Филип Пулман - Янтарный телескоп
Затем гигантские снежно-белые птицы принялись крушить все, что попадалось им на глаза, нанося резкие удары клювом и загребая безжалостно ногами, разбивая, разнося на кусочки, разрывая и давя. Мулефа рядом с Мэри едва не в голос застонали от горя.
— Я помогу, — сказала Мэри, — мы отстроимся заново.
Но злобным созданиям все было мало; высоко подняв свои прекрасные крылья, они расселись посреди руин и облегчились. Ветерок донес этот запах до вершины холма.
Кучи и лужицы коричнево-черно-зелено-белого помета красовались посреди сломанных бревен, разметанного тростника. Затем, переваливаясь матроской походкой с боку на бок из-за своего неумения ходить по суше, птицы вернулись в воду и двинулись вниз по течению к морю.
Только когда последнее белое крыло растаяло в полуденной дымке, мулефа спустились вниз по дороге. Гнев и печаль переполняли их, но самую серьезную тревогу вызывал склад колес.
Из пятнадцати хранившихся там колес осталось только два. Остальные были сброшены в воду и потеряны безвозвратно. Однако на противоположном берегу реки находилась песчаная отмель, и Мэри показалось, что она может разглядеть застрявшее там колесо. Так что к изумлению и тревоге мулефа она разделась, обмотала вокруг талии длинную веревку и переплыла реку. На отмели Мэри обнаружила не одно, а целых пять драгоценных колес, и, продев веревку сквозь их мягкие серединки, приплыла назад, волоча груз за собой на буксире.
Мулефа не знали как благодарить её. Сами они никогда не заходили в воду, только рыбачили с берега, заботясь о том, чтобы не замочить ног и колёс. Мэри чувствовала, что наконец сделала что-то полезное для велофантов.
Позднее тем же вечером после скудной трапезы, состоящей из сладких корешков, они объяснили ей почему так волновались из-за колес. В незапамятные времена колёсные деревья росли в изобилии, мир был богат и полон жизни, и мулефа жили со своими деревьями не ведая печали. Но много лет назад случилось что-то плохое и благодать ушла из этого мира, потому что несмотря на все старания и всю любовь и заботу, с которыми мулефа относились к своим колёсным деревьям, те умирали.
* * *Из темноты вышел маленький мальчик, исполненный надежды и страха, шепча снова и снова:
— Лира, Лира, Лира…
За ним стояли другие фигуры, ещё более призрачные, чем он, ещё боле тихие. Они, казалось, принадлежали к одному и тому же виду, но их лица невозможно было разглядеть а их голоса невозможно было услышать, да и голос мальчика никогда не поднимался выше шёпота, а его лицо было затенённым и размытым, как нечто, наполовину забытое.
— Лира… Лира…
Где были они?
На бескрайней равнине, где ни один луч свеат не сиял с железно-тёмного неба, и где туман закрывал горизонт во всех направлениях. Земля была гладкой, утоптанной давлением миллионов ног, вот только те ноги были легче, чем перья; так что, видимо, само время разравняло землю, вот только время замерло в этом месте; так что, видимо, это место просто было таким всегда. Это был конец всех мест и последний из всех миров.
— Лира…
Почему они были здесь?
Они были осуждены. Кто-то совершил проступок, хотя никто не знал, ни в чём состоял проступок, ни кто совершил его, ни кто вынес вердикт.
Что заставляло мальчика шептать имя Лиры?
Надежда.
Кем были они?
Привидениями.
И Лира не могла прикоснуться к ним, как она ни старалась. Её дрожащие руки проходили сквозь них, снова и снова, а мальчик стоял там и звал её.
— Роджер, — сказала она, но её голос прозвучал таким же шёпотом. — О, Роджер, где ты? Что это за место?
— Это мир мёртвых, Лира, — сказал он, — я не знаю, что делать, не знаю, попал ли я сюда навсегда, не знаю, может, я что плохое делал, или что, потому что я старался быть хорошим, но я ненавижу это, мне страшно, я ненавижу это…
И Лира сказала, — Я…
Глава одиннадцать. Стрекозы
С хлебом и молоком в котомке, крайне озадаченная, Ама взбиралась по тропинке, ведущей к пещере. Как же ей добраться до спящей девочки?
Она дошла до камня, у которого женщина велела ей оставить еду, положила её, но домой не пошла. Она взобралась немного выше, выше пещеры, через заросли толстых рододендронов, и ещё выше, туда, где деревья редели и где начинались радуги.
Там они с её дэймоном стали играть: они карабкались вверх по уступам скалы, вдоль маленьких бело-зелёных водопадов, сквозь радужную водяную пыль; её волосы и веки и его беличья шёрстка покрывались миллионами крохотных жемчужин влаги.
Игра была такая: забраться на вершину, не вытирая глаз (а хотелось очень). Скоро солнечный свет в глазах у Амы заискрился и распался на красный, жёлтый, зелёный, голубой и все остальные цвета спектра, но, чтобы не проиграть, до вершины нельзя было вытирать глаза.
Её дэймон Куланг вскочил на камень у вершины маленького водопада. Ама знала, что сейчас он обернётся проверить, не стряхнула ли она с ресниц влагу, но он не обернулся.
Вместо этого он замер на камне, глядя вперёд.
Ама вытерла глаза — её дэймон был удивлён, и игра кончилась. Подтянувшись и заглянув за край скалы, она ахнула и обомлела: сверху вниз на неё смотрело существо, какого она раньше не видела: медведь, но только страшный, огромный, с четыре бурых лесных медведя, сам цвета слоновой кости, с чёрным носом, чёрными глазами и когтями длиной с кинжалы. Он был на расстоянии вытянутой руки. Ама видела каждый волосок на его голове.
— Кто там? — спросил мальчишеский голос. Ама не поняла слов, но смысл уловила сразу.
Мгновение спустя рядом с медведем появился свирепого вида мальчик с нахмуренными бровями и выпяченной челюстью. А рядом с ним — птица (его дэймон?). Ну и странная же птица, Ама в жизни таких не видела. Она подлетела к Кулангу и быстро сказала: — Друзья. Мы вас не обидим.
Огромный белый медведь продолжал стоять неподвижно.
— Иди сюда, — сказал мальчик, и Куланг перевёл его слова.
С суеверным ужасом глядя на медведя, Ама взобралась к маленькому водопаду и робко остановилась на камнях. Куланг превратился в бабочку и на мгновенье сёл ей на щёку, но тут же взлетел и запорхал вокруг второго дэймона, неподвижно сидевшего у мальчика на руке.
— Уилл, — сказал мальчик, показав на себя.
Она ответила: — Ама. — Теперь, рассмотрев мальчика поближе, она испугалась его едва ли не больше, чем медведя: у него была ужасная рана, на одной руке не хватало двух пальцев. От вида этого у неё закружилась голова.
Медведь же развернулся, прошёл вдоль молочно-белого ручья и лёг в воду, как будто хотел охладиться. Дэймон мальчика поднялся в воздух, они с Кулангом стали летать среди радуг, и Ама с мальчиком понемногу стали понимать друг друга.
Оказалось, мальчик с медведем искали пещеру со спящей девочкой.
В ответ у Амы вырвалось: — Я знаю, где она! И её держит во сне женщина, которая говорит, что она её мать, но ведь таких жестоких матерей не бывает? Она заставляет её что-то пить, чтобы она не просыпалась, но у меня есть травы, от которых она проснётся, мне бы только добраться до неё!
Уилл только качал головой и ждал, когда Балтамос переведёт ему слова девочки. На это ушло больше минуты.
— Йорек, — позвал он, и медведь, грузно переваливаясь, притопал по ручью, облизываясь после проглоченной рыбы. — Йорек, — сказал Уилл, — эта девочка говорит, что знает, где Лира. Я пойду с ней и посмотрю, а ты останься здесь и посторожи.
Стоявший в воде Йорек Бирнисон молча кивнул. Уилл спрятал в камнях свой рюкзак, пристегнул к поясу нож, и они с Амой стали спускаться сквозь радуги. Туман, стоявший в воздухе, был ледяным. Уиллу приходилось вытирать глаза и вглядываться в это ослепительное сияние, чтобы увидеть, куда безопасно ступить.
У подножия водопада Ама знаком показала, что дальше нужно идти осторожно и не шуметь, и Уилл пошёл за ней по склону горы. Среди покрытых мхом камней и огромных узловатых стволов сосен прыгали ярко-зелёные солнечные зайчики, трещали и пели тысячи крошечных насекомых. Уилл и Ама спускались всё ниже и ниже в долину, и солнце шло за ними, а над их головами в ярком небе колыхались ветви деревьев.
Ама остановилась. Уилл спрятался за толстый ствол кедра и посмотрел туда, куда она показывала. Сквозь сплетение листвы и веток справа он увидел склон скалы, а посередине склона…
— Миссис Коултер, — с колотящимся сердцем прошептал Уилл.
Из-за скалы появилась женщина, вытрясла ветку с толстыми листьями, бросила её и отряхнула руки. Она подметала пол? Её рукава были закатаны, а волосы повязаны шарфом. Уилл в жизни бы не подумал, что она может выглядеть так по-домашнему.
Но тут мелькнула золотая вспышка, появилась эта злобная обезьяна и вскочила ей на плечо. Они оглянулись по сторонам, как будто что-то заподозрив, и вдруг вид у миссис Коултер стал совсем не домашний.
