Сильвана Мари - Последний орк
— Ну не могли они явиться раньше? А то пришли в последний момент — когда нас уже выперли, — пробормотал кто-то из солдат.
— Солдаты, — ответил Лизентрайль, — не забывайте: мы — наемники. Никто не выдаст за нас своих дочерей. Зато мы получили хлеб с сыром. Курка — моя, если кто до нее дотронется — шкуру сдеру. Возьмем ее с собой в Далигар.
В последний раз капитан и его легкая пехота прошли через всю область и покинули ее границы, не оглядываясь, потому что наемники никогда не смотрят назад.
По берегам ручьев теперь росли не лохматые пучки сухой травы и блеклые олеандры, а десятки апельсиновых деревьев, разраставшихся с каждым годом, превращаясь в сотни и тысячи и заполняя долины от края до края, и чередовавшихся с серебристой зеленью олив и нежными и стройными миндальными деревьями, которые по весне радовали мир своими розовыми цветками.
Верхушки холмов оставались голыми, без деревьев, но покрылись густой травой. Там теперь паслись небольшие стада недружелюбных коров под присмотром грубоватых пастухов; когда их никто не видел, пастухи представляли палку топором или мечом и воображали себя Медведем — непобедимым воином, капитаном легкой пехоты.
Наемники прибыли в Далигар, когда солнце торжественно стояло в зените. Дето уже близилось к концу. Курица превратилась в ужин еще на болотах центральной равнины под строгими взглядами величественных белых коров, напоминавших наемникам о своих родственницах с Высокой скалы, наполняя тоской их сердца. Солдаты были грязными, уставшими и изголодавшимися, как никогда. С их появлением матери не отпускали от себя дочерей, все крестьяне прятали своих кур.
Когда наемники подошли к воротам Города-Дикобраза, их ждали долгие препирательства, потому что никому не пришло в голову позаботиться об их ужине и месте для ночлега. По окончании споров их разместили в ослиных стойлах, где хоть можно было стоять во весь рост; но если овчарня Высокой Гвардии пустовала, то здесь все еще находились ослы, отнюдь не обрадовавшиеся наемникам.
Прошло еще полдня препирательств, и они получили три краюхи хлеба и пинту капустного супа на пятьдесят с лишним человек. И чтобы хоть как-то от них избавиться, им дали три дня отпуска.
Это был редкий случай, но не исключительный. Некоторых солдат, особенно из числа немолодых, в Далигаре ждали жены и дети, у кого-то были еще живы родители. В стойлах остались те, у которых не было никого. Они расположились биваком среди ослов и развлекались как могли, в ожидании, что кто-нибудь найдет им еду и, самое главное, скажет, что делать.
У Ранкстрайла оставалось еще шесть серебряных и четырнадцать медных монет, бережно хранившихся в кармане рубахи, завязанном кожаными шнурками. Этого не хватило бы на коня, и грезы о легкой кавалерии пришлось вновь оставить, но оказалось бы вполне достаточно для покупки меча — нового меча из вороненой стали, подобного тем, что делают в Среднем кольце, никогда не ломавшимся, даже под ударами топоров орков или разбойников.
Капитан все еще пользовался огромным топором, отобранным у своего первого соперника и ставшим его излюбленным оружием. Он продолжал носить на перевязи обрубок меча, отчасти для видимости, отчасти потому, что им удобно было резать хлеб, когда тот оказывался на столе. Но ему необходимо было другое оружие, достойное этого названия.
Меч ему под стать должен был быть как минимум четыре фута в длину, а чем длиннее был меч, тем дороже он стоил. Прочность же меча зависела не только от его веса, но и от качества стали, то есть от потраченного на его изготовление времени и от умения мастера. Чем выше качество — тем выше цена. К сожалению, помимо качества клинка, важную роль играло украшение рукояти, почти всегда инкрустированной серебром или другим драгоценным металлом, в том числе золотом, использовавшимся для мечей из наиболее качественной стали. Ранкстрайл всей душой ненавидел эти ненужные выкрутасы. Не только из-за высокой цены, хоть она и оставалась для него главным критерием, но и из-за того, что было в этом что-то неправильное. Капитан не сожалел об убийстве врагов — перед его глазами навсегда застыла картина устроенной ими резни и издевательства над жизнью и смертью. Не то чтобы он не спал ночами, видя во сне лица убитых, но эти смерти не принесли ему радости. Меч всегда остается мечом — рано или поздно он окрасится кровью человека, который, насколько бы гнусным ни стал, когда-то тоже был чьим-то ребенком, у которого тоже была мать. И никакой узор из серебра или золота не должен украшать его убийство.
Ранкстрайл отправился в Варил. Когда он шел записываться в наемники, порой поворачивая назад, а затем снова устремляясь к цели, дорога заняла три дня. Если же идти в одном направлении с короткими остановками на отдых, на дорогу уходил день быстрой ходьбы или два дня нормальной.
Дорога вилась по заросшему тростником восточному берегу Догона, зажатого в узком ущелье между небольшими возвышенностями, которые к западу становились все выше и постепенно переходили в Черные горы. Когда ущелье вывело капитана на равнину Варила, солнце уже перекатилось за полдень и небо затянулось легкими облаками. Весь мир окрасился в серые тона — небо, крылья аистов, вода рисовых полей, легкий туман, окутавший землю. Неожиданно небо прояснилось, и город встретил Ранкстрайла великолепием своих белых стен, отражавшихся в воде рисовых полей, окрашенной, в свою очередь, золотисто-розовым светом заходящего солнца. Цапли летали в легком ветерке. Бело-золотые знамена развевались над перекрестиями арок, пышно заросших цветами. Наступал вечер — в городе зажигались огни, отражаясь в темной воде вместе со звездами.
Как только Ранкстрайл прошел через Большие ворота, он бросился бежать. Люди отскакивали, уступая ему дорогу, наверняка испуганные его ростом и явной принадлежностью к армии наемников.
Ранкстрайл узнал лавки, лужи, папоротник и маленькие огороды, подвешенные к стенам и отяжеленные капустой, баклажанами и надеждами бедняков. Узнал дом с искусно вырезанными на двери орлами и грифонами, крышу, покрытую мхом, плющом, травой и маленькими дикими цветами.
Когда Ранкстрайл вошел, они сидели за столом, раскладывая по тарелкам бобы и оливы. Вспышку он узнал бы из тысячи женщин: она осталась такой же, как в детстве, — веселой, легкомысленной и смешливой, с мягкими чертами лица, как у матери, но без какого-либо смирения во взгляде. А вот если бы он увидел на улице Борстрила, то не смог бы сказать, кто это такой. Немного застенчивый мальчик с беспокойством взглянул на капитана, когда тот распахнул дверь и загородил собой проход.
Первым вскочил отец — он бросился к Ранкстрайлу и стал обнимать его, не сдерживая слез. Вслед за ним подбежала Вспышка, которой понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя от неожиданности. Борстрил, робея, остался на своем месте, пока отец не взял его за руку и не подвел обнять старшего брата. Вспышка тоже плакала от счастья. Ранкстрайл почувствовал дикую радость от их объятий. Он ощущал тепло их тел, их слезы на своих щеках. Ему казалось, что никакой грязи, холода, жары, вшей никогда не было, что это был лишь страшный сон. Потом отец начал рассказывать. Он пытался описать их отчаяние, когда они поняли, что Ранкстрайл ушел.
— …Сразу же, я сразу же понял, что ты решил идти в солдаты, разве мне для этого нужно было читать твое письмо?.. Я с самого начала боялся, что ты когда-нибудь пойдешь в солдаты… Мой мальчик на войне… среди крови… чтобы я мог заплатить аптекарю…
Отец оставил Борстрила соседке и отправился за Ранкстрайлом, со своим кашлем и с увязавшейся за ним Вспышкой, не захватив даже фляжки с водой и куска хлеба. Чтобы сократить путь, они пошли не по дороге, а напрямик, срезая изгиб Догона и пробираясь через заросли вереска и ежевики. Они прибыли в Далигар через полдня, исцарапанные и уставшие, но зато заведомо раньше Ранкстрайла. Здесь они нашли место, где записывали в наемники, и прождали его два дня, на жаре и под дождем, но он не появлялся. Тогда отец решил, что ошибся, что, быть может, его сын не пошел наниматься в солдаты, а остался в рисовых полях. Может, он был ранен на охоте или егеря схватили его. С вновь замиравшими от беспокойства сердцами отец и Вспышка отправились домой, опять же напрямик, чтобы вернуться поскорее, исцарапанными и полумертвыми от усталости и от голода…
Впервые с тех пор, как умерла его мать, Ранкстрайл почувствовал слезы на глазах.
Они искали его.
Туда и обратно, как два безумца.
В полном отчаянии.
Они хотели остановить его!
Он специально тащился три дня, надеясь, что его догонят, а они пошли напрямик, чтобы не упустить его. Они просто разминулись.
Ранкстрайл был рад, что им не удалось остановить его. Без денег отец давно бы умер. Без него, капитана, Лизентрайля просто разрезали бы на куски и разбойники до сих пор творили бы свои бесчинства.
