Владислав Крапивин - Гуси-гуси, га-га-га…
— Спать, ребята.
— Давайте молитву, — шепотом сказал Илья. — Потихоньку.
Оглядываясь на лежащего ничком Цезаря, все тесным кружком встали между коек. Слов теперь слышно не было, но Корнелий знал: это «Гуси-гуси…». Молитва ребячьей горькой мечты.
Стало чуть легче. А что же Цезарь-то? Корнелий обернулся.
Цезарь… встал. Одернул свои скомканные брючки, опустил руки, низко наклонил голову. И стоял так, пока ребята не разошлись к своим постелям.
Что же это он? Из-за молитвы? Он ее наверняка даже и не слышал.
Теперь Цезарь отрешенно сидел на постели. Корнелий подошел.
— Значит, ты верующий?
— Я?.. Почему вы решили?
— Ну вот, встал же…
— Ну и что? Раз люди молятся, нехорошо лежать… Это их дом.
Просто чтобы не кончать разговор (может, хоть немного оживет мальчишка), Корнелий сказал:
— Ты молодец. А что, в вашей семье не признают никакой религии?
«Вот балда-то! Не надо про семью…»
— Нет… Папа говорит, что любая религия — это наивность. Мы признаем только Юхана-Хранителя. Но это не святой, он жил на самом деле…
— Да?
— Он был мальчик, трубач в крепости. Враги напали, хотели его убить, но он не испугался, заиграл тревогу и спас город. За это его объявили Хранителем.
— Я что-то слышал в детстве… Значит, этот Юхан у вас дома заменяет Бога?
Цезарь глянул недоуменно и строго:
— Бога никто не может заменить. При чем тут это?
Антон спросил:
— Господин Корнелий, можно выключить верхний свет?
— Можно.
Большая лампа погасла, ровно, почти уютно зазеленели в простенках ночные фонарики. В свете ближнего ночника лицо у Цезаря стало еще более резким.
Снова заговорил Антон:
— Спокойной ночи, ребята. Спокойной ночи, господин Корнелий. Спокойной ночи… Цезарь.
— Спокойной ночи… — прошептал тот, растерянно помолчав.
— Ложись, постарайся уснуть, — сказал Корнелий.
— Хорошо.
— Послушай… Цезарь. Тебя так и надо звать этим именем? Или можно как-то поуменьшительнее? — Корнелий и сам не знал, почему это спросил. Цезарь медленно поднял лицо.
— Да… Папа зовет по-южному: Чезаре. А мама… иногда просто Чек. — Губы у него шевельнулись в намеке на улыбку. И Корнелий понял — мгновенно! — что, улыбнись мальчишка, и лицо его преобразилось бы. Появилась бы та самая детская округлость щек, заблестели бы глаза, забавно растянулся бы веселый белозубый рот. И стал бы Цезарь удивительно славным Чезаре, озорным Чеком.
Но он вдруг опять закаменел.
— Если позволите, я лягу. И называйте меня, пожалуйста, Цезарь.
Корнелий быстро встал. В своей каморке бросил в рот две таблетки. Потом еще одну, последнюю. Запил из стакана противной теплой водой. Не раздеваясь, упал на кровать.
«Гуси-гуси, га-га-га…»
«Железный шарик — сквозь зеркало… Стебелек сквозь стекло… Почему?»
«Все-таки как может исчезнуть у живого человека индекс?.. А, Цезарь?..»
Сигнал побудки Корнелий проспал. Поднялся он, когда ребята вернулись с завтрака и переодевались для школы. Цезарь, помятый, босой, сидел на койке и, морщась, разглядывал свои носки. Потом взглянул на вошедшего в спальню Корнелия.
— Извините, но я так не могу. Без чистого… Почему не привезли мои вещи?
«В самом деле, почему? Идиоты…» — подумал Корнелий. Но сказал хмуро:
— На дворе, у очистного блока, люк прачечной. Сложи все в пакет, брось туда. Через полдня будет готово.
— А полдня мне ходить голым?
— Оденься как все. Уж как-нибудь выдержишь несколько-то часов, — с раздражением сказал Корнелий. Голова тоскливо гудела, подташнивало.
Цезарь заколебался. Увидев его нерешительность, Антон кивнул девочкам. Лючка слетала в кладовую и принесла стопку одежды. И пластиковый жесткий пакет. Цезарь что-то буркнул, взял это имущество и удалился в умывальную. Через несколько минут появился переодетым.
Школьный костюм не сделал его похожим на остальных. Во-первых, форменный жилетик он так и не надел, а по-прежнему держал на плечах свою «гусарку». Во-вторых, и походка, и взгляд, и поворот головы — все говорило, что мальчишка «не отсюда» и здешнюю жизнь отталкивает всем своим существом. Несмотря на то, что бледен и покачивается.
— Ты завтракал? — спросил Корнелий.
Цезарь двинул уголком рта.
— Он не завтракал, — сунулся Чижик. — Мы звали, а он…
— Антон, веди ребят на уроки. Мы с Цезарем придем позднее.
Цезарь глянул удивленно и пренебрежительно.
Когда ребята ушли, Корнелий тяжело сказал:
— Ты ведешь себя глупо, ни то ни се. Надо было или сразу ложиться и помирать в знак протеста, или принимать здешние правила до конца.
— Как вы? — тихо, но дерзко спросил Цезарь.
Корнелий ощутил быстрое желание дать ему крепкого шлепка (и почему-то обрадовался этому). Но ответил медленно и сдержанно:
— Неудачное сравнение. У меня… нет родителей, которые тревожатся и ждут… А ты ведь, наверно, надеешься еще увидеть отца и маму?
Это было, кажется, в точку. Цезарь закусил большую губу, уронил голову. Шепотом сказал:
— Извините.
— Идем.
В пустой столовой Корнелий глянул на табло с меню БДСБ — блока доставки стандартных блюд. Расположенная в старом доме, неказистая с виду, школа-казарма для «бичат» была тем не менее подключена ко всем коммуникациям. Ну и понятно! Не держать же поваров, прачек и прочий хозяйственный люд для нескольких безындексных пацанят. С уборкой ребятишки справляются сами, а остальное — автоматика…
Корнелий взял из окошка две тарелки с непонятной серой кашей, две чашки кофе и хлеб. Цезарь съел все быстро, не морщась.
— Ну, как? — спросил Корнелий. Потому что каша была похожа на сладкий клей.
Цезарь пожал плечами:
— Не все ли равно?.. Благодарю вас.
Он понес в мойку свою и Корнелия посуду, ухитряясь не уронить едва державшуюся на плече «гусарку».
— В школу-то пойдешь? — спросил Корнелий.
— Я закончил четвертый класс высшего частного колледжа профессора Горна. Вы думаете, здесь похожие программы?
— Не думаю… Значит, опять будешь весь день сидеть в спальне?
Цезарь поправил «гусарку», помолчал.
— Хорошо, я пойду…
От кадыкастого длинного учителя уже попахивало. Корнелий кратко объяснил ему положение дел с Цезарем и ушел. В гулкой после снотворного голове стучала мысль: «Что же дальше-то?»
Около часа он лежал у себя в каморке, потом позвонил Альбину, чтобы сказать: «Инспектор, кончай эту волынку как хочешь! Я так больше не могу…» К счастью или на беду, инспектор Мук не ответил. Корнелий выждал несколько минут, опять схватил наушник, нацелился на кнопки… и ослабел от внезапного страха: а что, если и правда сейчас придет момент «кончать волынку»?
Он полежал еще, обмякший, с разбежавшимися мыслями. Затем, боясь нового приступа безнадежности, встал. Вынудил себя снова стать воспитателем. Пошел в класс.
Учитель в своем закутке был уже хорош. Ребятишки, кажется, добросовестно решали задачки электронного наставника, чье мудро-очкастое лицо маячило на стереоэкранах. Лишь Цезарь в своей кабине был занят явно не тем. На его экране возникали и распадались какие-то абстрактные композиции.
Цезарь оглянулся на Корнелия.
— Программы чудовищно примитивные. Я отключился.
— Вижу.
— А машина хорошая. Даже не ожидал.
— Что хорошего? Обычная школьная персоналка.
— Сама по себе да. Но она подключена к сети.
— К какой сети?
— К ВОТЭКСу.
— Не может быть…
«А собственно, почему не может быть? Раз школа подключена к общей системе коммуникаций… И поскольку в школе почти нет учителей, подсоединение к Всеобщей телеэлектронной кабельной сети вполне логично: для информации, для смены программ… Ребятишки могут этого и не знать… Хотя Антон, видимо, догадывается, научился же смотреть здесь телепередачи… Но пользоваться ВОТЭКСом — это надо уметь…»
Цезарь, видимо, умел.
— Я связался с информатором Центрального аэропорта, я знаю шифр. Информатор ответил, что штурман Лот в рейс не уходил, он в отпуске. Значит, эти люди из Управления врут, я так и знал… А Бим ответил, что мамы и папы нет дома уже третий день. Что они, если я позвоню, просили не волноваться… — В голосе Цезаря задрожала слезинка. Он сглотнул ее. Опять затвердел.
Корнелий быстро сказал:
— А кто такой Бим?
— Наша домашняя машина.
— У вас есть компьютер полного профиля?
Цезарь удивленно глянул через плечо:
— Естественно…
«Ах да! Штурман Лот. Член экипажа кругового лайнера, да еще такой известный…»
Разрешения на машины с нейроблоками большого объема давались далеко не всем. Рибалтер, например, выбил себе. Поднял крик, что иначе не может, что он часто работает дома. Корнелию тоже могли бы дать, но он не просил, ибо дома никогда не работал. Дом — это для покоя, для радости… Странно, что Корнелий почти не вспоминает дом. Или боится вспоминать? Потому что знает: это никогда не вернется…
Но Цезарь-то надеется вернуться! И каждой жилкой, каждым нервом рвется домой!
