Роман Лейбов - Разделить на сто
— Неизвестно, — ответил сам себе Гузь. — В доме Осьмирогова пожара не было. В списках реквизированного имущества «малый фонд» не упоминается. Сотни книг и рукописей растворились, товарищ участковый, без улик и свидетельских показаний. Вот такое вот дело. Без срока, так сказать давности. Ну-с, а дальше начинается уже моя история. Я, надо сказать, родом из Градова, но с младых ногтей поездил по стране. Я ведь бывший цирковой. Зверей вот дрессировал, — покосился он на Мурку, которая в подтверждение слов лилипута сказала: «Ага!» и три раза кивнула, — ну и по другим линиям тоже работал на арене. Да… Так вот, однажды встретил я старичка в магазине «Букинист». Дело было в Чулимске, место неблизкое, сами знаете, там такие старики сохранились, нигде не встретите больше. Стою я, листаю приложение к «Ниве», а он рядышком пристроился, через плечо моё заглянул и говорит: «А ведь вы, молодой человек, мой стишок сейчас пролистнули и даже внимания не обратили». Разговорились мы с ним. Оказалось, действительно, печатался когда-то в разных журналах. Но меня другое заинтересовало. Этот старичок, Иван Игнатьевич, недолгое время служил в Брюквине у наследников Осьмирогова помощником хранителя «малого фонда».
Галлиулин, заинтригованный рассказом циркового артиста, сказал: «Научная прямо история выходит». Гузь же продолжил:
— А я к тому времени уже сильно и Осьмироговым, и Брюквиным интересовался. Были у меня свои причины. И вот что старичок мне поведал: летом 1917-го, за два года до пожара, между прочим, всё собрание было упаковано в ящики и вывезено куда-то из дома. Сам Иван Игнатьевич при этом не присутствовал, но уверял, что спрятали библиотеку где-то недалеко: подводы вернулись совсем быстро. Я спросил его, конечно, куда же могли отвезти коллекцию? Он говорит: мы все так решили, что в Бабаевы пещеры. Ладно, вернулись мы из Чулимска, у себя в областной библиотеке я нашёл литературу, почитал об этих пещерах. А когда были в Брюквине в шестьдесят шестом году, наведался ещё к одному старичку, здешнему жителю. Георгий Данилович Кожин такой, умер уже, царствие небесное. Он у Осьмироговых в доме служил и всё подтвердил. Действительно, вывезли на нескольких подводах ночью, чтоб лихие люди не заметили. И книги, и картины. Там ещё картины были, я забыл сказать. Ну, в основном французы, ничего особенного. Вывезли, значит, и всё спрятали в пещерах. У Осьмирогова в собрании был специальный брюквинский отдел, там имелся полный план пещер, им и воспользовались, чтобы найти подходящий по размеру тупик. Сложили весь «малый фонд», потом вход замуровали глиной. Там всё — и картины, и книги, и бумаги. До сих пор сохранились, наверняка. Там ведь условия для хранения практически идеальные — света нет, постоянная влажность. Но куда именно спрятали, Георгий Данилович не знал, всем распоряжался хранитель, Иван Чумаков. И план тоже остался у него.
LXV
Все вздохнули. Мурка зачем-то сказала: «Друг!» и потёрлась щекой об оранжевый тапок участкового, а Серёжа спрыгнула с колен Юры Красицкого, перекувыркнувшись в полёте, и сосредоточенно стала точить когти о специально для этого предназначенную якутскую циновку из конского волоса.
— Надо было искать план, он должен был остаться у Чумакова,— продолжил довольный произведённым на слушателей эффектом Гузь свой рассказ. — Но тот, как сказал мне Георгий Данилович, вскоре покинул Россию. Тут же такое творилось, Господи… — маленький человек покосился почему-то на Галлиулина. — Сами понимаете, шансов найти его было немного. Георгий Данилович был уверен, что Чумаков обосновался в Париже. Ну вот, когда мы в шестьдесят девятом были там с цирком, я наугад возьми да и обратись в эту их горсправку. Всех Чумаковых парижских мне нашли — восемь человек. Денег, между прочим, не взяли, а адреса дали и телефоны. Ну, тут я сразу вспомнил, что мне Кожин рассказывал, он вообще болтливый был, любил вспоминать всё в подробностях, а я на ус мотал. Вспомнил, что у Чумакова была новорождённая дочь Настенька. Георгий Данилович рассказывал: Чумаков ночью, когда фонд прятали, просил Кожина забежать к себе на квартиру. Успокоить жену, значит. Ну вот и Настеньку эту Кожин заодно упомянул. Тут я смотрю: третьим номером на листке прямо по-французски написано «Анастасие Чумакофф». Вот я, как из горсправки вышел, такси взял и отправился на эту рю. Улицу, то есть. Даже бояться забыл, — Гузь опять покосился на Галлиулина, но тот слушал, раскрыв рот.
— Открывает дама, по возрасту подходит. Седая такая, в очках. Я с порога к ней и разлетелся по-русски: «Анастасия Ивановна?» Она, оказалось. Родину, конечно, нашу совсем не помнит, говорит с акцентом, но на стене портреты — Пушкин, Толстой, Чехов. Вежливая женщина. Кофе сварила, о родителях рассказывала. Потом выслушала меня, и говорит: «С удовольствием, Николай, вам помогу — подождите тут немного». Ушла куда-то, потом вернулась: «Вот дневник отца, а вот тот план, что вы, верно, ищете. Желаю удачи». Я простился, вышел и сразу карту развернул. Смотрю: план-то план, пещеры все как на ладони. Да вот загвоздка — ровно одна восьмушка оторвана и никаких пометок на карте. Вот, — театральным жестом развернул маленький человек уже известную нам огромную карту, почти закрывшую его от взглядов слушателей, — это, разумеется, копия, оригинал у меня в столе. Здесь оторванный угол я оставил белым. Есть, как вы понимаете, две возможности: может быть, то место вообще не было нанесено на карту, но скорее всего, оно было на оторванной части. Тогда возникает вопрос: где эта утраченная часть? Возможно, что-нибудь рассказать могла бы младшая сестра Осьмирогова — Мария Миллер. Она как будто ещё в начале двадцатых проживала в Брюквине, но потом её следы теряются. И, конечно, её уже давно нет в живых. Так что, дорогие друзья, — заключил свой рассказ Гузь, — вы понимаете, что щуп — наша последняя надежда. Где-то в стене должно быть тонкое место. И за этой стеной — сокровище. Наше с вами общее сокровище! И я найду его. Даже если мне придётся три раза обойти эти чёртовы Бабаевы пещеры.
Закончив на этой патетической ноте свою историю, Николай Матвеевич, снова смутился и сел на оставшуюся свободной табуретку. Галлиулин откашлялся и промолвил:
— Ну вот и разобрались. Спасибо, товарищ Гузь, за увлекательный рассказ.
А Юра Красицкий, которого уже давно интересовал один вопрос, волнуясь, спросил:
— Извините, вот вы про ящики сказали. Там рядом с местом, где этот клад… ну то есть эта библиотека спрятана, — там не могли остаться эти ящики?
— Да, — удивлённо ответил Гузь, — даже наверняка остались, на них свечи крепили, у Чумакова в дневнике это упомянуто.
— Так мы же, — всплеснула слегка руками Наташа, — мы же были там, Юрка, да? Там, где летучие мыши ещё. Мы тут недавно за вами шли по пещерам, — обратилась она к Николаю Матвеевичу, ловко обходя в своём рассказе подробности, — по своему делу, а потом, когда вы песню допели, мы там немножко потерялись в темноте и стали направо сворачивать. Но несколько раз свернули налево, наверное, тоже. И там была комнатка, а в ней какие-то ящики…
Но Гузь совершенно не расстроился и даже не стал расспрашивать о деле, по которому были в пещерах Наташа и Юра. Он только улыбнулся и сказал: «Лучше бы это я тогда в темноте потерялся. Но, значит, я уже близко».
Все встали с мест, прощаясь и пожимая руку маленькому человеку. Вежливая Мурка, выгнув спину, произнесла: «Пока!»
Но Юру мучил ещё один вопрос. Он не удержался и всё-таки спросил:
— А почему вы просили не смеяться? Ничего же нет смешного.
Николай Матвеевич поглядел на остановившихся в дверях посетителей, потом вдруг решился — и сказал отчаянным голосом:
— Ладно. По-честному — так по-честному. Никому никогда не рассказывал, а вам признаюсь. У меня есть особая причина, чтобы искать осьмироговскую коллекцию. Только правда — не смейтесь, пожалуйста.
LXVI
Он дошёл до письменного стола и извлёк оттуда очень старую тетрадь в чёрном кожаном переплёте.
— Это, — сказал он, снова краснея, — уникальная вещь. Единственная сохранившаяся копия. Полное описание «малого осьмироговского фонда». Это я ещё в Градове на чердаке нашёл, маленький совсем был. В смысле — ребёнок, — добавил он и ещё больше покраснел. — Собственно, с этого и началось. И я думаю… я думаю, не мог же я совсем случайно тогда в Чулимске этого Ивана Игнатьевича встретить.
Гузь открыл тетрадь на странице, заложенной выцветшей от времени с наружного краю жёлтой лентой, и указал аккуратным пальцем на запись, сделанную старинным лиловым с завитушками почерком:
98. росс. рукоп. XVIII
Рукопись, уникальный экземпляр, в каталогах императорских библиотек отсутствует.
Оригинал не выявлен.
