Владислав Крапивин - Лоцман
— Смотри-ка ты, и правда светится. — И вдруг попросил совсем по-мальчишечьи: — Слушай, отломи кусочек, а?
Я надавил на камушек пальцами, он послушно развалился на половинки.
— Возьми.
— Спаси вас обоих Господь, — тихо сказал отец Леонид.
А я вдруг подумал: «Что бы ни случилось, а главное, что лоцман мой жив и здоров… Моя дорога, ясное дело, кончилась, а Сашку пусть добрая сила хранит и дальше от зловещего алгоритма…»
Отец Леонид спрятал камушек в складки рясы и спросил:
— Побудешь у нас еще?
— Нет, надо возвращаться… Спасибо тебе.
— И тебе спасибо… И отроку твоему, проводнику. Кабы не он, мы бы и не увиделись…
— Это правда.
— Инок поедет в село за хлебом, отвезет тебя. Правда, не на машине, а в телеге… А оттуда — автобус до Овражков… С лодкой-то твоей что делать?
— Отдай мальчишкам, пусть катаются…
2. Кобург
Оказалось, что автобус будет лишь рано утром. Я не стал возвращаться в обитель, переночевал в Доме крестьянина. На рассвете уехал, а к обеду был у Генриетты Глебовны. Она сказала, что у меня усталый вид, я должен несколько дней пожить у нее спокойно, погулять не спеша, не думать ни о чем печальном и набраться сил. Но я чувствовал, что надо возвращаться. Опять болела нога, давило голову и подкатывала подлая обморочная тошнота. Причем все это сильно, неотвязно. Короче говоря, самочувствие было как накануне того дня, когда я попал к любезному Артуру Яковлевичу.
Сейчас больница вспоминалась без прежнего отвращения. Может, и к лучшему — свалиться на койку, получить от сестрицы Зои успокоительную дозу в известное место и уснуть, забыв все горести.
Но, конечно, я не стал раскисать сразу. Расплатился с Генриеттой Глебовной за постой, бодро попрощался и даже, дурачась, пообещал звонить по «тому самому» телефону. В ответ она грозила крепким пальцем и говорила, что любопытные мальчишки плохо кончат, если вовремя не взяться за их воспитание… Потом мы вдруг встретились глазами, замолчали и погрустнели. Я не выдержал, спросил:
— А вы… никогда не звонили Андрису?
— Звонила. Не раз… Просила, чтобы не летел в тот день. А он смеялся. Он верил в свой мотор и в свою судьбу. Храбрый был мальчик…
На станции я дождался пестрого, почти игрушечного поезда «Пилигрим», сел в хвостовой вагон — полупустой и прохладный. Поехали: трюх-трюх, дзынь-дзынь. Все так просто, никаких отраженных миров, никаких проблем. Через час буду дома. Помоюсь, разберу почту, позвоню кому надо, а утром пойду сдаваться Артуру Яковлевичу.
Я лениво смотрел в окно на болотистые луга, на рощицы. Потом на пологие холмы, которые мне показались незнакомыми. На одном махала крыльями ветряная мельница, я таких сроду не видел в наших окрестностях. И ехали мы, кстати, уже значительно дольше часа…
— Скажите, — обратился я к симпатичному старику со щетинисто-серебряным подбородком. — Станция Начальная… Скоро ли до нее доберемся?
— Простите? — сказал он с прибалтийским акцентом. — А, Начальная! То есть конечная… Боюсь, что не скоро. Даже по расписанию часа через три. А ведь поезд постоянно опаздывает.
Тут я увидел за окнами поросшие соснами дюны и окончательно понял, что все не так-то просто. Оказывается, путь туда и путь обратно вовсе не одно и то же в здешних местах. В детстве все было проще, а теперь что-то изменилось на этом рельсовом маршруте. Опять шуточки отраженного мира?
Наконец прибыли. Я вышел из вагона и окончательно убедился, что тревога была не напрасной. За перроном краснел вокзал, похожий на маленький кирпичный замок. Правда, на белой вывеске значилось название «Начальная», но кругом — ничего знакомого. Вдали, за крышами финских домиков, летали чайки, я даже слышал их картавые крики. Пахло влагой, как на побережье. Быстро бежали облака — серовато-белые, пухлые, какие собираются обычно в теплые дни над большими поверхностями воды.
Я прошел через вокзал на тесную площадь. Один край ее замыкала серая каменная стена средневекового бастиона. Между зубцов торчали рыла музейных пушек. У стены торговала незабудками старенькая цветочница в чепце. Я сказал ей:
— Простите, что это за город? Я проехал свою станцию, и вот…
Она заулыбалась без удивления, понимающе:
— Это Кобург. Не знаменитый немецкий Кобург, а наш, местный. Советую посмотреть…
Я отошел, сел на выступ у стены. Прислонился к камню затылком. Назойливо, тянуще болела нога. Стиснуло в груди, сдавило голову. Ну вот, началось все-таки…
Цветочница быстро нагнулась надо мной.
— Что с вами? Вы нездоровы?
— Боюсь, что да…
— Одну минуту… не волнуйтесь. Здесь рядом телефон…
…Больница в Кобурге оказалась поменьше и попроще, чем у нас. Ни сложных приборов для диагностики, ни врачей со званиями. Зато уютная, деревянная, в глубине яблоневого сада (яблони уже доцветали). А главное — полупустая. В трехместной палате я оказался один. Главный врач Анна Борисовна Штерн приняла меня с ворчливым добродушием. А узнав при заполнении истории болезни, «кто есть кто» (куда от этого денешься), забыла свою нарочитую ворчливость и темпераментно поклялась поставить меня на ноги за три недели… Ее бы устами да мед пить…
Но, как ни странно, мне и правда скоро полегчало. Через неделю я стал уже выходить в город — в этот маленький симпатичный Кобург на берегу желтовато-серого залива. Гулял среди домиков с острыми крышами и у кирпичных фортов эпохи шведских войн… А однажды набрел на почтамт — длинный дом с готическими башенками и стеклянными телефонными будками вдоль фасада. Были здесь и междугородные автоматы. Нашего города в списке не оказалось, но можно было позвонить в Москву. В нее, видимо, отовсюду можно звонить — хоть с Марса, хоть из отраженного мира, хоть с того света.
Я набрал номер Дениса.
— Папаня! — радостно завопил в микрофон мой великовозрастный отпрыск. — Ты откуда возник наконец? Тебя медицина по всей стране ищет, Артур Яковлевич каждый день звонит! Куда ты канул? Мать в истерике!..
— А ей-то что? Своих забот не хватает?
— Ну, не скажи! Первая любовь не ржавеет…
— Ладно, не мели языком… Все здоровы?
— Да у нас-то все! А ты как? И главное — где?
— Так я тебе и сказал! В творческой поездке…
— Батя, ну ты как дитё… Ведь, чего доброго, отдашь концы без врачей-то…
— А я не без врачей, их везде хватает… Может, скоро в кругосветку подамся, на судне тоже врач есть…
— У тебя что, крыша поехала?! — завопил Денис.
— Ты как с отцом разговариваешь! Нахал!
Он виновато заржал в трубку. Я вдруг понял, что соскучился по нему. Но сказал сурово:
— Ладно, пока. Потом еще позвоню. — И дал отбой.
…Еще через неделю про меня разнюхали (видно, благодаря Анне Борисовне) в местной газете. Пришел тощий парень с диктофоном, взял интервью. Потом стал клянчить рассказ или очерк. Я поотбивался, но в конце концов пообещал. Тем более, что деньги были на исходе, не на что новую рубаху купить. Работал я не спеша и, как ни странно, даже с удовольствием. Описал праздник в Подгорье и старт «Даблстара», приплел его историю-легенду и кое-что присочинил. Главным героем сделал местного мальчишку, которому только случайность помешала улизнуть зайцем в полет. На очерк не потянуло за недостатком документальности, а на фантастический рассказ — вполне. И мой «Звездный катамаран» в течение июня газета «Вечерний Кобург» выдавала мелкими порциями…
Прошел месяц, и я не только не помер, а даже выписался. Газета предложила мне комнату в редакционном дачном коттедже на берегу залива — бесплатно, только с условием, что я еще что-нибудь напишу.
Анна Борисовна говорила, что уезжать мне пока не следует, она должна меня «понаблюдать».
«Понаблюдать» меня ничуть не хуже мог бы Артур Яковлевич. И вернуться домой ничего не стоило: выяснилось, что в Овражках я выбрал неудачный день для отъезда — нечетное число, а поезд «Пилигрим» в мой город отправляется по четным. Теперь можно было уехать в Овражки, а оттуда до дома — рукой подать.
Но я не уезжал, не хотелось. Интуиция говорила, что потом я уже никогда не выберусь в эти края. Они станут закрытыми для меня, как закрыто для незнающих дорогу Подгорье.
Насовсем расставаться с этим миром было грустно. По правде говоря, из-за Сашки. Из-за того, что порвалась бы тогда последняя ниточка… Вообще-то она и так порвалась. Но все же грела мысль, что я живу в том самом измерении, где мой лоцман… Печаль моя, конечно, поулеглась, многое в нашем путешествии вспоминалось теперь с улыбкой. Но стоило вспомнить прощание — и опять делалось тоскливо… Эх, если бы не было той дурацкой истории и разъехались бы мы по-хорошему! Тогда Сашка остался бы со мной навсегда — просто как часть жизни, как негаснущий огонек. А теперь что?..
Я думал, думал и зашел однажды в местное отделение «Пилигрима». Спросил, не могут ли они найти для меня адрес проводника Александра Крюка одиннадцати лет, живущего в Краснохолмске. Там искать не стали, сказали: «О-о! Лоцман Сашка!» — и выдали адрес наизусть. Спросили только:
