Андрей Салов - Нафаня
Спустя пару дней небольшой отряд добрался до древней, полуразвалившейся и погруженной в сон деревушки. Ее обитатели дрыхли, махнув рукой на дела, пришедшие в крайнее запустение. И это было неудивительно. Из деревни исчезли домовые, и некому стало понукать не шибко работящих людишек.
Но нам повезло. Из деревни ушли не все. В отдалении мы услышали тюканье топора, столь неуместное в сонном царстве. Старый домовой Трифон не подался в бега с прочей братией. Он был слишком стар и умен для того, чтобы участвовать во всяких сомнительных конкурсах. Он-то и указал нам место, где должно произойти интересующее нас действо.
Когда наш отряд перевалил через последующий бугор на пути к указанной долине, глазам предстало невероятное зрелище. В долине кипело сражение. Нечисть грудь в грудь билась с нечистью, змеи бились со змеями, дрались ведьмы с ведьмами. Вцепившись друг в друга, поднимая тучи пыли, катались по земле грязно-серые комочки, — домовые. Отчаянно волтузя друг друга, нащелкивая собратьям копытами по рогам, яростно бились черти.
Повсюду валялись в пыли затоптанные сражающимися некогда алые ленты, на которых еще можно было прочесть надписи: «Мистер Черт», «Мисс Ведьма», «Фотомодель Домовой», «Супер-Змей» и прочие.
Все стало на свои места. Несомненно, такой переполох в тридевятом царстве вызвал Нафаня, насмотревшийся по телевизору всевозможных конкурсов и решивший совершить в сказке культурную революцию. Что из этого вышло — я видел.
По моей команде отряд набросился на нечисть. Нужно было видеть радостную физиономию Балды, волокущего в огромном мешке до сих пор колошматящих друг друга чертей; нежную улыбку, коей награждал потрепанного в битве Соловья- разбойника Илья Муромец; с какой отеческой заботой уводили с собой богатыри взнузданных Змеев-Горынычей. Словоохотливый мужичок помахал мне на прощание рукой, гоня хворостиной перед собой целый выводок утопленников и водяных.
Вскоре я нашел Нафаню. Вид его был жалок и смешон. Правое ухо распухло, под левым глазом красовался здоровенный синяк, а сам он с ног до головы был покрыт грязью. Домовенок смотрел на меня, своего спасителя, как на заклятого врага.
Уже перед самым возвращением домой, выкупав его в озере, где работник Балда самозабвенно дразнил прутом чертей, я не удержался и спросил Нафаню о том, кто же все-таки стал победителем конкурса нечистых?
Он, презрительно хмыкнув, прошипел:
— Кто, кто… Конечно же, я!!!
Именины
Отправной точкой следующего приключения вновь стало бабкино письмо. В нем она просила срочно приехать. Она писала, что с нетерпением ожидать моего приезда будет и наш общий знакомый. О цели вызова бабка умалчивала, но я догадывался, что здесь замешан Нафаня, дувшийся на меня до сегодняшнего дня и, похоже, решивший помириться.
Вечером я стоял на небольшом полустанке, куда доставила меня электричка. Предстоял не очень далекий, но и не близкий путь. Километра два с половиной, если идти, как все нормальные люди, по дороге. Но раз я верил в домовых, и не только верил, но и общался с ними, то я не мог причислить себя к разряду нормальных и поэтому направился к бабке напрямик через замерзший пруд.
Насвистывая, я зашагал по льду, довольный выдумкой, позволившей ощутимо сократить дорогу. Но наступившие сумерки испортили настроение. Возле самого берега лед предательски хрустнул, и я оказался по горло в ледяной воде.
К счастью, купание было непродолжительным, и вскоре я стоял на берегу, дрожа на морозе как осиновый лист. А тут еще так некстати подул ветер!
Слава Богу, что от места купания до бабкиного жилья было рукой подать, и вскоре я, покрытый тоненькой ледяной корочкой, стоял на пороге ее большого и теплого дома.
Выпив горячего молока с медом, я согрелся и перестал клацать зубами. Расположившись поудобнее у пышущего жаром камина, приятно расслабил тело, всецело отдаваясь теплу. Тишина и покой сделали свое дело, и вскоре я задремал, развалившись в мягком кресле.
Разбудили меня волнующие запахи, щекочущие нос и слабый шум, доносящийся с кухни.
Поборов лень и сонливость, я направился к источнику дразнящих ароматов. На кухне царила бабуля. Пребывая в непрестанном движении, помогал ей плут Нафаня, чистый как никогда, с ярким бантом, чудом державшемся на шее. Не обращая на меня внимания, они занимались сервировкой огромного стола.
Чего здесь только не было! Поджаристая курица, румяные пироги, пельмени, черная икра, море импортных напитков, гора всевозможной снеди, невесть откуда добытая в наше голодное время.
В конце концов, мне удалось привлечь Нафанино внимание, поймав его за ухо. Поняв, что так просто ему не отделаться, Нафаня, в обмен на возможность двигаться, объяснил происходящее. Оказывается, я имею честь быть приглашенным к нему на именины. Сегодня в полночь Нафане исполняется сто сорок лет. Возраст, соответствующий молодому домовенку, каким он, в сущности, и был, несмотря на солидность и значимость, напускаемую порой на себя.
Без четверти двенадцать приготовления были закончены, и первые три персоны расселись за праздничным столом. Нафаня, как и подобает имениннику, занял место во главе стола, справа от него бабуля, а слева я.
Едва мы уселись, дверь отворилась, и один за другим, с подарками и поздравлениями, начали прибывать гости. В доме собралась вся нечисть, обитавшая в окрестностях. Были тут и водяные с русалками, покинувшие замерзший пруд, лешаки с ведьмами, оставившие ради праздника теплые дупла деревьев, домовые с нашей и соседней деревень, вездесущие пройдохи черти и важные заграничные гости — тролли, с которыми Нафаня учился в Начальной Школе Нечистой Силы.
Закрылась дверь за последним гостем. Часы пробили полночь, и едва смолк отзвук ударов, звякнули поднятые в честь именинника кубки, наполненные хмельным медом и брагой из бабкиных запасов.
И грянул пир. Поглощались горы деликатесов, рекой тек хмельной мед. В доме стало шумно, уютно и весело. Нафаню обнимали, жали его маленькие ручонки, трясли за уши. Русалки, исполнив в честь виновника торжества танец, преподнесли ему изумительный букет из лилий, а тролли сделали подарок, достойный заморских гостей, — горсть великолепных изумрудов. Не остался в стороне и я, преподнеся Нафане в качестве презента любимый галстук, что, обсохнув, был снова неотразим и на который домовенок давно положил глаз.
И вновь безумное буйство музыки и веселья. Танцевали все. Я тоже отплясывал лихо, отдавая особое предпочтение молодым и симпатичным ведьмам и русалкам. Особенно одной из них. Я познакомился с чертями, подружился с ее папашей. Я уже был готов сделать ему важное признание, как вдруг веселье разом смолкло и все исчезло. Исчезла и она, с ослепительно-белой розой в черных как смоль волосах.
Пропел петух, и нечисть сгинула в ожидании ночи.
Убрался в угол и Нафаня, и только бабка, покряхтывая, прибирала следы буйного ночного веселья.
То ли я выпил слишком много хмельного меда, то ли ночь без сна дала о себе знать, но, сделав, неловкий шаг, я загремел на пол, пребольно ударившись лбом.
Что было дальше, — не помню. А когда открыл глаза, то увидел белые больничные стены. Я был в больнице!
Спустя минуту, в палату вошел человек в белом халате, а следом за ним мои родители.
— Воспаление легких, — был приговор врача, приковывающий меня к постели на целый месяц.
— Как я сюда попал? — спросил я у родителей. — Как поживает бабка, Нафаня?
Ответом было недоуменное молчание, и только врач едва заметно покачал головой, полагая, что пациент все еще плох и бредит.
Больше я не заикнулся о Нафане. Я лишь спросил о том, как очутился здесь?
Оказывается, сюда меня доставила «скорая», вызванная бабкой. Я пришел к ней продрогший и мокрый, и единственное, на что был способен, — ввалиться в дом и, растянувшись на полу, набить на лбу здоровенную шишку.
Я был вполне удовлетворен рассказом матери, но на бабку в самой глубине души затаил обиду. Хотя сам не знал за что. Быть может за то, что так рано пропели петухи?
Я отвернулся к окну и, прежде чем уснуть, долго созерцал забытую кем-то на подоконнике ослепительно-белую розу.
Весенняя сказка
Весной, когда по-настоящему стало пригревать солнце, я добровольно отрекся от мира большого города, уединившись в тиши и покое деревенской глуши. От нервозности, постоянно преследующей меня, как и большинство людей в городе, здесь, на девственно чистом просторе, не осталось и следа.
В один из солнечных и погожих дней, после вкусного и обильного завтрака, находясь в прекрасном расположении духа, прихватив с собой удочку и банку червей, я направился на пруд, где в полном согласии с собой приступил к созерцанию лениво покачивающегося на чуть рябой водной глади поплавка. Теплые волны по-весеннему щедрого солнца расплескивались по телу, ласкал кожу ветерок, и под тихий шелест камыша незаметно подкрадывалась дремота. Не схватить бы солнечный удар, было последней мыслью, прежде чем разум погрузился в пучину сновидений. И снилось лето, такое солнечное и прекрасное.
