны слова из Евангелия — должно быть, паломники вели беседу на религиозную тему.
У самого нашего обиталища мы застали некое оживление. Прямо на улице, в пыли, устроился старик-араб, торгующий сушеными смоквами. Мелкие, грязные, сухие, — в другое время никто и не взглянул бы на них! А тут паломники с жадностью обступила араба и наперебой просили у него продать свой товар. Да и сам араб относился к этим смоквам, как к чему-то драгоценному, аккуратно отвешивая, чтобы на чашку весов не попала ни одна лишняя ягода. Особо старались проживавшие по соседству паломницы из Рязани и их сопровождающий — высокий здоровый бородач, как оказалось потом, бывший гвардейский солдат лейб-уланского полка…
* * *Несколько лет назад мы с отцом ездили в Армению — и там-то я впервые увидел пещерные храмы. Я сам не слишком-то серьезно отношусь к вопросам религии, да и отца трудно назвать верующим человеком — но я хорошо помню, как стоял, онемев, на пороге одного из этих величественных гротов, ошеломленный величием и строгостью этого места, созданного самой природой и лишь немного подправленного руками человека.
В Маалюле все дышит древностью. Здешние пещерные храмы… я лучше помолчу. Отец, конечно, писал в своем дневнике об истории Каина и Авеля, которую учёные богословы связывают как раз с этим местом, но… ступать по тем самым камням, касаться тех самых стен, проводить пальцами по известковым натекам, которые разве что стали немного толще, за несчетные века, прошедшие после первого на Земле убийства…
Повторюсь, я не религиозен. Но, покинув пещерный храм, я на полдня забыл о своей обычной иронической манере.
Такова Маалюля. Здесь каждый камень дышит, не то что древностью — вечностью. Отец возил меня и в Рим, и в Прагу и на Соловки — все эти места показались бы мне временными, сиюминутными постройками по сравнению с этими гротами…
Но — древность древностями, а жить приходится здесь и сейчас. И, поверьте, удобства и комфорт — не то, чем может похвастаться городок Маалюля — как, впрочем, и любое другое место в Сирии. И не думаю, что за 130 лет в этом плане что-то изменилось.
Я-то, наивный, полагал, что самое неприятное, что могло приключиться в путешествии — это нападение бедуинов. Ну, может еще клопы в караван-сараях; но с этими некультурными тварями, не привычными к современной химии, наши репелленты справлялись на «раз-два». Рано я обрадовался…
В Маалюле мы застряли, причем, как выяснилось, надолго. Нет, с устройством проблем не было — этот вопрос баш-чауш решил, получив за сей подвиг бумажку в пять фунтов. Нас устроили в пристройке к дому местного купца — вполне приличном помещении, если не считать, конечно, огромного количества ковров и полного, как класс, отсутствия стекол. Дело было в том, что мать-настоятельница монастыря изволила отбыть в Дамаск. Отец выяснил это на следующее утро после нашего прибытия в город. Приходилось ждать — без неё никто нас и близко не подпустил бы к монастырскому книгохранилищу. Так что отец, не желая терять времени даром, заставил меня пока изучать историю Маалюли и местные христианские предания. Дома, в двадцать первом веке я не особо интересовался религией — то есть, знал, конечно, самые общие вещи, но уж о святой Фёкле мне слышать точно не доводилось.
