Владислав Крапивин - Лоцман
— Вообще? Или о той?
Выходит, он и вправду знал, что существуют два понятия Дороги. Во-первых, это жизненный путь, на котором желания человека то спорят, что сплетаются с законами Всеобщего Кристалла Вселенной. И с жизнями множества других людей. Судя по всему, это и образует Судьбу. Но, во-вторых, есть еще чисто физическое понятие Дороги. Путевая полоса, бесконечно протянувшаяся сквозь грани совмещенных кристаллических пространств и хитросплетения темпорального континиума. А может быть, и сквозь межпространственный вакуум… Это обычный тракт — местами асфальтовый, местами мощенный булыжником, кое-где устланный плитами со старинными письменами загадочных цивилизаций. А иногда он — просто песчаный или земляной, с травянистыми обочинами и застоявшейся в тележных колеях дождевой водой. Идет эта Дорога среди звезд и миров, идут по ней люди разных времен. Порой встречаются те, кто давно потерял друг друга. Иногда находят то, что нигде в жизни найти не могли. А некоторые идут, зная дальнюю и тайную цель. Может быть, хотят даже отыскать смысл бытия… Сама Дорога бесконечна, и Время на ней бесконечно тоже. И возможно, кое-кто отыщет, что искал, поймет, что хотел понять…
— О великой Дороге хотелось написать, — сказал я. — Во всех ее проявлениях. В том числе и о той… Я, правда, никогда не был на ней, но, случалось, видел во сне.
— Во сне видят многие, — глядя в пол, возразил Сашка. — А как выйти на нее, не знает никто, даже самые лучшие лоцманы… Многие говорят, что ее нет. Нам объясняли, что понятие «Дорога» не вписывается в структуру Кристалла…
— Значит, надо искать за пределами структуры! — Я постарался сказать это бодро.
— Но ведь Кристалл безграничен!
— Кто знает…
Сашка посидел, полохматил затылок. Потом затолкал в сумку обмякшего тряпичного Чибу, взял со стула свой льняной костюм — помятый и лишившийся нескольких пуговиц, встряхнул его. Из кармана выскочили два бумажных комка. Мы с Сашкой посмотрели на них, потом друг на друга. Сашка торопливо нагнулся, поднял. Смущенно, словно против желания, расправил конверты. Потом один скомкал снова, а другой… сунул мне.
Сидя на кровати, я вытащил и стал читать мятый лист с крупными торопливыми буквами.
«Игорь Петрович! Пожалуйста, не обижайтесь! На улице Часовых Мастеров, номер 2, это рядом, живет лоцман Валерий Кротов, вы скажите ему, что вы от меня, он выведет. А я должен улететь, потому что это такой единственный шанс. Я раньше не знал, что „Даблстар“ будет стартовать сегодня. Игорь Петрович, получается стереоэффект. С Андрисом. Он заглядывал в этот сундук, и я тоже. Он перелетел через Атлантику, а я должен перелететь через пространственную пустоту в другое время, туда и обратно. Потому что это такой корабль. Этот случай нельзя пропустить. И тогда случаи с Андрисом и со мной наложатся друг на друга, и возникнет новый вариант пространства, и будет много всего интересного. И может быть, откроется Дорога. И тогда я позову Вас.
Сашка»Почерк был как «курица лапой», но ошибок ни одной. И даже «Вас» — с большой буквы. Это я отметил машинально. А главное — была новая волна страха за Сашку. Страха сильного, хотя и запоздалого.
— Сашка… Но ведь Андрис не летал через Атлантику. Не успел, разбился в тренировочном полете…
Сашка опустил на пол сумку, опять сел. Глянул недоверчиво. Потом — потерянно. Сказал полушепотом:
— Но вы же… вы тогда сами говорили…
— Да. Потому что не хотел огорчать тебя…
— При чем тут «огорчать», — проговорил он еле слышно. И лучше бы никогда не видеть мне этих горьких Сашкиных глаз.
— Господи, но я же не думал, что так повернется! Сашка… — У меня было резкое болевое ощущение, как рвутся между нами все ниточки, как рушится все хорошее.
Он сказал отчужденно, будто незнакомому:
— Вы не думали, а у меня… Все планы у меня на этом строились. А теперь…
— Но ведь «Даблстар» все равно ушел! И слава Спасителю, что без тебя! Ты сам это знаешь… Теперь-то какие планы!
— Вы ничего не понимаете, — бессильно ответил Сашка. Скомкал свой льняной костюм, как тряпицу, запихал в сумку. Рывком задернул «молнию». И замер так, будто боялся разогнуться и лишний раз взглянуть на меня.
— Сашка… Ну откуда я мог тогда знать, что это так важно?..
Он стрельнул из-под волос мокрыми глазами.
— Это не важно? Перелетел человек через океан или погиб!
— Но это же было давно…
— Это было, — сказал он. И отвернулся к окну. Маленький, в мешковатом свитере, несчастный. Упрямый…
Зачем дернуло меня в тот вечер сказать неправду? Трус несчастный… Зачем вообще меня принесло сюда из больницы? Зачем повстречался с Сашкой? Подыхал бы, дурак, в палате и в тысячу раз был бы счастливее, чем теперь. Чем видеть эту Сашкину спину и опущенные руки…
Сашка не оборачиваясь произнес вполголоса:
— Оказывается, писатели тоже умеют врать…
— Еще как, — сказал я с ненавистью к себе.
Сашка постоял и тихо вышел, не взглянув на меня.
…Но потом, при матери, он держал себя со мной без видимой обиды. Только задумчивый был. Он не заспорил, когда я сказал, что провожу их до станции. Прошептал:
— Как хотите…
По дороге он молчал.
Тошно мне вспоминать этот похоронный путь. Мать сказала Сашке:
— Ну что ты куксишься? Жаль, что так неудачно все кончилось?
— Ага, — вздохнул Сашка. А она не знала, как все у нас кончилось. Улыбнулась даже:
— Ничего. Может быть, не последний раз.
Мне захотелось, чтобы рядом была кровать и чтобы я мог лечь и заскулить в подушку.
У вагона Сашка, уткнувшись глазами в перрон, сказал «до свиданья». И даже подал мне руку, когда я нерешительно протянул свою. Но рукопожатие было такое, словно не ладонь у Сашки, а вялый лист.
И лишь одно меня чуть-чуть утешило. Уже на подножке он оглянулся и тихо посоветовал:
— А в Ново-Камышине вы все-таки побывайте. Это можно и одному. Вдруг найдете чего…
И уехал.
Я опять вспомнил о кровати и подушке. Опустился на вокзальную скамейку и просидел на ней до сумерек. А когда вернулся к себе, увидел на подоконнике «Плутонию».
Нарочно он оставил книгу или просто забыл?
Я лег и решил, что завтра уеду домой.
Глава 9. Без лоцмана
1. Ново-Камышино
В Ново-Камышине я все-таки побывал.
Мне казалось, что, если я исполню это прощальное Сашкино пожелание, потом будет легче, спокойнее (хотя когда «потом»? И зачем?). С соседским Костей, который вежливо помогал мне, мы отыскали на берегу Окуневки щелястую плоскодонку, а потом и ее небритого, страдающего от похмелья хозяина. Я сторговал «корабль» за два червонца и сам законопатил и засмолил (Костя содействовал — подносил от костра жидкий гудрон, ухитрился при этом не испачкаться).
Облачившись в новый тренировочный костюм, я поплыл вниз по Окуневке среди кувшинок и зарослей рогоза. Путь и правда оказался неблизкий. Белые свечи новокамышинских колоколен (похожие на московского Ивана Великого) то справа, то слева вставали за травами плоских берегов, но не приближались.
Я заночевал на острове с низкими ветлами, вокруг которого орали лягушки. Продремал до рассвета у костра, завернувшись в брезентовый плащ, который одолжил у Генриетты Глебовны. Потом погреб дальше и к полудню оказался у дощатых мостков, где новокамышинские тетушки полоскали половики.
Здешний монастырский комплекс, хотя и считался туристским объектом, был почти безлюден — не проложили сюда еще хорошей дороги. На широких мощеных дворах и каменных галереях встречались лишь местные мальчишки, игравшие в рыцарей, смотритель музейного корпуса да молчаливые, вечно озабоченные чем-то монахи.
Монахов было здесь немного, человек пятнадцать, во главе с настоятелем отцом Леонидом. Оказалось, что отца Леонида я знаю. Мы в одни годы учились в университете, только он на философском факультете, а я на журфаке. И приходилось нам бывать соперниками на КВНах. В ту пору будущий настоятель был юн, худ, ироничен, ходил с пышной черной шевелюрой и в модных квадратных очках. Сейчас шевелюра поредела, зато отросла смоляная с проседью борода. А очки, по-моему, остались прежние… Отец Леонид тоже узнал меня и принял со всяческим радушием. Вечером пригласил на ужин в свою келью, где мы вдвоем греховно усидели бутылку пятизвездного «Самтреста». Затем он обратился с мирской просьбой — подписать ему книжку «Стеклянные паруса» (повесть о мальчике, который был в лакеях у Петра Великого, потом бежал, убоясь приступа царского гнева, бродяжил по морям на иностранных и русских кораблях и, наконец, сделался искусным мастером-стеклодувом).
— Весьма недурственно сочиняешь, старик, весьма…
Признаюсь, этим он крайне польстил мне, и мы расстались к ночи крепкими друзьями. Но перед прощанием я все же не удержался, спросил:
— А скажи честно, познал ты здесь Истину?
Он глянул без упрека, но и без улыбки.
