Роман Лейбов - Разделить на сто
Мария Тимофеевна так много в жизни видала, что ей иногда даже думалось: всё уже видела, всё знает наперёд. Потом она, конечно, сама себя корила: нельзя так, нехорошо. Сколько раз уж бывало: кажется, как в тех стихах, «только повторенья грядущее сулит», а потом глядишь — сюрприз с неожиданностью. Всё слегка расплывается, путается перед Марьей Тимофеевной. Что там за мальчик рыжий идёт со двора? Это не кондитера ли Лопатина сын? Ах, нет, тот был на прежней квартире, когда ещё Мартин Людвигович был жив. Кондитера тоже хорошо помнит Мария Тимофеевна, жовиальный такой мужчина, вечно ей подмигивал, ловко перевязывая бонбоньерку крест-накрест ленточкой. А это — другой мальчик, вспоминает Мария Тимофеевна, Левченко его фамилия. Они были соседями потом… в каком году это было? Давно, она была тогда за Николаем Михайловичем. Да-да, за Николаем Михайловичем, царство ему небесное. И жили они в Преображенском переулке. Потом уже он стал Чеховским. Это Иван Петрович Белкин переименовал, книжная голова. Бедный добрый Ванечка, жаль его до слёз — пропал тогда же, когда Николай Михайлович сгинул. Но, значит, размышляет Мария Тимофеевна, это другой мальчик? Тот Левченко, помнится, вырос уже и даже женился на какой-то певичке. Ну, может родня. Или просто похож.
Нет, она в здравом уме. И помнит даже, который теперь год. 1974, пожалуйста. Это просто всё слегка путается, чуть расплывается, слишком подолгу она сидит каждый день у окна. Но как оторваться: в квартире темно, а там, за окном, то зелёное, то жёлтое, то белое, то снова зелёное! Сплошной сюрприз с неожиданностью!
И снова качает головой и глядит из окна старейшая жительница Брюквина Мария Тимофеевна Перевозчикова, в первом замужестве Миллер, урождённая Осьмирогова, любимая младшая сестра знаменитого культурного купца. Деталей, конечно, не разобрать, только общие очертания, но дальнее зрение у Марии Тимофеевны ещё есть.
LIX
28 августа. Среда. Утро. Переменная облачность. Ветер слабый. По радио передают песню композитора Тухманова. Из нескольких окон пятнадцатого дома по Брынскому проспекту несётся голос певца из ансамбля «Весёлые ребята», исполняющего сочинённые поэтом Харитоновым поразительные в своей немудрёности слова: «Ты не можешь не заметить: соловьи живут на свете и простые сизари...».
Стасик Левченко назло Юре Красицкому опять приехал на десять минут раньше и теперь неосторожно стоит у трансформаторной будки.
Из окна второй квартиры за ним, не отрываясь, следят в бинокль пенсионеры Португальский и Голландский.
«Как прекрасен этот мир, посмотри!» — выводит солист проникновенные слова поэта Харитонова. Стасик ковыряет пальцем в стене будки кирпич, озирается по сторонам, вздыхает и нервно позёвывает.
В это время Наташа Семёнова, уже умывшись и одевшись, сосредоточенно и осторожно доедает в прихожей квартиры № 13 в доме тоже тринадцатом по Брынскому проспекту толстую мягкую сизую сливу. Она размышляет о сложностях поимки шпиона из пятнадцатого дома и поражается совпадению своих подозрений с Юриной интуицией.
«Как прекрасен этот мир!» — ласково завывает голос в радиоточке, всегда работающей на кухне в сто шестой квартире пятнадцатого дома у Петрушкиных. Анастасия Мироновна только что накормила Таню яйцом всмятку и бутербродом с сыром. Таня, обуваясь в прихожей, вспоминает свой сегодняшний менделеевский сон. Конечно, там были оба страшных старика, они явились с бронированной лягушкой и армией кузнечиков в камуфляжной форме. А Стасик в конце концов пришёл и её спас.
«Ты взглянула — и минуты остановлены как будто, — уверяет сладкий голос, разносящийся по всему Брынскому проспекту, звенящий над заречьем, летящий в зенит над летним ещё, тёплым после сна Брюквиным, — Как росинки их бери». Но пронзительных слов поэта Харитонова не слышно в подвале пятнадцатого дома. Там, в пахнущей картофелем, влажной извёсткой и дёгтем прохладной тишине перед деревянной дверью с надписью «36» стоит Юра Красицкий. Он ключом запирает на висячий замок дверь, нагибается и, наклонившись слегка под тяжестью набок, аккуратно несёт большой деревянный ящик по узенькому подвальному коридору, освещённому полуживыми лампочками в сетчатых намордниках, а затем по лестнице, ведущей наверх, в подъезд.
«Как прекрасен этот мир!» — думает словами поэта Харитонова сидящая в ящике лягушка, впервые за последние два дня вдохнувшая свежего, неподвального воздуха. И кузнечики с ней совершенно согласны.
Юра, Наташа и Таня появляются во дворе одновременно. Запасной Штаб — беседка в ремонтируемом детском садике № 78 — расположен совсем неподалёку, в трёх минутах ходьбы от пятнадцатого дома. Однако дети успевают лишь поздороваться, когда из первого подъезда выныривают Марат Маратович и Максим Максимович. На лицах пенсионеров написано отчаянное, почти детское торжество, у Голландского, впрочем, омрачённое заботой. В клещи, как хоккейные нападающие, берут бывшие детдомовцы растерявшихся друзей-оповцев.
«Мы попались!» — думают Юра, Наташа, Таня и Стасик.
Марат Маратович наклоняется над ящиком, аккуратно приподнимает его крышку, встревоженно вглядывается в содержимое. Забота покидает постепенно его широкое лицо. Он подмигивает другу и говорит неожиданно нежным голосом:
— Португалыч, гляди, лягушка-то разъелась на пионерских харчах. А у кузнечиков в семействе прибавление!
«Как прекрасен этот мир!» — слышит сквозь сон последние рулады бесконечной, как летние каникулы, песни композитора Тухманова восьмиклассница-третьегодница Лёля и улыбается в ответ.
LX
— Шпионы! Мы с тобой, Маратушка, теперь агенты мирового империализма! Передовой отряд практически!.. По процентной разнарядке! — Максим Максимович всё никак не мог остановиться, он мелко трясся от смеха, то тыча пальцем себе в грудь, то указывая на друга. — Это надо было до седьмого десятка дожить… Ты — голландский, а я — португальский. На космический объект с удочками нацелились. И мы тоже хороши, дураки старые. Как ты в пижаме-то по улице с биноклем бегал… А СОМ брюквинский… ох, мама дорогая, умру просто сейчас. И лягушку к делу пришили. Ящик со специально обученной лягушкой! Как он сказал? Дельфинов тренируют, может быть, и насекомых научили тоже… и этих… землеводных…
— Земноводных, — тихо поправил хозяина Юра.
— Да, — хохотал в ответ басом Марат Маратович, — и, главное, я не понимаю, как они… как они эту публикацию пропустили?.. Это же по сути разглашение гостайны… доктором Н. Н. Кащеевым… на страницах центральной прессы… ой, держите меня, семеро… А эти охотники на шпионов — ты на них погляди!..
Португальский действительно поглядел на оповцев и рассмеялся с новой силой. Уши рыжего Стасика пылали. Наклонившись, он внимательно изучал плитку, устилавшую пол кухни Максима Максимовича. Именно там находились в этот момент главные герои нашей истории, доставленные сюда для выяснения обстоятельств дела пенсионерами сразу после обнаружения заветного ящика.
Юра Красицкий виновато глядел прямо в глаза Голландскому, но снял очки и теперь механически протирал их рукавом клетчатой рубашки. Наташа Семёнова, уже поставившая себя в воображении на место пенсионеров, потом вернувшаяся на своё место и поглядевшая, наконец, на всё со стороны, долго удерживалась, но потом тоже прыснула.
— Ну, давайте чай пить, дорогие холмсы и примкнувшие к ним ватсоны, — язвительно, но добродушно предложил хозяин, — у нас, старых шпионов, и варенье имеется. Американское, отравленное чистым цианистым кальцием.
— Калием, — совсем беззвучно прошептал Юра.
— На парашюте сбросили, в порядке диверсионной деятельности. А ты, Голландыч, кстати, можешь ещё сегодня на вечерний клёв поспеть. Никуда не уйдёт теперь твой космический сом, с такими-то антеннами!
— Я, братец, — неожиданно серьёзно отвечал Марат Маратович, — знаешь, я передумал. Мне теперь вот они, — он указал на обитателей ящика, стоящего посреди кухни, — как родня, честное слово. А что сом? Рыба — и всё. Даже несъедобная. Я вот приеду в Арбатов и в общество террариумистов запишусь. Может быть, Славик с Кубы вернётся, каких-нибудь редких ящерок привезёт. Богомола заведу кавказского. Тебе, кстати, мальчик, большое пенсионерское спасибо, что голодом их не заморил. Это ж надо, — вновь развеселился и начал похохатывать Голландский, — по научным книжкам кормил. «Детскую энциклопедию»… он энциклопедию специально читал. Слышишь, Максимыч! Измельчённые листья и мелких насекомых… каждый день… в подвале… утром и вечером… как в санатории… в Гаграх… водные процедуры… держите меня, семеро!
Одна Таня Петрушкина сохраняла в этот момент полное хладнокровие. Она, размешав аккуратно ложечкой в чае сахар, отложила затем её на блюдце и обратилась к оповцам:
