Борис Орешкин - Четыре дня с Ильей Муромцем
— Далеко ли путь держишь, боярин? Может, вместе перекатом поднимемся? Дешевле станет.
— Нет, нам на ту сторону, — благодушно ответил Илья Иванович. — Сам-то откуда правишься?
— Из Казани. Думаю в Дон перебраться, до Тмутаракани дойти. Новгородский я. По весне на Каму-реку ходил. Мехов тамошних, соболей да куниц, малешенько прикупил. Теперь продать надо. К Сурожскому морю хочу сплыть по Дону. Там, говорят, цену за меха дают не шибко плохую.
— Чего же по Волге вниз не пошел? Там ведь на меха цены тоже высокие. В Итиль-городе.
— И-и! Мил человек! В Итиле я уже сколь разов бывал. И в Искорене, и даже в Царьграде. А вот в Сурожском море не был. Интересно мне на Тмутаракань посмотреть. Может и дальше махну, к касогам, в горные земли.
— Плыви! — согласился Муромец. — Дело хорошее.
— Ты как по Оке до речки Проня поднимешься, — посоветовал хозяин перевоза, — так в нее и войди. Самый прямой путь. Лето ноне сырое, вода высокая, до самых верховий сможешь дойти. А там тебя местные мужички в Воронеж-реку переволокут. А из Воронежа в Дон попадешь своим ходом, вниз по течению. Дон же тебя в Сурожское море сам вынесет. До Тмутаракани, общим счетом, недели за три доберешься.
— Три недели туда, да втрое больше обратно плыть, да на торговлю не знаю сколько времени уйдет, — прикидывал вслух купец. — Вот так и маешься меж городов да рек разных. А все для сынов, для наследников. Недоешь, недоспишь, стараешься, копишь, жизнью иной раз рискуешь. А они возьмут да и промотают прибытки отцовские.
— Промотают! — согласно кивнул головой один из гребцов, пожилой, угрюмый мужик с медной серьгой в ухе. — Обязательно промотают. Такая уж нынче молодежь пошла непутевая. Страм один.
— На христианских попов глядючи, волосья до плеч отрастили! — начал жаловаться купец. — С малых лет меды хмельные тайком пьют. Пляшут по-непотребному. Это что же такое деется? Куда придем с такой молодежью?!
— Куда надо, туда и придем! — веско сказал хозяин перевоза. — Я на своих сынов не жалуюсь. Хотя у обоих волосы тоже до плеч. Эвон, погляди, младшенький рыбу ловит. Тоже, как у старшего, — грива. Так что с того? При князе Святославе наголо брились, только усы носили. Теперь без усов ходят, зато волосы отрастили. Ну и что? Ежели вороги нападут, молодые не хуже нас драться станут. Мой старший получше меня копьем да мечом владеет. Сам Ратибор обучал.
— Да я не о том! — не сдавался купец. — Мошну отцовскую растрясут, вот что обидно.
— А ты не оставляй после себя мошны-то, — посоветовал Илья Муромец. — Вот и не растрясут. Пускай сами себе заработают. Нужда научит!
— Так ведь свое дитя-то, кровное. Как о нем не радеть?
— Вот то-то, — сказал перевозчик. — Хоть и кривой, да свой. Все мы так. Все своих сыночков за уши тащим. Хоть и глуп, и слаб, а все повыше куда норовим приткнуть, потеплее устроить.
— Верно! — стукнув кулаком по столу, сказал Илья Муромец. — Вот, к примеру, почему после князя обязательно его сын князем становится? Или никого на Руси разумом посильнее да духом покрепче нет? Почему раньше вече князей выбирало, а теперь они вместо себя сынов своих садят на княжеский стол. Разве то дело?!
— Ну, спасибо за угощение, ехать пора! — поспешно сказал купец, поднимаясь с места. Гребцы нехотя положили ложки, один за другим медленно спустились к реке. Старший сын перевозчика привязал к передней уключине лодки конец бечевы, приладил ее к сбруе коня, на котором уже сидел мальчишка, удивший рыбу.
— Трогай! — сказал купец, берясь за кормовое весло. Мальчишка стегнул коня прутиком, тот вложился в постромки, и лодка нехотя сдвинулась с места. Конь, напружинясь, вдавливая копыта в мокрый речной песок, сделал один, потом второй шаг, лодка пошла быстрее, и коню стало легче. Он привычно двинулся вперед по тропинке вдоль берега, туго натягивая постромки. Под острым носом лодки зажурчала вода.
— Смотри, как спужался купец острого разговору! — усмехнулся Илья Иванович, проводив лодку глазами. — Даже уху не доел… Ну что ж, пора и нам в путь. Солнце-то за полдень перешло.
Хозяин перевоза вместе со старшим сыном и кузнецом закатили нашу телегу по двум бревнышкам-лоткам в широкую плоскодонную лодку. Туда же мы снесли наши вещи. Илья Иванович сам сел за весла. Перевозчик устроился на корме с рулевым веслом, а его сын, раздевшись, сел верхом на Чубарого и погнал всех троих коней в воду. На этот раз я предпочел плыть в лодке вместе со всеми. Зорянка сидела задумчиво глядя в воду. А я думал о том, что два дня назад по этой самой реке плыли белоснежные теплоходы, огромные самоходные баржи, сновали катера на подводных крыльях или на воздушной подушке. Но до всего этого Оке надо было нести свои воды еще более тысячи лет…
Ветер рябил поверхность воды мелкими волнами. Одна за другой они звонко шлепали в борт нашей лодки. На реке стало холодно, неприятно. Скрипели весла в уключинах, от бортов и днища лодки крепко пахло смолой. Лошади плыли неподалеку от нас, тревожно вытянув шеи.
На другом берегу реки тоже была устроена пристань. Развернув лодку кормой вперед, перевозчик ввел ее между двумя дощатыми настилами. Кузнец закрепил канаты на сваях, и мы все, дружно навалившись, выкатили телегу из лодки по бревнышкам с желобками.
Насухо вытерев спины коней, мы с Ильей Ивановичем оседлали Чубарого и Орлика, а кузнец запряг в телегу своего Сивку. Перевозчик с сыном, получив плату, пожелали нам доброго пути и поплыли назад. А мы двинулись вверх по глинистой, полого поднимавшейся вверх по высокому берегу Оки дороге, окаймленной густым орешником. Мы с Зорянкой на ходу рвали еще зеленые, но уже достаточно вкусные, сросшиеся в розетки орехи и ели их.
Поднявшись наверх, мы снова очутились в дремучем и старом лесу. Замшелые сосны и ели закрывали все небо. Из густого папоротника вылетали тетерева и глухари, пугая нас громким и неожиданным хлопаньем крыльев. По веткам деревьев прыгали рыжие белочки. На прогалинах и моховых кочках дразнили глаз грибы и кустики уже поспевшей черники. В этом старом, кое-где гнилом лесу было душно и жарко. ИльяИванович, расстегнув ворот рубахи, вытирал пот на груди и шее. Я тоже мучился от жары. Сейчас бы мороженого! Но теперь я уже никогда его не попробую…
На мгновение мне опять показалось, что этот замшелый лес, эти кони, телега, люди, ехавшие рядом со мной, вся эта обстановка всего лишь сон, что стоит только проснуться — и я окажусь опять в нашем дачном поселке. Но нет, все вокруг было реальностью. Фыркающие кони, скрипевшая позади телега — все было настоящим, все из десятого века. И эти трое людей — Илья Иванович, кузнец и Зорянка, да, пожалуй, еще Ратибор, — были теперь единственными на всем свете близкими мне людьми. Навсегда, на всю жизнь. Потому что назад, в наше время, мне уже не вернуться.
В самом деле: кто бы я ни был — вундеркинд или самый обыкновенный мальчишка, меня бы искали, как ищут заблудившихся в тайге ребятишек, поднимая ради этого на ноги не только милицию, но и всех местных жителей. Тысячи добровольцев прочесывают леса и горы. В поисках участвуют вертолеты и самолеты. Люди не спят ночами, не считаются с затратами, рискуют жизнью, а иногда и сами погибают, спасая других. И если меня не нашли, если все вокруг остается прежним, значит, помочь мне, увы, невозможно. А раз так, то уже не имеет никакого значения, сумеет или нет кузнец Кузьма исправить мой вертолет. И вся затея Ильи Ивановича с ремонтом «рукотворной птицы» совсем ни к чему. Милый, милый Илья Иванович! Как трогательно он заботился обо мне, как старался помочь. А Ратибор? Как умно, как тактично дал он мне понять, что нужно готовить себя к новой, трудной для меня жизни в здешних условиях. Подобно той, подброшенной вверх, кошке, я должен устоять. И идти дальше, не падая духом, несмотря ни на что. Как он все понял, как исподволь учил меня стойкости. А я-то, дурак, еще смеялся над ним… Нет, конечно, я вынесу все, не сломаюсь, стану жить с ними. Буду учиться стрелять из лука, владеть мечом и копьем. Буду охотиться на медведей и зубров, ловить осетров и белуг. А потом я открою школу. Буду учить людей десятого века всему, что умеет человек нашего времени. Ради этого стоит жить даже в далеком, далеком прошлом.
Засада
— Володимирушко-о! — позвала меня с телеги Зорянка. Я повернул коня, подъехал поближе.
— На, попробуй! — протянула она мне что-то желтое.
— Что это?
— Яблоко, в меду сваренное, а потом высушенное. Вкусно!
Молчаливый кузнец правил лошадью и все думал и думал о чем-то. А мы с Зорянкой ели сладости и смеялись. Мне опять было хорошо. Я почти забыл о том, что случилось. Но кузнец неожиданным вопросом вернул меня к прежним, отнюдь не веселым мыслям.
— Металл, из которого обломок крыла сделан, при каком жаре плавится? — спросил он, и я понял, что все время, от самого дома, он думал о невиданной рукотворной птице, о том, как и из чего она сделана.
